Загадочные племена на «Голубых горах» - Елена Блаватская

Эти-то вот самые, гордые своим древним и знатным происхождением, брамины и поддерживают в баддагах чувство почти боготворения, только не к себе самим, как это делают брамины во всех остальных частях Индии, а к тоддам, которые отвергают их богов. Доискаться настоящей причины такого неестественного почитания – весьма трудно, и эта тайна продолжает разжигать любопытство англичан. Почти невозможно, зная законы браминов, разрешить ее. Действительно, эта гордая каста, не соглашающаяся ни за какие деньги работать для англичан, эти брамины, которые отказываются, видя в том унижение, перенести для себя же простой узел из дома в дом, они-то и есть между баддагами самые ревностные поклонники тоддов. На тоддов они работают не только безвозмездно, но и не откажутся от самой низкой по их понятиям работы, если только она совершается по желанию или скорее по приказанию добровольно выбранных властелинов. Они готовы служить им каменщиками, судомойками, столярами, даже париями! В то самое время, как эти высокомерные индусы держат себя со всеми другими народами, даже с англичанами, гордо, носят тройной священный шнурок браминов и имеют одни право священнодействия на церемониях посева и жатвы (хотя со страха часто уступают его курумбам), при первом появлении тоддов повергаются перед ними во прах… а между тем и сами они, баддагские брамины, не лишены замечательной силы в ее магических проявлениях.

Каждый год, например, на праздниках «последней в году жатвы» они обязаны представить вещественные и очевидные доказательства того, что они прямые потомки посвященных, дважды рожденных, браминов. Для этого они медленно ходят взад и вперед босыми ногами и без малейшего для себя вреда по широким полосам ярко горящих угольев или раскаленного до бела железа. Эта полоса проходит во всю длину фасада их храма, то есть ярдов на десять или двенадцать, и на ней они стоят и ходят как бы на паркете. Каждый баддага-водей обязан, ради чести касты, пройтись по такой полосе по крайней мере семь раз…

Англичане уверяют, будто они обладают секретом какого-то растительного сока, от действия которого, если потереть им ноги или руки, кожа делается на время несгораемою. Но миссионер Метц клянется, что этого не может быть и что это чистое чародейство.

«Что могло впервые заставить эту гордую браминскую касту, – рассуждает капитан Гаркнесс,[56] – унизиться до боготворения племени, стоящего ниже их породой, цивилизацией и умственными способностями, это неразрешимая для меня загадка!.. Конечно, баддаги от природы робкого характера; к тому же они одичали в продолжение стольких веков уединения в горах, однако, эту тайну можно, пожалуй, разрешить тем, что они люди, полные суеверия, как все горцы Индии… Но все-таки подобная их черта чрезвычайно любопытна для психолога».

Без сомнения, так. Но быть может, первоначальная причина этого почитания еще более «любопытна», хотя ни англичанам, тем менее – скептикам, ее не отыскать. Начнем с того, что тодды ни сколько не ниже баддаг ни умом, ни породой, а напротив, несравненно выше. Затем – настоящую причину внушаемого ими баддагам почитания следует искать не в настоящем, но во времена самой глубокой древности, в таких периодах браминской истории, в которые наши современные ученые отказываются не только серьезно заглянуть, но даже и верить в них. Однако же, хотя оно и трудно, но далеко не невозможно. Из разбросанных отрывков легенд баддаг и их документов, из рассказов их браминов, падших со времен мусульманского вторжения, но все же с проблесками тайн их праотцев, браминов эпохи ришей и чудодейных адептов «белой магии», можно сшить нечто целое и последовательное. Следует только взяться за это дело умеючи, заручиться их доверием и не быть англичанином и «бара-саабом», которого баддаги часто страшатся пуще курумба. Муллу-курумба, с его злыми чарами и глазом, он еще может умиротворить подарками; а на британца он взирает как на своего заклятого врага и злодея. Поэтому баддаги, как и прочие брамины Индии, считают своим священным долгом оставлять англичанина возможно более долго в неведении истинных фактов касательно не только своего прошлого, но и настоящего, заменяя их как можно чаще вымыслами.

Одни нильгирийские баддаги сохранили воспоминания, хотя и слабые, этого прошлого. Тодды молчат и ни разу еще не проронили и полслова; быть может, кроме их старшин «священнодействующих», мало кто из них и знает о нем. Баддаги уверяют, что перед кончиною каждый тералли обязан передать все, что знает, одному из молодых кандидатов на должность.

Что же касается курумбов, то, хотя они и помнят легенду своего порабощения, но о тоддах, кроме этого, не знают ничего. А эруллары и хоты, настоящие животные, более, нежели полудикие люди.

Выходит, таким образом, что из всех нильгирийских пяти племен одни баддаги помнят и доставили доказательства о своем прошлом. Вследствие этого есть надежда, что сохраненные ими о тоддах предания не совсем основаны на вымысле. Все их показания о себе касательно того, что они пришельцы с севера, потомки канарезских колонистов, которые пришли около десяти столетий тому назад из Карнатика, страны, ныне известной под названием Южного Майсура и составлявшей в глубокой древности (исторической) часть царства Конгу, оказались верными. Так почему же им бы и не сохранить лоскутков из далекого прошлого тоддов?

Начало странных отношений между этими тремя, совершенно различными расами остается, конечно, все еще неопределимым (официально) и до сего дня. Англичане уверяют, что отношения эти установились вследствие долгого сожительства в этих пустынных горах. Отрезанные от остального человечества, тодды, баддаги и курумбы выработали себе постепенно свой особый, полный суеверных идей мир. Но сами эти племена говорят совсем другое. И то, что они рассказывают, как нечто установившееся еще в глубокой древности и не без прямого отношения к древнейшим легендам и писаниям индусов, – чрезвычайно многозначительно.

Предание этих трех столь тесно связанных судьбой племен тем более интересно, что слушая и разбирая его, как бы читаешь вырванную страницу из «мифической» поэмы Индии «Рамаяны». Ориенталисты отвергают его ради собственных, еще более невероятных, умозаключений. Но тогда как их гипотезы доказательно лишены смысла, претензия тоддов и курумбов имеет все-таки еще возможность оказаться основанною на исторических фактах. Все зависит от будущего положения «Рамаяны» в истории.

Признаюсь, я никогда не могла понять причины, заставляющей историков делать такую разницу между двумя поэмами, почти одинакового характера. Конечно, нам скажут, что все сверхъестественное выбрасывается одинаково из «Илиады» и «Одиссеи», как и из «Рамаяны». Но почему же наши ученые, принимающие почти беспрекословно за исторические лица всех этих Ахиллесов, Гекторов, Улиссов да Елен с их Парисами, – почему, спрашивается, они отвергают как пустые мифы Раму, Лакшману, Ситту, Равану, Ханумана и даже царя Айодьи? Или все поименованные лица не более как сказочные герои, или же – всем им следует воздать должное. Шлиман нашел в Троаде ощутительные доказательства существования Трои и ее действующих лиц. Нашлась бы и древняя Ланка и другие местности, помянутые в «Рамаяне», если бы только поискать их. А главное, не следовало бы отвергать с таким незаслуженным презрением и так огульно показания и легенды браминов и пандитов…

Тому, кто хоть раз читал «Рамаяну», не трудно убедиться в том, что отбросив неизбежные в эпической поэме такого религиозного характера аллегорию и символы, все-таки найдем в ней неопровержимый и очевидный исторический грунт.

Сверхъестественный элемент в рассказе не исключает элемента исторического. Так и в «Рамаяне». Присутствие в ней великанов и демонов, говорящих обезьян и мудроречивых пернатых не дает нам еще права отвергать существование в глубокой древности ни одного из ее главных героев, ни даже самих «обезьян», этой великой несметной армии четвероруких, собравшихся «со всех четырех концов земного шара». Как знать, пока мы в том не удостоверимся бесповоротно, кого именно авторы Рамаяны имели в виду под этим аллегорическим названием «обезьян» и «великанов»?[57] В главе VI книги Бытия тоже говорится о сынах Божиих, которые, увидев дщерей земных и полюбив, женились на них, от какового смешения произошла на земле раса «великанов». Гордость Нимрода, вавилонское столпотворение и «смешение языков» имеют свою параллель в гордости и деяниях Раваны, в смешении народов во время войны в «Махабхарате», в бунте даитьев (великанов) против Брамы и т. д. Но главная суть в «великанах».

Что в Ветхом Завете выражено в нескольких стихах, что рассказано так подробно в книге Еноха, то самое касательно великанов раскрыто в «Рамаяне», в продолжение все этой громадной эпической поэмы. В ней под другими именами и в больших подробностях мы находим всех падших ангелов, упоминаемых в видениях Еноха. Наги, апсары, гандхарвы, ракшасы учат смертных всему тому, чему падшие ангелы Еноха учили дщерей человеческих. Самьяса, вождь сынов неба, призывающий своих двести воинов ко взаимной клятве союза на Ардисе (верхушка горы Армон) и затем поучающий род человеческий греховным таинствам колдовства, имеет своего двойника в царе нагов, или богов-змиев. Азазель, научая мужчин ковать оружие, а Мазарака – знахарей тайным силам разных трав и корней, делает то же, что ансары и азуры на реке Ришхабе, а гандривы «Хахá и Хухý» – на вершине Гандхамаданы. Где предания того народа, в котором мы не находим богов, наставников людей, одаряющих их плодами познания добра и зла, демонов и великанов? Народный эпос есть лишь пролог в исторической драме каждого народа, имеющего свое законное место во всемирной истории; а поэтому и его эпические поэмы следует считать рассадниками последующих событий и самыми верными указаниями в этой истории. Семя дерева, искаженного, как в китайском садоводстве, искусственными прививками, которые превращают его в неестественное чудовищное растение, и семя того же дерева, выросшего на свободе, – одно и то же. Искусный ботаник узнает его под всякой внешностью. Таким точно образом долг каждого добросовестного историка докапываться до корней аллегорий такого глубоко философского рассказа, как например, «Рамаяна» Вальмики. Не останавливаясь перед ее внешнею, быть может неприятною западному реализму формой, он должен копать все глубже и глубже, до самых корней…