Армейские байки. Как я отдавал Священный долг в Советской армии - Андрей Норкин

Прошерстив «звуковые дорожки», наш Полковник быстро отобрал с десяток-другой потенциальных хитов новой советской эстрады. Но требовалось добавить в программу изюминку. Олег решил пойти по пути Сергея Минаева, который брал популярный зарубежный сингл, писал русский текст и выходил с ним на сцену. «Чем я хуже?» – подумал Мороз и тогда-то и позвал меня.

Наш золотой голос

Конечно, ни о каком переводе и речи не было. Задача выглядела проще – попасть в мелодию. Работа, как мне помнится, началась с трек-листа группы Status Quo. Мы перелопатили, естественно, In The Army Now. Попса попсой, но нам, как армейскому ансамблю, без идеологии было – никак! Поэтому в нашей версии песня получила название «Шестое августа» и мощное антивоенное содержание, ибо посвящалась атомной бомбардировке Хиросимы. Получив от комсомольско-партийного начальства полка «добро» на продолжение эксперимента, мы переключились на «сопли в сахаре», и я начал штамповать один хит за другим. Впрочем, надо сказать, что гораздо лучше всяких переделок попсовых немцев у нас пошла песня группы Europe – The Final Countdown. Как ни странно, «боевик» «Поднимается ветер» тоже оказался не лишен гражданского звучания, в тексте ощутимо слышались «перестроечные мотивы». Хотя они, конечно, терялись на фоне героического вокала Игоря и еще более героического соло Олега!

Кончилось все дело тем, что с моей легкой руки ВИА «Резонанс» – мне казалось, что это какое-то невыразительное, аморфное название – превратился в группу «Филиал». Название тоже было не слишком поэтическое, зато правдивое. Мы честно решили позиционироваться как дополнительный офис сразу всех музыкальных звезд мира. И успех не заставил себя ждать! Весь следующий год я разрывался между кабинетом в штабе и репетиционной комнаткой в клубе, но жаловаться, конечно, не собирался. Более того, на всякий случай Тедеша учил меня играть на ударных, а Мороз и Ярмолюк даже стали подпускать к микрофону в качестве бэк-вокалиста.

Периодически в череду «таблички – карты – репетиции – посиделки» вклинивались какие-нибудь неформатные события. В один из таких дней, в конце января, когда в полку уже прибавилось новобранцев, ко мне в кабинет зашел майор Дубченко, наш начхим, любитель взрывать все, что взрывается.

– Чего делаешь, Андрюха? – спросил он.

– Да ничего не делаю, – сказал я, сам удивившись собственной праздности.

– Ебать-тарахтеть! – Майор Дубченко всегда использовал именно этот вариант присказки-паразита, заменяя в канонической формулировке глагол «копать» на «тарахтеть». – Пошли, поглумимся!

– В смысле?

– Надо молодых пообкуривать. Поможешь? Раз тебе все равно заняться нечем.

Я веду концерт «Филиала» в нашем военном городке

И мы пошли «глумиться». Предварительно я надел старый бушлат, который все равно собирался выкидывать. Обкуривание было крайне противной штукой, запах хлорпикрина мог оставаться на одежде несколько дней, несмотря на стирку. Почти на берегу реки, между столовой и хоздвором, мы выбрали место для палатки. Вонища от нее, по-моему, перебивала даже легендарные испарения колбасного завода, шутка ли, дважды в год она превращалась в газовую камеру для новобранцев! Совсем скоро они робко подошли к месту своей экзекуции. Сержанты из карантина сдали молодое пополнение в алчные руки майора Дубченко и сбежали, после чего началось веселье.

На вооружении у нас стояли легендарные общевойсковые фильтрующие противогазы ПМГ-2 со шлем-маской ШМ-62, которые появились, наверное, еще в середине семидесятых годов.

Противогаз ПМГ-2

Испытание проходило по раз и навсегда утвержденному распорядку. Услышав команду «Газы!», боец должен был затаить дыхание, закрыть глаза, на ощупь вытащить противогаз из сумки, надеть его и, наконец, выдохнуть. Ну, и глаза открыть, конечно. Пройти через эту процедуру безболезненно практически никому не удавалось. Подразумевалось, что за каждым военнослужащим закреплялся индивидуальный противогаз, но ощущение близости химической войны с годами притупилось, личный состав войск менялся, а противогазы обновлялись медленно. Так что подогнать средство индивидуальной защиты по собственному черепу было не так-то просто. Слезоточивый газ проникал под неплотно прилегавшую к коже маску, а то и норовил просочиться сквозь неисправный фильтр или дырки в резине. Апофеоз наступал в тот момент, когда следовал приказ заменить фильтрующий элемент. Я уже не помню, как в точности он звучал, но суть заключалась в следующем: нужно было открутить фильтр, а потом вернуть его на место. Дышать при этом не рекомендовалось.

Наша молодежь заходила в палатку, я просовывал в специальную дырку в палатке распылитель и начинал качать хлорпикрин. Майор Дубченко в этот же момент «задраивал» вход. Потом он зычным голосом кричал: «Газы!» – и через пару секунд из палатки уже неслись чихи, кашли, вопли, крики и прочие звуковые проявления легкого удушья. Для пущего эффекта начхим подбрасывал в палатку взрывпакет, через другую специальную дырку. Вот это все и называлось «глумлением»! Надо сказать, удивительно точная характеристика! Когда погрязшие в соплях новобранцы наконец выбирались на свежий воздух, Дубченко устраивал для них утешительный перформанс. У него под рукой всегда находилась какая-нибудь экзотическая взрывалка. Причем не простая, а с цветным дымом и сногсшибательным запахом. Мне иногда казалось, что он их самостоятельно разрабатывает, не исключено, что так оно и было.

«Вы, верно, заметили, что я пишу другими чернилами? Это потому, что прошло три дня с тех пор, как я начал писать это письмо. Вот такие метаморфозы случаются в армии. За это время случилось важное событие. Наконец-то я разбил очки! Я уже и забыл, когда в последний раз они накрывались медным тазом, ну, а теперь – они разлетелись на мелкие кусочки!

Как весьма тонко заметила мама, у нас «намечается снег». Он «наметился» уже на железных дорогах, горных перевалах и т. д. «Наметился» уже в два метра и теперь веселые солдаты в/ч 70461 ездят его расчищать. Поезда не ходят. Газеты из Тбилиси опаздывают на несколько дней, а еще два-три дня назад поезд «Тбилиси – Кутаиси» шел вместо 8 часов – пять дней!.. Получил от кого-то 10 рублей (?). 17.02.1988 г.»

Потеря очков никак не сказалась на моей нагрузке. Все-таки я служил в городе, поэтому запасные очки всегда можно было купить. Ближе к весне мои командиры засыпали меня работой – контрольными. Многие офицеры учились в военных Академиях, заочно, конечно, но вне зависимости от выбранной специальности все они сдавали некие задания по тактике. Выглядело это так. Они приходили ко мне, приносили огромную карту и объясняли, что нужно на этой карте нарисовать. Я доставал трафареты, цветную тушь и начинал «играть в войнушку». Почему-то особенно часто учебные боевые действия приходилось вести на территории Западной Германии. Дело это мне нравилось. Я с детства испытывал слабость к географическим атласам, но они, конечно, не шли ни в какое сравнение с крупномасштабными – секретными, как мне говорили, – картами территории потенциального противника. За время моей службы я разрисовал огромное количество карт, особенно для зампотыла, подполковника Бейнатова, и заместителя командира полка, подполковника Андреева. И того, и другого в полку не любили и боялись.

Лев Бейнатов, которого я выше хвалил за его выдающиеся организаторские способности, был очень жестким, если не сказать, жестоким офицером. Пожалуй, он оказался единственным на моей памяти командиром, который никогда не раздумывал, как ему поступить с проштрафившимся бойцом – он моментально давал ему в репу! Кулак у него был тяжелый, и те, кому доводилось его отведать, запоминали урок навсегда, стараясь больше не повторять тот или иной свой проступок. Однажды подполковник Бейнатов в кровь разбил нос кому-то из армян из взвода материального обеспечения, который, так сказать, курировал. Самое удивительное, что произошло это на глазах у проверяющих из комиссии, приехавшей чуть ли не из Москвы. Удивительным было то, что после этого – ничего и не было! То ли комиссия растерялась, то ли вина солдата представлялась столь чудовищной, что другого наказания и придумать было невозможно, но подполковник Бейнатов никакой ответственности за избиение солдата не понес. Для себя я решил, что эта воинственность нашего зампотыла объяснялась его национальностью. Он был курдом. Представители этой национальности, мягко говоря, никогда не пребывали на ведущих ролях в Советской армии. Может быть, он тяжело пробивался наверх? Это мое предположение, разумеется, оставалось недоказуемым, но ничего другого в голову все равно не приходило. Кстати, своих земляков подполковник Бейнатов оберегал. По традиции, медбрат в полку тоже был курдом. Даже не знаю, откуда он их выписывал.