Боль (ЛП) - Сузума Табита

— Консуэла? Консуэла, еще вина! — обращается его мать к няне, стоящей возле Лоика, который крепко держит ее за руку и с трудом переносит возгласы и трепания по голове от потока разодетых взрослых; они, казалось бы, выстраиваются в очередь, чтобы восхититься тем, какой он невинный, светловолосый и восхитительный. Несмотря на то, что Лоик привык, что его выставляют напоказ на бесконечных вечеринках, свадьбах и других приемах, он не слишком-то рад, хотя его серьезное выражение лица и унылые глаза лишь усиливают шумиху со стороны гостей. На миг его охватывает паника, когда Консуэла за его спиной исчезает, но тут сквозь толпу к нему пробирается Матео и протягивает руку, которую Лоик тут же хватает обеими ладошками и следует за старшим братом через подлесок, в глубину испещренной тенями террасы.

— Иди сюда. — Он садится по-турецки напротив своего брата, спиной к вечеринке, и ставит на траву между ними тарелку и стакан.

Лоик с благодарной улыбкой смотрит на него, на его лице читается явное облегчение.

— Можешь остаться со мной?

— Конечно. Знаешь что? Я тоже ненавижу эти вечеринки.

— Но все хотят поговорить с тобой, — говорит Лоик, прежде чем закинуть в рот очередную порцию волована[6]. — Ты всем нравишься.

— Я им не нравлюсь, многие меня даже не знают. Просто они глупые и услышали о соревновании. — Матео смотрит на серое лицо своего брата и впервые ловит себя на мысли: каково это быть братом, которого похлопывают и гладят по голове, но все время не замечают — его родители, друзья и даже сам Матео.

— Понимаешь, это все не по-настоящему, — пытается он объяснить. — Их дружелюбие, вопросы, милая болтовня. Я просто должен притворяться, что счастлив, польщен или заинтересован. Все это игра под названием «Давай притворимся».

— Вот почему мама с папой всегда ходят на вечеринки? Потому что им нравится играть в игру «Давай притворимся»? И ты любишь прыжки в воду тоже из-за этой игры? — спрашивает Лоик.

Вопрос застает его врасплох.

— Нет! — быстро восклицает он. — Я люблю… — Но потом, сомневаясь, замолкает. Внезапно его осеняет: ему не нужно врать брату. На этот раз он не торопится закончить разговор, не стремится сказать лишь то, что тот хочет услышать, лишь бы поскорее уйти. — Раньше я любил прыжки, — тихо и осторожно начинает он, как будто признается в этом самому себе. — Большую часть времени у меня все болело, или тренировка была настолько интенсивной, что мне казалось, я вот-вот упаду в обморок. Но чем больше я тренировался, тем лучше становился — это приятное чувство, что ты в чем-то действительно хорош. И вроде хорошо быть лучшим. Как только ты станешь лучшим, тебе захочется им оставаться. Тебе не захочется, чтобы это ощущение пропадало. Но тут появляются другие прыгуны и начинают тренироваться еще усерднее, и тебе приходится прикладывать усилия, чтобы просто оставаться лучшим.

— Так ты лучший прыгун в мире? — спрашивает Лоик с широко раскрытыми глазами.

Матео чувствует, как слегка улыбается.

— Нет, в том-то и проблема. Я один из лучших. Возможно, самый лучший в стране. Как только ты им становишься, это ощущение поначалу кажется тебе потрясающим, а потом ослабевает. Люди начинают ожидать, что ты выиграешь соревнования, а если этого не происходит, испытывают разочарование. Так что тебе хочется снова чувствовать себя лучшим. И ты тренируешься еще усерднее и пытаешься стать лучшим во всей Европе, а потом и во всем мире.

Лоик поднимает в свете сумерек второй волован, чтобы отыскать в нем помидоры.

— Так, ты именно этого хочешь? Стать лучшим во всем мире?

Матео закусывает уголок губ и оборачивается через плечо на толпу людей на террасе, с каждым глотком шампанского их голоса делаются все громче.

— Нет. Больше нет.

Он сам удивлен сказанным, а Лоик продолжает жевать с невозмутимым видом.

— Почему?

— Потому что… — Матео сглатывает, в горле внезапно пересыхает. — Потому что после соревнования в эти выходные я понял, что мне больше не нравятся прыжки.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Но ты выиграл!

— Да. Но я понял, что меня это больше не волнует. Понял, что мне плевать на то, что думает обо мне отец или Перес. Понял, что меня от них тошнит — тошнит от того, что они постоянно говорят мне что делать.

— Значит, ты собираешься все бросить? — Впервые за весь разговор Лоик кажется слегка испуганным. — Папа… папа разозлится…

— Ну да.

— Просто скажи ему, что ты уже взрослый и не хочешь, чтобы он указывал тебе, — предлагает Лоик. — Но говори вежливо, — нервно добавляет он. — С уважением.

Матео улыбается, но чувствует, как его горло сжимается.

— Как бы я этого хотел, приятель. Хотел, чтобы это было так просто.

Тут из дверей в зимний сад его окликает отец; выглядит он раздраженным, поэтому Матео оставляет Лоика развлекаться играми на мобильном, а сам возвращается на вечеринку. Он знакомится с новыми соседями и снова погружается в жар и гомон. Когда наступает черед Винчестеров стучать его по голове, хлопать по спине и пылко улыбаться, расспрашивая о подготовке к Олимпиаде и сообщая ему, что их трехлетний малыш уже показывает поразительную подвижность в области гимнастики, Матео допивает свой бокал, который вновь наполняет один из проходящих мимо официантов. Он разглядывает толпу, но никаких признаков присутствия Джерри и Лолы, слава Богу, не находит. Видимо, они благоразумно решили пропустить весь этот цирк. Сейчас звук уже достигает своего максимума. Кажется, что все разговаривают со странной оживленностью, а в нем лишь нарастает отчаяние из-за искусственности происходящего, перекрикивающего гостей голоса матери, но больше всего из-за ощущения себя самозванцем — это кто-то другой строит из себя спортивного героя, а сам он на самом деле никто и ничто: налет грязи на уже и так потускневшей земле, испорченный экземпляр человеческого существа, который следует уничтожить, привязать к камню и сбросить в море, тем самым сделав мир спокойнее, здоровее и чище. Даже разговаривая, выпивая, смеясь и приветствуя гостей родителей, он чувствует, будто тонет — он уже так низко, что почти достиг самого дна. Это не какой-то там драматичный упадок сил. По сути, самое дно — очень прозаичное явление: это просто неспособность видеть в чем-то смысл и только удивление, почему же все вокруг кажется настолько плохим, мучительным и неправильным. Он чувствует, будто застрял между миром мертвых и живых и не может представить места хуже. Все эти люди — как они могут говорить, улыбаться и смеяться? Разве они не чувствуют его боли, горя, отчаяния? Или он настолько хороший актер? Он чувствует себя так ужасно, что весь мир просто не может не остановиться и не страдать вместе с ним. С одной стороны, он отчаянно пытается сохранить видимость, а с другой — ему нестерпимо хочется рвануть сквозь стеклянную стену оранжереи, чтобы острые осколки разорвали его в клочья и он, наконец, понял свои чувства. Он глядит на розовые губы миссис Винчестер, они открываются и закрываются, открываются и закрываются; слушает глубокий рокочущий смех мистера Винчестера, пыхтение его сигары и скрипучее дыхание, и ему хочется закричать: «Заткнитесь! Заткнитесь! Заткнитесь, вы все!» Весь мир, похоже, превратился в лабиринт движущихся зеркал, где он бродит один, лихорадочно выискивая выход в свою настоящую жизнь, где люди целы, имеют практическую значимость и ведут себя искренне. Но, проснувшись утром в разгромленной комнате, он каким-то образом очутился в кошмаре. Он хочет сбежать, уничтожить все, хочет уснуть… Нет, не уснуть, черт подери — он хочет проснуться!

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Спустя целую вечность, ему удается выбраться из цепких лап Винчестеров; пока родители стоят к нему спиной, он ускользает обратно в сад. Опускаются сумерки, Консуэла уводит Лоика спать, во дворике задержалось несколько курильщиков, а остальных гостей ночная прохлада загнала внутрь. В пятнах света кружится, а потом исчезает большой бледный мотылек. Вдыхая блаженный прохладный воздух позднего вечера, Матео берет полупустую бутылку вина, ищет стакан, но, не найдя, достает пару сигарет из кем-то забытой пачки. Впервые в жизни ему плевать, внезапно он безразличен к себе, его тошнит от того, что каждую минуту нужно заботиться о своем здоровье. Укрывшись от огней в тенистой гуще сада, он скользит за высокий тополь, приседает на траву и зажигает сигарету от одной из свечей в стеклянном стакане, окружающих лужайку, а потом прислоняется спиной к холодному кирпичу садовой стены, делает глоток вина, подносит сигарету к губам и глубоко затягивается.