Карьера подпольщика (Повесть из революционного прошлого) - Семён Филиппович Васильченко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Под откосом приказчик упал на землю.
Мотька, разрядив последний патрон, подпрыгнул и, взглянув на распластавшегося внизу приказчика, схватился в изнеможении за живот. — Ох, не могу! Ох, не могу, — сдерживал он себя. — В штаны наделал гниловский красавец. Голову боится поднять!
Мотька готов был умереть от смеха. Но нужно было кончить комедию. Боясь, что он выдаст себя, если не выдержит марки, он собрался с духом, притворно упал тоже на землю, и, делая вид, что ворочается, окликнул приказчика:
— Андрей Васильевич?
Тот осторожно поднял голову, разыскивая в темноте глазами мальчугана.
— Тебя ранило? Лезь ко мне скорей!
Мотька, ступив на колени, бросил ему издали бульдог.
— Нате ваш несчастный револьвер и больше я не возьму его пробовать, хоть озолотите меня. Мне еще пожить хочется на свете. Вставайте, больше стрелять не будет. Патроны все.
С этими словами Мотька поднялся, спеша уйти.
— Обожди! Ты не ранен? Возьми с собой револьвер, завтра принесешь в магазин.
Мотьке очень хотелось присвоить револьвер, Но он боялся, что тогда ему попадет от приказчика, поэтому он не поддался соблазну.
— Нет, дудки. Носитесь теперь с ним сами. До свидания! Приказчику ничего не оставалось, как тоже вскочить и итти. Осторожно подняв револьвер и рассмотрев его, он
нашел его в полной исправности.
— Ах ты, проклятый мальчишка: сочинил! Выдумал все поросенок... Мотька! —взбешенно закричал он вдогонку мальчику.
Но Мотька был уже вне пределов его досягаемости и догнать его нечего было и думать.
Приказчик сунул в карман разряженный револьвер и направился к жилой части станицы.
* *
*
На другой день с утра, как и вообще во все весеннее время, вследствие предстоящих пасхальных праздников, в магазине шла усиленная торговля. Отпуском товаров покупателям занимались и Андрей, и Закс, и Мотька. Это лишило приказчика возможности начать кампанию мелких придирок к мальчугану за его вчерашнюю проделку.
Однако, он уже два раза пробовал было прикрикнуть на него за то будто, что не перечищен товар. Мотька, однако, знал, что с этой стороны он забронирован. При-, драться к нему было трудно, ибо хозяин видел, как он накануне чистил во всех ящиках обувь, смахивая пыль. Приказчик, наоборот, мог нарваться.
И, действительно, как только Андрей стал было распекать Мотьку, пользуясь моментом, когда в магазине не было покупателей, на этот раз за то, что Мотька не пошел во-время за обедом, Закс вдруг вмешался:
— Вы что к нему придираетесь? В чем дело?
— Он за делом совершенно не смотрит. Ворон ловит.
— Ты что ему сделал? Что он на тебя злится? —обратился Закс к Мотьке.
— Ничего не сделал. Он напустил себе вчера в штаны и вот теперь пристает, как будто я виноват.
— Как в штаны напустил? Что это значит?
— Пусть сам расскажет. Он лучше знает.
Закс перевел взгляд на Андрея, который буркнул ругательство и направился к дверям.
Видя, что он толку не добьется, Закс коротко сказал, повернувшись к приказчику:
— За внеслужебные истории счета здесь не сводите. Мальчишка свои обязанности выполняет исправно.
Он твердо старался быть справедливым. И Мотька ценил в Заксе эту черту; но Закс вообще был особым человеком. Не к нему ли, Заксу, приходили торговцы соседних магазинов поговорить о том, что Городская Управа не обращает внимания на благоустройство улицы, на которой гласный Сапрыкин предложил даже не проводить трамвая, так как Московская улица — «жидовская». И не он ли стоял за то, чтобы торговлю по воскресеньям и праздникам не производить, хотя сам он и был еврей? А Переделенков, Ильин и тот же Сапрыкин коллективную просьбу приказчиков по этому поводу отвергли.
Однажды к Заксу вошло два знакомых еврея из старшин синагоги с каким-то подписным листом. Как оказалось, это был сбор „на хлеб-соль“ новому начальнику края.
Закс ответил им что-то такое по-еврейски, отчего Андрей, понимавший еврейский разговор, вдруг прыснул. И затем евреи стали ругаться.
Мотька заинтересованно посмотрел на них и спросил приказчика, что сказал хозяин.
— Он велел передать от всех евреев начальнику: „Киш мир ин тохус“... И Андрей объяснил, что это значит. От него же Мотька узнал, что его хозяин решил не допустить поднесения хлеба-соли, ругаясь из-за этого со всеми угодливыми евреями.
И поэтому Закс интересовался не имеющими прямого, казалось бы, отношения к торговле и к нему самому делами.
Местный богач Перевалов, собственник паровой мельницы в городе и владелец крупных рудников возле Новочеркасска, имевший к тому же несколько пароходов, единственный человек, у которого, очевидно, не было никакого повода для конкуренции с евреями, затеял выпуск новой газеты в городе. Он вел по этому поводу переговоры с недавно приехавшим в город помощником управляющего одного банка, Рабиновичем, ухаживавшим за младшей дочерью Закса. Миллионер Перевалов приглашал Рабиновича в качестве редактора будущей газеты.
И вот это намерение богача так нравилось Заксу, что он, кажется, если бы Перевалов не довел до конца этого дела, готов был продать свой дом и сам взяться за то, чтобы только газету основать.
Мотька, видя, как волнуется всякий раз его хозяин, когда обнаруживается какая-нибудь новая проволочка с выходом газеты, думал: —При чем тут Закс? И почему ему мало той газеты, которая выходит уже несколько лет в городе?
Закс горячился, доказывая молодому Рабиновичу значение газеты и язвил перед приходившими к нему в магазин знакомыми — провизором аптеки и пользовавшимся в городе популярностью адвокатом Штейнбергом за то, что они не хотят взяться за то дело, которое затеял Перевалов.
— Ему можно, — отнекивались те. —Пусть попробует, а мы «жиды»!
И по тому, как они спорили при этом, говоря о том, что нужно хоть посредством газеты найти щелку, через которую можно было бы что-нибудь сказать, Мотька догадывался, что этот интерес Закса уже перескакивает за рамки забот о том, чтобы есть, — плодиться и богатеть. А значит, он мог приблизить Мотьку к разрешению начавших возникать у него вопросов о механике жизни.
Как ни старался Закс быть справедливым, однако, Мотька скоро убедился, что он все
