151 эпизод ЖЖизни - Евгений Гришковец

По сути дела, «независимое искусство», о котором я говорил и которое, конечно, давно обрело все признаки мейнстрима, с лёгкой руки Гай Германики становится мейн-стримом. Мне это удивительно, и я этого не ожидал. Зато ГГ лишила многих моих оппонентов возможности упрекать меня в компромиссности, благодушии и соглашательстве. Когда сегодня смотрел сериал «Школа», я вновь ощутил себя одиноким новатором, непричастным к мейнстриму (улыбка). Но культурное значение выхода этого сериала, думаю, нам ещё предстоит оценить.

Буквально два слова о самом фильме: сделано лихо. Я удивлён тому, что Валерия Гай Германика – трудолюбивый и весьма способный человек. Во всяком случае, она точно выполняет сериальную задачу: внимание зрителей нужно удержать на протяжении шестидесяти серий, тут нужны изворотливость ума, дисциплина и трудолюбие. Больше одной серии смотреть не стану, так как всё понятно. Вообще, проблематика подобного искусства одновременно тупикова и бесконечна. А художественная задача фильма невероятно элементарна. Меня всегда удивляло, как художники могут ставить перед собой столь примитивные задачи. Этим ГГ мало отличается от других своих коллег.

Главным героем фильма, конечно, является она сама. Я думаю, она не станет от этого отказываться, так как внятно это заявляет. Я уже давно понял, что факт жизни имеет малое значение, важнейшее значение имеет отношение к этому факту. Самым страшным (не в художественном смысле) и отталкивающим в работах ГГ является её отношение к жизни. ГГ видит её таковой и радуется тому, что жизнь такая. Я надеюсь, что в этом ещё много юношеского, то есть радость, возможно, связана с тем, что ей по-юношески кажется, что она всё в этой жизни понимает. И каким бы отвратительным ни было это понимание, оно часто доставляет неумным или совсем молодым людям большую радость.

Я сказал много, но далеко не всё, что мог. Тем, кто не понял, о чём я, приношу свои извинения. Ну а тем, кто понял, согласны они со мной или не согласны, – спасибо (улыбка).

28 января

Снег валит и валит. По городу не проехать да и не пройти. Ветер порывистый, и в свете фонаря под окном снег чертит острые диагональные полосы. Не припомню такой зимы в Калининграде. Не было такой при мне.

Вчера мне сообщили, что все билеты на спектакль, который состоится в Калининграде 15 февраля, проданы. Чертовски приятно. Вот только я не побеспокоился о билетах для друзей-приятелей. Придётся что-то выдумывать. Но уже ясно, что будет аншлаг. Здорово! Для меня как для калининградца это особенно приятно. А друзей как-нибудь пристрою. Как сказал один выдающийся театральный администратор, с которым я был знаком и которого теперь нет в живых… Когда-то он работал администратором в Одессе, а потом переехал в Москву. Так вот, однажды, на аншлаговый спектакль, мне понадобилось пристроить приехавших из Кемерова друзей, аж восемь человек. Старый администратор сказал: «Даже не знаю, что делать! Женечка, театр же не резиновый – но резиновый». Он, конечно же, нашёл места (улыбка).

Вчера убрали ёлку. В комнате сразу стало просторно и буднично. Лёва (собака) всё-таки доконал подъёлочного Деда Мороза. Проглядели мы дедушку. Первым делом Лёва сорвал с него шапку, и обнаружилась лысина. Мы уж не стали отбирать добычу. Лёва его пару дней азартно терзал, обмусолил и бросил. Теперь ему нужна другая жертва. Новогодний праздник в нашем доме закончился.

Ровно год назад не стало нашего Макса. Макс не проявлял интереса к игрушкам и вообще был строгим, молчаливым и мужественным. За прожитый год стало отчётливо ясно, что он незаменим и незабываем. Лёва другой, хоть и той же породы. Лёва трусоват, многословен, суетлив, но при этом ласков и нежен. Категорически не хочет взрослеть и остаётся ребёнком, стараясь наше недовольство его провинностями немедленно свести в шутку. Хитрый, собака.

Мне тут на днях сказали шутку. Шутка детская, но очень меня порадовала. «Папа Карло приделал Буратино вместо одной ноги колесо, и пошло-поехало».

Как-то так и живём (улыбка).

30 января

Вчера исполнилось 150 лет со дня рождения Антона Павловича Чехова. Очень хорошо помню, как он появился в моей жизни. Я учился в третьем классе, и мы читали письмо того самого Вани Жукова тому самому дедушке. А потом должны были написать сочинение. Тема сочинения была такая: как бы дедушка ответил внуку, если бы получил письмо. Мне за моё сочинение поставили трояк. Я пытался изобразить, как может говорить, по моему тогдашнего разумению, деревенский человек. Но особенно учительницу возмутило, что дедушка в моём сочинении в ответ на Ванин рассказ про хозяйку, которая рыбьей мордой тыкала ему в лицо за то, что неправильно рыбу чистил, написал внуку приблизительно следующее: «А на хозяйку ты не серчай. Она плохому не научит. Это тебе наука на всю жизнь». Учительница меня отругала и потребовала, чтобы я внимательнее относился к её рекомендациям.

Тот чеховский рассказ и ещё «Спать хочется» так меня потрясли! Мы тогда жили с родителями в общежитии, и они очень много работали. А вокруг общаги были только котлованы со сваями да стройки. Грязь – непролазная. А потом ударила лютая зима. И родители с осени оставили меня на «продлёнку», то есть мне с утра и до самого вечера приходилось находиться в школе. А я изнывал от школы, хотел бежать из неё после уроков стремглав. Мне невыносим был сам школьный воздух, цвет школьных полов и стен, невыносимы были школьная еда и школьная форма. Я страдал. Каждый день я придумывал обращение к родителям, хотел убедить их в том, что меня не надо оставлять в школе на весь день, но не получалось. То, начиная им что-то говорить, я сбивался и просто плакал от отчаяния, то у них не было времени меня выслушать. Но прочитав чеховский рассказ, я вдруг ощутил такую поддержку, такое сочувствие именно мне, что сел и написал родителям письмо, которое они так и не прочли: они сами почувствовали, что мне плохо, и забрали меня с «продлёнки». Но письмо-то я написал, и мне это подсказал Чехов!

Когда я начал работу над текстом «Как я съел собаку», первым был написан эпизод про утро перед школой и поход туда. Я, конечно же, обращался к Чехову… Я получал и получаю много записок, писем, или мне при встрече люди говорят, что после того как увидели и услышали этот фрагмент, они перестали утром дёргать своих детей, стараются будить их по возможности нежно, не подгонять и не кричать на них перед тем, как отправить в школу. И происходит это только потому, что они вспомнили, как им самим было плохо. Если бы тогда Чехов меня не поддержал, если бы я не почувствовал со стороны взрослого человека понимание и сочувствие, вряд ли сегодня мне удалось бы написать что-то сколько-нибудь стоящее.

В Таганроге в доме Чехова президент встретился с театральными деятелями. Нелепое мероприятие. Антон Павлович посмеялся бы, глядя на то, что там происходило. К тому же он был бы самым молодым участником встречи. Как удивился Медведев, когда ему сказали, что ежегодно театры посещают тридцать миллионов человек! Он даже выразил изумление. Конечно! Такая цифра! Какой же бред творится в стране! Врут уже везде и во всём. Наши престарелые театральные деятели словно отчитывались о проведённых выборах. Тридцать миллионов! Что они хотели этим сказать? Что у нас каждый пятый посещает театр? Цифра нелепо завышена, даже если считать не число посетивших театр, а некие человеко-часы, проведённые людьми в театрах, а также всех несчастных школьников, которых принудительно, табунами, водят на спектакли по произведениям из школьной программы. И всё это говорилось в доме Чехова! Нашли бы какое-то другое место для таких заявлений.

Самым трогательным на встрече было высказывание, точнее, попытка высказаться о возрасте Чехова, которую предпринял президент. Он сказал, что его поражает тот факт, что Чехов умер в 44 года. Дмитрий Анатольевич сказал, мол, мне не верится… а потом растерялся, и было видно, что он хочет сказать: вот он уже старше Чехова, а Чехов – это ЧЕХОВ, а он, Дмитрий Анатольевич, он… Но не получилось у него, не смог завершить фразу, не решился, запутался. Я даже ему посочувствовал.

Мне нравится небольшой памятник Чехову в городе Томске. Когда Антон Павлович ехал на Сахалин, он в Томске побывал и написал о городе крайне неприятные слова, что там всё плохо, еда плохая, грязно и так далее. Томичи ответили ему достойно. Они сделали небольшую бронзовую скульптуру: Чехов, маленький, смешной, стоит босиком в медной луже, держа за спиной зонтик. И весь-то он какой-то жалкий и нелепый. Мне очень нравится то, что Чехов, любимый, прекрасный и даже великий, спустя многие годы позволяет к себе такое отношение. Он всей своей жизнью и своей литературой, своим образом допускает свободное и живое к себе отношение, не бронзовея даже в бронзе.