Круглый счастливчик - Леонид Треер

— Отцы! — закричал завклубом. — Пусть всегда будет солнце!

— Пусть, — согласились старики.

— Завтра в 18.00 прошу в клуб. Распоряжение сверху!

Гордость мешала патриархам спрашивать. Но вековой опыт подсказывал, что распоряжения сверху надо выполнять.

На следующий день двенадцать долгожителей, помнящих Крымскую кампанию, пришли в клуб. Вольдемар завел их в комнату с табличкой «Вокал», усадил на диваны и встал под портретом Римского Корсакова.

— Рано уходите на заслуженный отдых, герои Шипки и Цусимы! — начал Шманцев. — Еще пьют ваши корни соки земли, а значит, может быть польза от вас родной Покровке.

Он перевел дыхание, осматривая аудиторию. Лица стариков, изрытые оврагами морщин, были бесстрастны. Они видели разных ораторов и слышали много речей.

— Наряду с высокими показателями безнадежно отстает искусство! Только два месяца остается до районого смотра, который проводить выпала честь нам в данном клубе. И нет никакой возможности опозориться в нем родному колхозу и лично товарищу Баранчуку, дорогому нашему председателю. Представлять Покровку в качестве хора долгожителей доверено вам…

Вольдемар промокнул лицо платком, ослабил галстук и спросил:

— Что будем петь?

Старики молчали.

В соседней комнате извивалась гармошка. Но с гармошкой не ухватишь перо жар-птицы. И механик Хлыдов, мучающий скрипку на втором этаже, смотр не выиграет. И счетовод Пучин, исполняющий Сарасате на деревянных ложках, погоду не сделает.

Хор долгожителей — оригинально и свежо. Но долгожители молчали, топча мечты Вольдемара.

Вдруг старик Изотов, 1873 года рождения, развел мосты зубов, и «Славное море, священный Байкал» вспенилось в клубных берегах. К Изотову присоединились остальные.

Растроганный Шманцев топтался перед ними, дирижируя без нужды. Наконец, песня оборвалась.

— Спасибо, отцы! — закричал Вольдемар. — Вы славно поете. Но время диктует репертуар. Победу принесут «Нефтяные короли»!

Возражений не было…

Три раза в неделю в клубе тренькали балалайки, и двенадцать королей-долгожителей славили тайгу. Председатель колхоза Баранчук побывал на репетиции и оставил запись в книге Почетных посетителей:

«Хор на правильном пути. Одобряю. Баранчук».

Прошло два месяца.

Районный смотр открыла звезда областного центра — конферансье Чиж. Чиж сообщил, что после Рима, Лондона и Мариуполя ему очень радостно выступать в Покровке и что нигде еще он не видел такой приятной публики. Пощебетав две минуты, он представил ансамбль «Парубки».

Парубки с грустными глазами пощипывали струны, переговаривались и долго смотрели в зал.

Вдруг, разбудив жюри, рявкнули электрогитары, засуетился ударник, и парубки заголосили про полотенце.

Зрители, вдавленные шумом в кресла, притихли, как птицы на танковых ученьях.

Ансамбль сменила певица Мария Бедрищева. Тесня бюстом первые три ряда, она исполнила романс «Выхожу одна я на дорогу». Хлопали ей с сочувствием.

Третий номер достался хору.

Зал был полон. Покровка, уходящая корнями в долгожителей, пришла аплодировать. Занавес медленно разбегался, обнажая внутренности сцены. Старики сидели полумесяцем в расшитых рубашках.

Вольдемар Шманцев преданно терся в партере об председателя Баранчука.

Хор затянул «Нефтяных королей». Пели старики с удовольствием, бодро глядя в зал. Корреспондент районной газеты написал в блокнот: «Шквал аплодисментов прокатился по клубу».

Затем долгожители исполнили на бис «Славное море, священный Байкал».

Вольдемар почти плакал от счастья.

Вдруг встал дед Изотов, откашлялся и сказал:

— Вариация на местную тему! Слова и музыка народные!

Шманцев вздрогнул. В репертуаре были только две песни. О вариациях он слышал впервые.

Затренькали балалайки, и долгожители запели куплеты о недостатках в родном колхозе.

Селяне встрепенулись, не веря ушам. Слова летели в зал, как теннисные мячи. Начинал первую строку тонким голосом старик Изотов. Хор подхватывал, напоминая о бане без горячей воды и самодурстве товарища Баранчука.

Смеялись сначала осторожно, помня о начальстве. Затем — без утайки, шаркая от удовольствия ногами.

Побелевший Шманцев втягивал голову, как черепаха, в пиджак. Он был обманут.

— Держись, Вольдемарка! — шептал товарищ Баранчук. — Конец тебе, затейник.

Хор получил путевку на областной смотр.

Через день в доме председателя состоялась тайная вечеря.

— Сегодня они запели про нас, — сказал товарищ Баранчук, — а завтра…

— Нельзя папашек пускать на область, нельзя! — подхватил Вольдемар.

— А может, им здоровье не позволяет? — загадочно улыбаясь, спросил фельдшер Кукаркин.

Собравшиеся устроили ему овацию.

В скором времени долгожителей пригласили на медкомиссию.

Фельдшер Кукаркин приказал раздеться до пояса и, приникая ухом к стариковским грудям, как к замочным скважинам, стал слушать.

— Вот что, папаши, — сказал Кукаркин, вздохнув, — не нравятся мне ваши белые тельца, не нравятся! И резус у вас хреновый. Так что петь я вас как медик больше не пущу.

Для убедительности фельдшер выписал всем анисовые капли.

Долгожители шли по дороге, посмеиваясь. Был вечер бабьего лета. Солнце спускалось за лес. Шоферы мыли в реке машины. Пылило стадо, набитое травами. Отлученные от областного смотра старики запели.

— Молчать! — рявкнуло небо.

Они подняли головы. Пьяный Вольдемар, оседлав жеребца над крышей клуба, грозил им кулаком. Конь, горя в закате рыжим боком, рвался ввысь.

— Молчать! — ревел Шманцев. — Запрещаю!

Старики двинулись дальше, продолжая петь. Тайные силы жили в них.

Через день в кабинет председателя ворвался Шманцев. У затейника были безумные глаза, а в руках он мял областную газету.

— Вот! — кричал Вольдемар, размахивая газетой. — Читайте!

В статье «Лейся, песня» было сказано:

«…Настоящим открытием смотра явилось блестящее выступление хора долгожителей колхоза „Луч“ (председатель т. Баранчук). Высокое исполнительское мастерство и актуальный репертуар получили высокую оценку публики и специалистов. Выступление хора на областном смотре ожидается с большим интересом…»

Председатель Баранчук пять раз перечитал статью и задумался.

— Придется выступать! — наконец сказал он.

Вольдемар покорно кивнул.

— Но чтоб пели без фокусов! Иначе, Шманцев, разыграется над тобой трагедия!

Затейник ослабил галстук и прошептал:

— Может, Гаудеамус игитур?

Баранчук побагровел и тихо сказал:

— Чтоб в рабочее время я об этом не слышал.

— Понятно, — пробормотал Шманцев и отправился искать стариков.

Патриархи сидели у дороги и мудра молчали, созерцая мир.

— Отцы! — закричал Вольдемар. — Поступило распоряжение готовить песню «Если бы парни всей Земли». Возражения есть?

Старики переглядывались, поглаживая бороды. Возражений и на этот раз не было…

В наш нервный век

ПСИХОГНОСТИКА

Возвращаясь поздним вечером из клиники, я шел по парку.

Пройдя метров двести по темной аллее, я заметил человека, идущего мне навстречу.

Интуитивно я почувствовал опасность.

Мы поравнялись.

— Закурить не найдется? — спросил человек.

Манеры джентльмена удачи.

Даю сигарету. Зажигаю спичку.

Он прикуривает.

Огонь выхватывает из темноты его лицо. Моментально определяю тип:

Реакции энергичные. В манерах прям. Агрессивен, вынослив, любит физические упражнения, порочен, ревнив, крут, лишен щепетильности. При неприятностях — потребность в немедленных энергичных действиях. Под влиянием алкоголя — усиление агрессивности…

Вынимаю наличные — 32 рубля 53 копейки.

Молчит.

Понятно. Мышление конкретное. Парадоксальный мини-макс. По достижении предела импонирование минимизуется, трансформируясь в максимум антипатии…

Снимаю часы. Протягиваю их вместе с деньгами.

— А в морду хочешь? — спрашивает человек.

Понятно. Реакция отрицательная. Догадываюсь: у него была мягкая мать и грубый, авторитарный отец. Как следствие, отцовский модус, категоричность, суровое мужское покровительство с вкраплениями…

Снимаю пиджак. Почти новый. Присоединяю к деньгам и часам.

В его глазах алчность с примесью растерянности: эффект отсутствия сопротивления.

Но не берет.

Странно.

Предлагаю тест:

— Назовите, пожалуйста, нечетную цифру в пределах десятка.

— Девять!

Я не ошибся. Циклотимик с авантюрной доминантой…

Снимаю туфли. Итальянские.