Жена скупого рыцаря - Оксана Обухова

— Лева, ты можешь достать мне пистолет?

— Очумела, подруга? — подпрыгивает Лев. — Тебе только ствола не хватало! Лучше к Машке иди, она тебя обороняться научит.

Я вяло машу рукой. С самообороной я и так разобралась. Так залепила страдальцу дипломатом в лоб, догонять не побежал.

— Какая у тебя фамилия? — неожиданно спрашиваю я.

— Иванов, — неожиданно смущается Лева.

— Мухина, — представляюсь я, — в девичестве Вольская. — И продолжая неожиданности, хвастаюсь: — Мой дед академиком был…

— А мой сантехником, — вздыхает Лева Иванов.

Понятно.

— А квартиру на какие доходы купил? — спрашиваю напрямик. После интимных подробностей о свидании с маньяком ничего не стыдно.

— Тетка в Америку уехала, денег нам с сестрой оставила. Сестра дачу купила, а я — вот эту квартиру…

— Тетка тоже Иванова?

— Теперь Амбарцумян…

— Хорошо иметь состоятельных родственников, — для поддержания беседы, далекой от покушений, говорю я.

— А где твои родители?

— В Киеве.

— А муж?

— В Норвегии.

— География, — вздыхает Лев и подливает в мой фужер коньяку.

Такими темпами я скоро окажусь в спортивном зале на матах. «Миша умный, добрый, чуткий, нежный…»

А бдительная Муза спит. Как и моя совесть. Завитушки вокруг имени Серафима обретают форму сердец, мне становится жарко, и я бужу совесть: «Миша умный, добрый, чуткий, нежный…»

— Мой муж — доктор наук.

— Конечно. Дед — академик, муж — доктор…

— А я вру, что пишу диссертацию…

— Зачем?

— Чтобы улизнуть от Музы — я делаю добрый глоток коньяка. — Она считает, что порядочная женщина должна сидеть дома и караулить холодную постель.

— По-моему, она права…

Ответить я не успеваю. Рядом со мной, на столе, соловьиными трелями оживает трубка «Панасоника». И так как теми же трелями сейчас заходится база у изголовья постели Музы Анатольевны, я стремительно хватаю трубку:

— Алло!

— Сима, это Анатолий Карпович…

Что-то в тоне Викиного мужа не дает мне ответить веселым и привычным: «Привет, Тошик!».

— Добрый вечер, — говорю я.

— Виктория умерла, — произносит Анатолий Карпович. — Похороны во вторник.

— Как?! — мне кажется, что я сползаю со стула.

— Сердце…

— Когда?!

— В пятницу. Ночью. На улице.

Мне не хватает воздуха. Я ловлю его открытым ртом, но легкие отказываются работать и бессильно трепещут в груди. Только выдох:

— Тошик, как?!

— Я ждал ее в субботу на даче. Она не приехала. Я ждал ее до ночи. Она не приехала. Сегодня я приехал в город. Она в морге. Инфаркт. Викторию нашли на улице, у подъезда… Антон на даче… я не знаю… как ему… — Анатолий Карпович заплакал. — Сестры занимаются похоронами…

— Ты один?

— Да.

— Я сейчас приеду.

— Приезжай… пожалуйста. Я всех разогнал… сестры ревут… ты же понимаешь…

— Уже еду, — говорю и отключаю связь.

Я кладу трубку в карман спортивного костюма, вскакиваю и озираюсь.

— Мне надо в Текстильщики. Виктория умерла.

— Подруга? — спрашивает Лев. Я киваю. — Самая близкая?

— Любимая, — отвечаю я и иду к двери.

— Подожди, — останавливает Лев. — Я тебя отвезу.

О том, что у него завтра тяжелый день, мы не вспоминаем оба. Я принимаю предложение как должное — настоящий мужчина не позволит женщине, даже чужой, ехать ночью в беду одной.

Во дворе полумрак. Одиннадцать вечера в конце июля еще не ночь. Окна дома светятся, на балконах горят огоньки сигарет, но мне плевать на пересуды.

Вика умерла… И я тому… причина? Я вывела ее ночью из дома от телефона, по которому можно вызвать «Скорую», от аптечки, что полна лекарств…

Боже! Беда достала Викторию! Охотилась за мной и промахнулась…

Надолго?

Часть 2

Я сидела на тесной профессорской кухне и чувствовала, как делится время. На «до» и «после».

Прежде я жила в режиме настоящего времени — иду, беру, делаю. Человеку, который много врет, лучше жить в настоящем. Сказал, забыл, существуешь дальше. Прошлое касалось вещей — у книжной полки Мишиного дедушки было прошлое, у Музиного кокона из хлама было прошлое… Я жила в квартире, имеющей лишь настоящее, с настоящей свекровью и несовершенной диссертацией.

Теперь время разделилось, пронеслось надо мной и разломилось на части «с Викторией» и «после нее». Тоже сейчас, но уже в прошлом. Как раньше, уже не будет. Никогда. Это тоже новое слово. Как «было».

…До Текстильщиков Лев гнал, словно на пожар. Перебивая запах коньяка мятной жвачкой и не перебивая вопросами моих мыслей.

Поэтому я не плакала. Ушла в себя, в прошлое, и не плакала.

Потом мы приехали на место. Глазами сухими, горящими солью, я смотрела на Тошика и плакала сердцем, не надрывая его ушей. Я тоже страдала, но ему было хуже.

— Спасибо, что приехали, — сказал Тошик. — Сестры причитают, с ними тяжело… но одному… — Он прерывисто вздохнул. — Плохо мне, Сима. Ох, как плохо…

Худой и ширококостный, он переплел ноги, съежился на табурете, как сломался, и длинные пряди волос, которыми профессор маскировал лысину, болтались у лица серыми неряшливыми нитями. Впалые щеки серебрились щетиной, и весь вид Тошика словно кричал — так теперь будет всегда! Он ушел в свое горе и не хотел выбираться.

«Поехать завтра с ним на дачу? Поговорить с Антоном? Парню уже четырнадцать, он должен поддержать отца».

Лев ушел на балкон, и я очень удивилась, когда оттуда потянуло сигаретным дымом. Виктория не разрешала своему мужу курить в доме и всегда гоняла его на балкон. Видимо, Лев нашел сигареты Тошика и теперь отвлекается как может, тактично не принимая участия в разговоре.

— У Вики мизинец сломан. Представляешь, все в порядке, а мизинец сломан… Сердце и мизинец, — профессора заклинило на этих словах, и он повторил их раз пять.

— Она сломала его в падении? — спросил вернувшийся с балкона Лев.

— Не знаю, — Тошик пожал плечами. — В… морге… сказали, повреждение получено в момент смерти… палец даже не распух… Может быть, у нее от боли остановилось сердце? Вика упала… и умерла… — он поднял на нас выплаканные голубые глаза.

— Где нашли Викторию? — спросил Лев.

Казалось, вопросы отвлекают Тошика. Возвращают его ближе к времени, когда жена была жива.

— Рядом с подъездом. За лавочкой. Сосед с пятого этажа пошел провожать гостей… вышел… а Вика там… лежит, — Анатолий Карпович всхлипнул, махнул рукой, взял сигареты и вышел на балкон. Словно Виктория опять его заругает — нельзя курить в доме…

Над кухонным столом висит фотография — Виктория с маленьким Антоном на руках на фоне бревенчатых стен дачи. Лева долго всматривался в их лица.

— Мадонна с младенцем, — наконец сказал он. — У Виктории лицо, как на старинных иконах…

Я кивнула. Слегка вытянутое лицо подруги с огромными, печальными даже в улыбке глазами… Волосы она всегда стягивала на затылке, подчеркивая правильный овал и длинную стройную шею.

— Иконописный лик, — повторил Лева. — У моей тетушки, которая теперь Амбарцумян, было много старинных икон… Наследство бабушки.

Мы забивали время скупыми фразами. Лев не знал, куда деть руки, и вертел в пальцах кофейную ложечку. Я не знала, куда деть глаза, и старалась не смотреть на фотографию.

Тошик принес с балкона трехлитровую банку черносмородиновой наливки, без слов налил три рюмки, и мы не чокаясь выпили. Наливка была прошлогодней, слегка перебродившей и сдобренной спиртом. Виктория готовила ее на день рождения мужа — через две недели Анатолию Карповичу исполнится сорок.

— Во вторник… приедете? — спросил он.

— Да, — в один голос сказали я и Лева.

— Спасибо, ребята. Езжайте домой… поздно уже…

— А как ты? Хочешь, я останусь?

— Нет, езжай, Сима. Уже ничего не поправишь…

Всю дорогу из Текстильщиков до дома мы ехали медленно и молча. Лев барабанил пальцами по рулю и косился на мои колени, словно успокаивать надо их. Потом не удержался и погладил меня по ноге. В этом жесте не было ничего неприличного. Лев не знал, как выразить сочувствие, и прикосновением показал — я рядом, я помогу.

— Ты в порядке? — подъезжая к булочной, спросил он.

— Да. Если это возможно…

— Завтра я тебе нужен?

Я покачала головой.

— Спасибо. Помощь нужна Тошику, но у него много помощников…

— Во вторник я тебя отвезу.

— Нет, — сразу перебила я, — не надо. Я поеду с Музой, а ей трудно объяснить, какое отношение ты имеешь к Виктории. Извини.

Лев понял.

— Тогда до вторника? Я подъеду сразу к крематорию.

— Да. До вторника. И… спасибо, Лев.

— Не за что, Сима, — сказал он и помог мне выбраться из машины.

Ночью я не спала, а дремала. Отрывочно, вздрагивая от проносящихся кошмарных видений, — то на меня наезжает синяя морда троллейбуса, то грузовик начинает делать круги и носиться за мной среди бесконечных бетонных заборов. Я уворачивалась от бортов, падала в мягкую пыль, каталась по асфальту, колеса проезжали по поводку, разделяя меня и Людвига…