Кащеево царство - Вадим Волобуев

– А ну кыш, – грозно прикрикнул на них провожатый. – Кыш, говорю! Пошли прочь…

Он замахал на семарглов руками, застучал лыжами по снегу, нимало не боясь огромных псов. Затем, разогнав крылатых тварей, ловко скинул лыжи и обернулся к Моиславу.

– Нам сюда. Трепещи, смертный! Сейчас ты предстанешь пред светлые очи великой богини! – Ядрей шмыгнул носом и, вытерев сопли, вздохнул. – Вот так и живём…

Див на сосне расправил крылья и издал оглушительный рык, отчего все зайцы, наблюдавшие за Моиславом, мгновенно попрятались за деревьями. Бельмастый, приподнявшись на цыпочки, хотел было открыть калитку, но та вдруг распахнулась, и в проёме входа возникла беременная женщина в платке, с длинными рукавами, собранными на запястьях в пышные оборки.

– Милости просим, гости дорогие, – раскрыла она объятия.

Моислав открыл глаза, поводил зрачками туда-сюда, спросил слабым голосом:

– Где я?

Сбоку что-то зашуршало, над ним нависло лицо челядина из свиты Сбыслава Волосовица.

– Очнулся, сердешный? Есть хочешь? Или до ветру тебя сводить?

– Где я? – повторил Моислав.

Голова у него горела, в горле словно застряли ножи. Откуда-то доносились человеческие голоса и хруст снега.

– В стане, где ж ещё! – ответили ему. – Едва выходили тебя. Думали, не жилец уже.

Попович глубоко вздохнул и закашлялся. Челядин обхватил его за плечи, посадил, затем, отойдя к очагу, вернулся с кружкой, в которой дымился отвар.

– Вот, хлебни-ка.

Втянул носом странный запах, Моислав осторожно отпил.

– Неча было по лесам шастать, – наставительно промолвил челядин. Был он кряжистый, низкорослый, с широкой тёмной бородой и обветренным лицом. – Чудом отыскали тебя. Совсем уж было замёрз. Да ещё одёжу всю скинул. Руки что ль на себя наложить хотел?

– Чудные вещи я видел, – сипло отозвался Моислав.

Он сидел на полу, устланном старыми шкурами. Голова его кружилась, в ушах свистело, тело дышало потом. Непроизвольным движением Моислав попытался стянуть с себя рубаху, но смерд схватил его за руку.

– Не сымай. С жаром из тебя болезнь выходит.

Попович окинул взором чум. Над входом, вставленное в разрез меж двух сучьев, высилось большое деревянное распятие. Возле стены стояла икона Богоматери с горящей лампадкой. Там же стопкой лежали две книги в толстых кожаных переплётах. Посередине над горящим очагом в котелке булькала коричневатая жидкость. По кругу, прислонённые к перекладинам, стояли копья и рогатины, а под потолком, зацепленные за ошкуренные толстые ветки, висели колчаны со стрелами и луки. Чуть поодаль вдоль стены выстроились топоры, рядом лежали кучей мечи в ножнах, сулицы и шестопёры. Чум был небольшой, человек на пять, но сейчас в нём не было никого, кроме челядина и Моислава.

– Выходит, сон это был, – разочарованно обронил попович, потерев лоб. – Наваждение…

– О чём ты, господине?

– О видении.

И тут же, будто услыхав эти слова, в чум ступил отец Иванко. Пророкотал важно:

– Странные ты речи вёл, пока лежал в беспамятстве. Такие словеса молвил, что и повторить боюсь. Не хочешь ли исповедаться слуге Божьему? Может, прельщение бесовское проникло в тебя? Может, сатана злодействует? Говори как на духу.

Моислав поднял на него тяжёлый взор. Перед глазами у него стоял туман, руки дрожали от слабости.

– Привиделось мне, батюшка, что явился в лесу один чудин. И был он ростом мал и очами слеп, но зрил всё ясно и говорил ладно…

К чему утаивать видение от попа? Сил не было препираться, а сон его был столь ярок, что хотелось кому-нибудь излить душу. Пусть даже и лютому врагу своему. Отец Иванко, присев к очагу, молча выслушал поповича, затряс бородкой от гнева.

– Воистину черти захомутали тебя, Моиславе. Тут обычной молитвой не обойдёшься. Надо по полной взяться. – Он поднялся, схватил нательное распятие, осенил поповича крестным знамением. – Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа… Как выздоровеешь, будешь читать «Отче наш» и бить поклоны поутру и на закате. А с чертями твоими подумаем, как поступить. Может, изгонять придётся. – Священник вышел, оставив Моислава в печальных мыслях.

«Неужто и впрямь виденное мною – лишь соблазн и дьявольское наущение? – смятённо думал он. – Вилины горы, и Див, и семарглы – неужто всё было только грёзой, насланной нечистым, чтобы обольстить меня? Не верю! Не могу поверить!».

А отец Иванко уже шагал к воеводе. Ядрей строгал рукоять для ножа. Увидев вошедшего попа, досадливо поджал губы.

– Чего тебе, отче?

– Хворый-то наш в себя пришёл, поганые речи ведёт, – каркнул отец Иванко, весь исходя бешенством.

– Что ещё за речи? – устало спросил воевода, откладывая работу. Батюшка с его христианским рвением надоел ему хуже горькой редьки.

– Говорит, с бесами в лесу встречался, берегинь и навий видел, с проклятой бабой югорской беседовал.

– Да ну? – усмехнулся Ядрей. – А на лебедях он к Солнцу не летал?

– Тебе-то всё хаханьки, а я вот вижу, что орудует здесь лембой. Пока мы тут сидим, в снегах утопаем, ведуны-то здешние порчу на нас наводят, бесами травят.

– Что ж ты, батюшка, предлагаешь? На приступ что ли пойти?

– А хотя бы и на приступ! Всё одно лучше, чем здесь вшей кормить.

– Не лучше. Пока мы здесь сидим, князя югорского взаперти держим, зырянин наш младших князьков под Буслаев меч подводит, вылузгивает их как семечки из шишки. А ежели сейчас на эту крепостцу очертя голову ринемся, всё прахом пойдёт. Только людей зря положим.

Священник скрежетнул зубами, прошив Ядрея неукротимым взором.

– Что ж ты, воевода, раньше-то об этом не подумал, когда зырянин тебе словеса коварные плёл? Или тоже поддался растлению сатанинскому?

– Ты, отец Иван – поп, вот и занимайся своим поповским делом, а в мои дела нос свой не суй. Ты в своём ремесле смыслишь, я – в своём. Крепостцу эту брать несподручно: воев у нас мало. Мы ж здесь как медведь в волчьем логове: крутимся, рычим, а нос наружу не кажем, потому как гибель это верная. Пермяка нашего ты тоже не трожь – кабы не он, сложили бы мы давно свои головушки. Он на югорцев обиду большую держит, оттого и служит нам. Радоваться надо, а ты всё коварство выискиваешь.

Священник медленно опустился на шкуры, погладил бородёнку.

– Тревожно мне, воевода. За людей боюсь. За веру христианскую.

– И за себя, – буркнул Ядрей.

– И за себя, – согласился поп. – Ежели бесовская мощь одолеет, я первым под топор пойду.

– Да с чего ей одолеть-то? Югорцы у нас вот где, – показал воевода кулак. – А окромя них, кому ещё тут бесам-то кланяться?

– Наши тоже нестойкие. Днём-то они все – христиане, а по ночам водяным да лешим молитвы возносят, обереги целуют.

– Да что ж с того? Будто в Новгороде иначе.

Отец Иванко мельком взглянул на воеводу и как-то сразу сжался.

– Вот и ты уже поддался искушению, – тихо заметил он. – В Новгороде-то чай батюшке такого в глаза не сказал бы.

– Что верно, то верно, – признался Ядрей. – В походе оно как-то иначе всё выглядит. Проще.

– Ратники-то наши уже в чумах болванчиков себе ставят. Прямо как язычники.

– Не болтай, – отмахнулся Ядрей.

– Сам видел. Под рухлядью прячут.

– Вороги кругом, вот народ и пугается. На одного Христа надёжи мало.

– Сегодня они домовому требы приносят, а завтра тебя самого на пожрание Перуну отдадут.

– Понесло кликушу, – с отвращением промолвил Ядрей.

– Сам говоришь, народ ворогов страшится. Чем дольше будут люди без дела маяться, тем сильнее страх в них пребудет. Потому и остерегаю тебя.

– Да что ж ты от меня хочешь? Приступ тебе устроить? Не будет этого. Я ещё ума не лишился, чтобы две сотни ратников на убой бросать. Вот Буслай вернётся, тогда и поговорим.

– Освятить тут надо всё. И бесов из Моислава изгнать. А то вижу – одержимый он.

– Так освящай! Изгоняй! Делай что хочешь, только в мои дела не лезь. – Воевода схватил отложенную было недоделку, принялся с остервенением отсекать от неё ножом короткие щепы.

Священник, довольный, поднялся, бросил взгляд на деревяшку и не без яда заметил:

– А рукоять-то у тебя на божка Дива шибко смахивает. Не к добру это, воевода!

Затем повернулся и вышел наружу.

Унху ступил через порог шаманского жилища и, дрогнув ноздрями от резких запахов, подступил к столу, на котором стояло исцарапанное югорскими пасами серебряное блюдо с вычеканенным на нём грифоном и симургами, охранявшими Мировое Древо. Кинув на блюдо несколько монет, кан тяжело опустился на топчан и подпёр лоб рукой.

– Я вижу, ты грустен, – сказал стоявший перед ним Кулькатли. – Что тебя гложет?

– Будто не догадываешься, – откликнулся вождь.

Пам тонко улыбнулся, присел рядом с ним.

– Ты сам хотел этой судьбы.

– Неправда! Если бы боги благоприятствовали мне, я бы уже давно побил русичей.

– Не надо винить богов в собственных промахах. Не боги заставили тебя убить Аптю, а твоя гордость.