Патриарх Никон - Александр Быков

Ревностно охраняя свои самодержавные права, Алексей Михайлович был, конечно, доволен тем, что так легко развязался с умным и энергичным противником; опасаясь вступать лично в пререкания с ним в решительную минуту, царь прикрылся гордостью и послал верных слуг переговариваться со строптивым слугою, бывшим недавно его лучшим другом и заместителем по управлению государством. Но не в характере царя было обращаться грубо с кем бы то ни было. Раз враг уступил, Алексей Михайлович не считал себя вправе притеснять его и выказывать вражду; поэтому, не обращая внимания на сплетни и интриги окружающих его, по возвращении князя Трубецкого царь послал Афанасия Матюшкина, своего стольника, передать Никону свое прощение. Спустя некоторое время в Воскресенский монастырь прибыл князь Юрий Алексеевич Долгоруков с поклоном от царя, причем рассказал Никону, что все бояре злобствуют на него, а расположены к нему только сам царь да он, князь Юрий. Все это Никон знал и раньше, но эти сообщения обнаруживали все ничтожество придворных интриганов, воображавших, что это они свалили грозного врага. Что касается самого Никона, неугомонный старик, утратив обширное поприще деятельности, не мог сидеть сложа руки, а потому отдался весь физическому труду, принявшись достраивать монастырь. Он деятельно возводил каменные постройки в своем Новом Иерусалиме, копал возле монастыря пруды, разводил рыбу, строил мельницы, устраивал сады, расчищал леса и везде показывал пример братии и наемным рабочим, трудясь наравне с ними. В это же время Никон составлял известную “Русскую Никонову летопись”. Алексей Михайлович не раз жаловал ему щедрую милостыню на украшение обители и на прокормление нищих; кроме того, в знак особого внимания в большие праздники и в свои семейные торжества посылал Никону лакомства, а сам принимал монастырский хлеб и овощи. Наступила весна 1659 года, а царь все еще не давал своего согласия на избрание нового патриарха, рассчитывая добродушно, что такая цельная натура, как Никон, может пойти на уступки и согласится вернуться на патриарший престол, отказавшись от прав Великого Государя.

Блюститель патриаршего престола, крутицкий митрополит Питирим, считая себя облеченным всеми привилегиями патриарха, торжественно совершил обряд шествия на осле в день Вербного воскресенья и перестал поминать имя Никона на эктениях[10]. Пурист в делах веры и православия, Никон восстал против своеволия митрополита и послал из Нового Иерусалима письмо Алексею Михайловичу; в этом письме он осудил поступок Питирима: “Некто дерзнул олюбодействовать седалище Великого архиерея. Пишу это, не желая возвращения к любоначалию и ко власти. Если хотите избирать патриарха благозаконно и правильно, то начните избрание соборне, и кого божественная благодать изберет, того и мы благословим. Если это совершилось по твоей воле, Государь, Бог Тебя прости, только вперед воздержись брать на себя то, что не в Твоей власти”. Смущенный упреком в нарушении обряда, царь послал дворянина Елизарова и дьяка Иванова объяснить, что обряд шествия издавна совершался в России митрополитами; Никон возразил, что это делалось раньше по неведению. Светские враги патриарха, чувствуя свое бессилие в богословском споре, грубо оборвали пререкания и без стеснений заметили, что не никоново дело вмешиваться в то, что не подлежит уже его ведению. Патриарх заметил на это резонно, что паству свою он действительно оставил, но никогда не оставлял попечения об истине. “И простые пустынники, – добавил он, – говорили царям греческим об исправлении духовных дел”. – “Но ты ведь от патриаршества отрекся, – невпопад вздумали уколоть его, – и дал благословение на избрание себе преемника”. – “Да, отрекся, – отвечал Никон, – не думаю о возвращении на святительский престол и теперь даю благословение на избрание преемника, но я не отрицаюсь называться патриархом”. На этом пока споры прекратились, но Никон стал больше интересоваться тем, что делалось вне стен Нового Иерусалима и, замечая немало неправильностей в церковных делах, начал возвышать голос против злоупотреблений, а также против возвращения к порядкам патриарха Иосифа. Митрополит Питирим, несколько епископов и все враждебно настроенные бояре ударили в набат, говоря, что строптивый чернец посягает на самодержавные права государя. На этот раз Алексей Михайлович поддался наветам бояр и согласился поступить круто: запрещено было общаться с Никоном, все бумаги патриарха в Москве были арестованы, и сам царь прекратил оказывать ему внимание. В связи с этой переменой и бесцеремонным обращением с перепискою патриарха в июле того же 1659 года Никон прислал царю следующее письмо:

“Ты, Великий Государь, чрез стольника своего, Афанасия Матюшкина, прислал свое милостивое прощение; теперь же слышу, поступаешь со мною не как с прощенным, а как с последним злодеем. Ты повелел взять мои вещи, оставшиеся в келье, и письма, в которых много тайного, чего не следует знать мирянам. Божиим попущением, Вашим государским советом и всем священным собором я был избран первым святителем, и много Ваших государевых тайн было у меня; кроме того, многие, требуя прощения своих грехов, написывали их собственноручно и, запечатавши, подавали мне, потому что я как святитель имел власть, по благодати Божией, разрешать им грехи, которые разрешать и ведать никому не подобало, да и тебе, Великому Государю. Удивляюсь, как ты дошел до такого дерзновения: ты прежде страшился судить простых церковных причетников, потому что этого святые законы не повелевают, а теперь захотел ведать грехи и тайны бывшего пастыря, и не только сам, да еще попустил и мирским людям; пусть Бог не поставит им в грех этой дерзости, если покаются! Если тебе, Великий Государь, чего нужно было от нас, то мы бы для тебя сделали все, что тебе подобает. Все это делается, как мы слышали, лишь для того, чтобы у нас не осталось писания руки твоей, где ты называл нас Великим Государем. От тебя, Великий Государь, положено было этому начало. Так писал ты во всех твоих государевых граматах, так писано было и в отписках всех полков к тебе и во всяких делах; этого невозможно уничтожить. Пусть истребится оное злое, горделивое, проклятое наименование, происшедшее не по моей воле. Надеюсь на Господа: нигде не найдется моего хотения или веления на это, разве кроме лживых сплетен лжебратий, от которых я много пострадал и пострадаю. Все, что нами сказано смиренно, – перетолковано, будто сказано было гордо, что было благохвально, – то пересказано тебе хульно, и от таких-то лживых словес поднялся против меня гнев твой! Думаю, и тебе памятно, Великий Государь, как по нашему приказанию велели кликать нас по трисвятом Великим Господином, а не Великим Государем. Если это тебе не памятно, изволь допросить церковников и соборных дьяков, и они тебе то же скажут, если не солгут. Прежде я был у твоей милости единотрапезен с тобою: ты меня кормил тучными брашнами[11], а теперь, июня в 15-й день, когда торжествовалось рождение благоверной царевны Анны Михайловны, все веселились от твоей трапезы; один я, как пес, лишен богатой трапезы Вашей! Если бы ты не считал меня своим врагом, то не лишил бы меня малого кусочка хлеба от богатой Вашей трапезы. Это пишу я не потому, что хлеба лишаюсь, а потому, что желаю милости и любви от тебя, Великого Государя. Перестань, молю тебя, Господа ради, на меня гневаться. Не попускай истязать мои худые вещи. угодно ли бы тебе, чтобы люди дерзали ведать твои тайны, помимо твоей воли? Не один я, но многие ради меня страдают. Еще недавно ты, Государь, приказывал мне сказать с князем Юрием, что только ты да князь Юрий ко мне добры; а теперь вижу, что ты не только сам стал немилостив ко мне, убогому своему богомольцу, а еще другим возбраняешь миловать меня: всем положен крепкий заказ не приходить ко мне. Ради Господа молю, перестань так поступать! Хотя ты и Царь Великий, но от Господа поставлен правды ради! В чем моя неправда перед тобою? В том ли, что ради церкви просил суда на обидящего? Что же? Не только не получил я праведного суда, но и ответы были исполнены немилосердия. Теперь слышу, что, противно церковным законам, ты сам изволишь судить священные чины, которых не поверено судить тебе. Помнишь Мануила, царя греческого, как хотел он судить священников, а ему Христос явился: в соборной апостольской церкви есть образ, где святая десница Христова указывает указательным перстом, повелевая ангелам показнить царя за то, чтоб не отваживался судить рабов Божиих прежде общего суда! Умились, Господа ради, и из-за меня грешного не озлобляй тех, которые жалеют о мне. Все люди – твои и в твоей руке, того ради паче милуй их и заступай, как и божественный апостол учит: ты слуга Божий, в отмщение злодеям и в похвалу добрым; суди праведно, а на лицо не смотри; тех же, которые озлоблены и заточены по малым винам или по оболганию, так, ради Бога, освободи и заточи. Тогда и Бог святый оставит многие твои согрешения”. В заключение Никон пишет: “Говорят, будто я много ризницы и казны взял с собою, – я взял один только саккос и то не дорогой, а омофор[12] прислал мне халкидонский митрополит. Казны я с собою не взял, а удержал немного, сколько нужно было на церковное строение, чтобы расплатиться с работниками. Где другая казна, то всем явно, куда она пошла: двор московский стоит тысяч десять, на постройку посадов истрачено тысяч десять, а этим тебе, Государь, я челом ударил на подъем ратный, да лошадей куплено прошлым летом тысячи на три, да тысяч десять есть в казне; шапка архиерейская тысяч в пять-шесть стала”.