Юморские рассказы - Борис Мисюк

Через пять минут в радиорубке должен начаться промысловый радиосовет, ежеутреннее и ежевечернее действо по решению одних и нагромождению других проблем. Половина их неразрешимы, как, например, проблема санаторно-курортного лечения женщин посреди Охотского моря. Пять минут перед этим бестолковым толковищем мы, флагмана, деловые такие, курим на палубе, под дверью рубки, по-тюленьи подбрасывая носами полосатый мяч:

– Чё, Трал, – цепляют флагманского тралмастера, – поспать не дали?

– Да вот Маслопуп, – механик, значит, – до утра тётку кочегарил, а утром, змей, хвастает: пять вагонов разгрузил. – Невыспавшийся Трал, которого поселили в одну каюту с сексуально озабоченным коллекционером, трёт глаза.

– Пять вагонов? На Гиннесса тянет. Слушай, а это он не ту рыженькую, у которой придатки воспалились?

– Да, с придатками. Жалилась ему. Только не рыжая, а чёрная…

После промсовета спускаюсь в лазарет, и прямо в дверях меня столбняк хватает: Терапунька с порога широко, на все тридцать два, улыбается мне. Именно мне, я оглянулся, за мной – никого.

– Простите, пожалуйста, вы не могли бы минут десять погулять?

– О да, конечно! Разумеется! Что мне стоит, – я заморгал, зажестикулировал и попятился. Аборт, наверное, делают какой-нибудь рыженькой. Или чёрненькой…

– Вы только не подумайте чего-то там, – и очень такой, знаете, эскулапочно-проницательный взгляд. – Мы у вас в изоляторе производим кварцевание.

– О да, я понимаю, я нарушаю тут стерильность, разносчик, так сказать, этой самой инфекции. В общем, заразы…

– Н-нет, – она непререкаемо и в то же время женственно склонила набок головку (у меня внутри сразу что-то отмякло), – это чистая профилактика. Для вашего же здоровья! Это ведь ультрафиолет, солнышко. В море, особенно в этих высоких широтах, его нам не хватает. Дефицит.

– Д-да, – я застыл-застрял в дверях, – всем нам здесь многого не хватает.

– Да, Олег Борисович, кстати…

Господи, она и имя моё, оказывается, знает!

– Заходите, – Терапунька посторонилась, и мне даже показалось, ручкой сделала. – Пойдёмте. – И пошла в перспективу длинного лазаретного коридора. Я за ней. И на ходу она не умолкала:

– Вы изрядно кашляете. Я слышала. Мне нужно посмотреть вас… Нельзя пренебрегать своим здоровьем… Вот мы сами себе – враги!..

Пришли. Но не в кабинет дежурного врача, где обычно ведётся приём, а в процедурную, огромное по судовым меркам помещение, но уютное, залитое ровным матовым туманом ламп дневного света, спрятанных в плафоны, похожие на НЛО. На мощных чугунных фундаментах, привинченных к полу, высились жирафы разных целебных ламп, в дальнем углу, накрытый белой попоной, пригорюнился бегемот-трансформатор (ну, знаете же это: советские микрокалькуляторы – самые крупные в мире!), а шарнирное кресло с приспособлениями для вибромассажа, словно мама-кенгуру, присело и оттопырило свой безразмерный карман.

– Раздевайтесь, – приказала Терапунька. Впрочем, явно умягчённым тоном.

«А вы, доктор?» – невольно вспомнился анекдот из медицинской серии. Но вслух я только сопел, стягивая с себя тесный, как смирительная рубашка, свитер. Терапунька взяла меня за руку (я окончательно размяк), повлекла к белому столику с тонометром и никелированными железками в стакане, повернула к себе спиной и методически зацеловала вздрагивающую по-лошажьи спину мою прохладным кругляшом стетоскопа.

– Дышите… не дышите, – выдыхала она, – так, хорошо, повернитесь… Курить бы вам бросить…

Когда она развернула меня лицом к себе и принялась нежно целовать мою грудь уже согревшимся об мою спину кругляшом, при этом так пристально в меня вслушиваясь, я, грешник, возжелал её. Золотоволосая малышка, Господи, до чего ж они трогательны, твои маленькие грудки, дышащие там, под халатиком. А плечики, умилялся я, совсем девчоночьи. И вообще, Терапунечка, вся ты такая мини, такая беззащитная, так хочется взять тебя под крыло, прижать к груди, как котёнка, как птичку…

– Ложитесь на кушетку. Лицом вниз.

Я выполнял её команды с солдатской чёткостью и с удовольствием. Я млел от прикосновений её детских пальчиков.

– Так больно?.. Не больно?.. А так?..

Господи Боже мой, птичка-синичка прыгает по моей спине и такое спрашивает. Если она сейчас перевернёт меня на спину (аж похолодело в груди), она же сразу увидит, как я её хочу…

– Повернитесь, пожалуйста, лицом вверх.

О, если б только одним лицом! Но ничего, ничего, слава аллаху, пока я ворочался, боеготовность моя опала, и я подставил Терапуньке грудь и печень, желудок и селезёнку.

– Так, печёночка у вас, Олег Борисович, увеличена.

– Чего ж вы хотите от флагманских специалистов, злоупотребляем-с, однако. Но вы знаете, – разошёлся я, – всё ведь в сравнении познаётся. У моего начальства печень – по рангу – в два раза больше, и ничего.

– Пэрикулюм ин мора, – изрекла Терапунька, и я от «мора» вздрогнул, но она тут же перевела: – Опасность в промедлении.

– Мементо мори? – Вопросил я.

– Мементо витэ! – Парировала она. – Помни о жизни!

Потом я долго лежал под тёплыми лучами соллюкса, и всё это время Терапунька меня не покидала, рассказывая о великой пользе этой и других солнцезаменяющих лампочек, а также о необходимости этого витального облучения для всех рыбаков.

– А вы могли бы, допустим, по радио передать ваш опыт другим плавбазам и плавзаводам?

– Квантум сатис! – Воскликнула она. – Сколько угодно!

На следующий же день Терапунька принесла мне текст радиолекции о светолечении. Я его одобрил, и вечером мы вместе с ней вышли в эфир. Начальник радиостанции лично, не доверив никому из радистов, настраивал для нас аппаратуру. Чтобы никто нам не помешал, он закрыл дверь радиорубки на ключ, усадил Терапуньку посредине между нами, сам подносил ей микрофон прямо ко рту и нажимал кнопку. Лекция – целых три страницы ровным, как молочные зубки, убористым терапунькиным почерком – лилась и лилась. Я чуть не задремал. Плавзавод слегка скренило на зыби, и мой карандаш скатился со стола. Я бросился за ним и узрел с тыла, совсем того не чая, как свободная от микрофона рука начальника жмёт совсем другую кнопку, то есть не кнопку, а попку. Да, попку Терапуньки, вдохновенно читающей на всё Охотоморье свою лекцию…

Соллюкс и синий свет, электрофорез и электромассаж, витаминные уколы и пространные радиолекции о вреде курения и внематочной беременности, консультации по охране труда мужчин, женщин, гермафродитов и детей, – всё это стало теперь моим самым настоящим распорядком дня. И я, возможно, сжился бы с ним, смирился, если б не каждодневное – по часу, притом как раз после обеда, когда все уважающие себя флагмана «адмиралят»6, трижды мною проклятое кварцевание изолятора.

В конце концов Терапунька своего добилась. Не вынес я и перебрался с этого гостеприимного выше высшей меры пэзэ на ближайшую пэбэ.

Много позже, вернувшись с промысла, на берегу уже, узнал я от наших флагманов, что начальник радиостанции, шутейник великий, разыграл свою зазнобу Терапуньку (кстати, в народе, в промтолпе, у неё другая кличка была – Карликовый Пинчер): мол, я специально командирован на их пэзэ для негласной проверки медслужбы… Ну в общем, Гоголь, «Ревизор» – современный морской вариант…

Рассказ второй.

Ад узум

Я. В.

Плавбазу я себе подбирал по самому простому принципу – знакомства. На этой пэбэ трудился старинный моя приятель Вася Романов, джентльмен полнонаборный: поэт, бретер и ловелас. Айболит по профессии, он заведовал здесь лазаретом, но плавбаза – не плавзавод, народу тут вдвое меньше, и потому работа у него была, что называется, мечта поэта. Или – не бей лежачего. Но это не о нем. База четвертый месяц находилась в рейсе, и запасы медицинского спирта испарились. А Вася, хоть и был он главным испарителем, никогда не пил в лёжку. Только в стельку. Ну то есть, доведя женщину до кондиции, стелил ей тут же, в лазарете, чтобы в каюте их «не вычислили». На пэбэ женщин без мужа или накачанного любовника встретишь нечасто. Посему поэт и ловелас, не будь он бретером, здесь бы просто не выжил. Васину мужественную физию украшали шрамы и бесшабашные лупастые глаза.

И вот мы встретились. И через пять минут сидим уже в рентген-кабинете за столом – не столом, а каким-то кожаным лежаком, поднимающимся на штативах. Сидим мы на также кожаных табуреточках, а на лежаке – горой пир: палтус заливной с янтарными кружочками морковки, золотисто-румяная корюшка-зубатка (такой крупной, с добрую селедку, нигде, кроме Охотоморья, в мире не сыскать), темно-оранжевые ноги здоровущего камчатского краба, отваренного в бочке с морской водой при помощи шланга с паром, ну и колбочка, разумеется, со спиритусом-ректификатом, надо полагать, последним, по каплям нацеженным из стеклянных закромов.