Портреты - Джулия Кендал

– Макс клятвенно заверяет, что кроме мимолетных связей у него ничего не бывает. Ты разве не понимаешь, почему он предложил мне дружбу? Он сможет разговаривать со мной и не думать о прочей чепухе! Во всяком случае, ему так кажется.

– Послушай, но и ты должна постараться понять. Когда Макс Лейтон влюбился последний раз, по нему прошлось кое-что потяжелее лошадиного копыта!

– Ты упомянула Макса Лейтона, деточка? – спросила мама, входя в кухню. – Клэр, я все время хотела у тебя спросить, с той минуты, как увидела его фамилию в статье, но забывала, и вот только сейчас вспомнила. Не о нем ли писали несколько лет назад все газеты? Что-то насчет того, что он совершил убийство? Может быть, убил жену? Нет, что-то не то. К сожалению, не помню.

Мы с Пег уставились друг на друга, онемев от ужаса.

На следующий день по дороге на Дуврский паром я решила заехать в галерею Джорджа Беннета. Я просто не могла уехать во Францию, не выяснив, с чем связаны смутные воспоминания моей мамы. Как ни пытались мыс Пег вытянуть из нее что-нибудь еще, она так ничего и не вспомнила, а только твердила, что Макс кого-то убил, причем вообще не была уверена, что имеет в виду его.

– Клэр, милочка! Разве мы уже не простились? – Джордж извлек из-за уха карандаш, послюнявил его, сосредоточенно приписал еще несколько цифр к идеально аккуратному столбику и лишь потом снова взглянул на меня. – Или мне показалось? Я совсем замотался, так что не мудрено, если забуду, где моя голова.

– Ты прав, – ответила я, поторопившись убрать стаканчик с малиновым суфле со стула, пока он не сел на него. – Я действительно с тобой попрощалась. Только мне совершенно необходимо тебя кое о чем спросить. Насчет Макса Лейтона.

– Макса Лейтона? А что?

– Просто до меня дошли разговоры о том, что случилось несколько лет назад, и я хотела бы знать правду, – я старалась говорить как можно равнодушней.

– Но я был уверен, что ты знаешь о судебном процессе. Я имею в виду, ты говорила...

– Я думала, ты имеешь в виду развод с этой жуткой дамочкой. Так что же все-таки случилось, не тяни, ради Бога!

Видимо, Джордж все-таки почувствовал по моему тону, что я волнуюсь, потому что он вдруг с сочувствием посмотрел на меня.

– Сядь, дорогая. Хочешь кофе? Нет? Тогда я готов немедленно сообщить тебе все подробности, которые мне известны. Я вижу, что для тебя это важно.

– Спасибо, Джордж. – Несмотря на его видимое легкомыслие, я всегда знала, что сердце у Джорджа из чистого золота.

– Не стоит, Клэр. Дай-ка подумать – это было давно, но, наверное, главное я помню. Макса Лейтона обвинили в убийстве художественного критика, одного из его соперников.

– Бог ты мой... – теперь и во мне зашевелились смутные воспоминания о парижской весне и скандале, разразившемся в мире живописи. Я почувствовала на спине холодный пот. – Продолжай, – поторопила я Джорджа, заметив, что он снова с любопытством посмотрел на меня.

– Короче говоря, это была история с Рембрандтом, которого он получил на экспертизу. Картина была куплена на провинциальном аукционе за бесценок, потому что никто не знал, что это, – сама знаешь, такое иногда случается. Затем она каким-то образом пропала, и в ту же ночь тот критик, Дэвид Бэнкрофт, был убит. Лейтон оказался замешан. Он был арестован, и ему предъявили обвинение в убийстве.

– Но оправдан? – заставила я себя выговорить, слова застревали у меня в горле.

– Не оправдан, а отпущен за отсутствием улик. – Джордж смотрел на меня с великим сочувствием, видимо поняв, как я страдаю. – София Лейтон свидетельствовала против него в суде, но всего за год до этого они с шумом разводились, так что не думаю, что ее показания были приняты к сведению. Картина, а это скорее всего все-таки был Рембрандт, таки не нашлась. Процесс длился довольно долго, но потом о нем забыли, и Лейтону удалось восстановить свою репутацию. Хотя я сомневаюсь, чтобы кто-то еще раз доверил ему ценную картину.

Мне стало нехорошо.

– Спасибо, Джордж, если можно я зайду в ванную и поеду, а то опоздаю на паром.

– Ну, конечно, дорогая. Надеюсь, что я хоть чем-то тебе помог. Счастливого пути, пиши и ни о чем не думай. Следующая выставка у тебя будет, когда пожелаешь.

Путешествие в Грижьер, все четырнадцать часов дороги, могли сравниться разве что с кошмарным сном. Я, как положено, останавливалась, чтобы перекусить, но пища почему-то напоминала опилки, а природы, прежде всегда приводившей меня в восхищение, я на этот раз просто не замечала. Я не могла думать ни о чем, кроме глубоко потрясшей меня истории Макса, и все время пыталась понять, какова в ней его истинная роль. Мне было невыносимо тяжело думать об этом – жуткие картины всплывали в моем воображении: Макс арестован, София присягает в качестве свидетеля, ее предательство, Макс, беспомощно сидящий в ожидании приговор а, который должен решить его судьбу. Но почему он скрыл от меня такую важную страницу своей жизни? Он не мог не понимать, что рано или поздно я все равно узнаю. Больше всего меня мучило то, что он не доверяет мне, иначе он рассказал бы мне все сам, молчание же свидетельствовало об обратном. Он сказал только то, что считал нужным.

Стемнело. Часа три назад я свернула с автотрассы и ехала сейчас по узкой сельской дороге. Я выпрямилась, стараясь расправить плечи и размять спину, онемевшую от стольких часов, проведенных за рулем. Мимо меня пронеслась машина, ослепив мои уставшие глаза ярко-желтым светом. Я чувствовала, что должна остановиться и отдохнуть. Я ужасно устала, но это не была та блаженная усталость, которая наступает, когда близится к завершению какое-то дело. Это была тяжесть, пробравшаяся ко мне в душу, захватившая мысли и чувства, обнажая их до предела и заставляющая осознать, что я просто не смогу продолжать так жить дальше. А потом я увидела знакомый указатель на Лалэн, и это означало, что мое путешествие окончено. Дальний свет выхватил из темноты каменный мост, перекинутый через широкую реку, потом я проехала через Кузэ и до поворота на Сен-Виктор. Мне стало легче и даже показалось, что я уже ощущаю затхлый запах дома, когда после перерыва первый раз заходишь в него.

Через пятнадцать минут я была на холме и смогла различить очертания стоявшего на отшибе Грижьера. Я свернула на грязный проселок и, заглушив мотор, прижалась лбом к рулю. Все, я дома.

Дверь заскрипела, когда я повернула большой металлический ключ и толкнула ее. От собственной тяжести она распахнулась настежь, и в проникавшем внутрь лунном свете комната с покрытой слоем пыли мебелью показалась мне жилищем привидений. Я дотянулась до выключателя. Со стены над каминной полкой на меня приветливо смотрел мой собственный портрет работы Гастона, словно мое изображение присматривало за домом, пока я отсутствовала. Я вздохнула и почувствовала себя немного лучше. Решив больше не терять времени, я принялась снимать отовсюду покрывала. Вот он, мой обеденный стол из вишневого дерева, который я нашла в задней комнате захудалого магазинчика. Возможно, он бы так и остался там на многие годы никем не замеченный, как множество его деревенских собратьев, а теперь он гордо красуется напротив продолговатых французских окон с полотняными занавесками. А вон, возле дальней стены, мой провансальский буфет, который я купила себе в подарок, и в котором теперь хранится целая коллекция толстых керамических тарелок. Удобные старые диван и кресла отделяют кухонный отсек. Это у меня graпde piece, и как только я привела здесь все в порядок, я спустилась на три ступеньки в petite piece, уютную маленькую гостиную, где стоит мой письменный стол, висят полки с книгами, и которая иногда бывает задымленной, если я недостаточно осторожно обращаюсь с печкой. У меня пока не хватило денег, чтобы сложить новый дымоход, но в апреле и ноябре я прихожу сюда из мастерской погреться, когда застывшие пальцы перестают меня слушаться.