Шуточки жизни - Ирина Быстрова

– Ну, что у нас здесь? – проявляется она в дверях. – Так, билетики… Кому нужны билеты, по прибытии заберете. Ага, это за белье. Без сдачи?

– Без, – хором отвечают мужики.

Я протягиваю стольник. Проводница отсчитывает сдачу и исчезает из поля зрения.

Поезд набирает ход. Все сидят молча, изредка посматривая на часы. Я прикрываю глаза и пытаюсь настроиться на приятные мысли. Подумаешь, ночь продержаться, а там – Москва! Ох! Город моей юности. Сердце сладко заныло от предвкушений. Я открываю глаза – мужики дружно отводят от меня взгляды и опять принимают отстраненный вид. А ну как маньяки? Я стискиваю зубы, чтоб не расхохотаться. Маньяки, как же! Маньяки все жилистые и энергичные, а эти расползлись квашней по купе… Хотя кто его знает… К черту! Пойду-ка я спать, вернее, полезу.

Я беру полотенце и туалетные принадлежности и бреду в уборную. Вернувшись через десять минут, я обнаруживаю всю компанию упакованной по своим местам. Двое уже и не шевелятся, а третий, с нижней полки по диагонали от моего места, возбужденно дергает за брезентовую штору, тщась натянуть ее на все окно.

– Может, оставим открытым? Кому мы нужны? – легкомысленно прелагаю я.

– Нет уж, – бурчит он, – фонари мешают.

И, дернув изо всех сил, побеждает-таки капризный механизм. Шторка защелкивается внизу, отрезав нас от окружающего мира, в купе становится, как в шкатулке: темно и страшно. «Караул!» – вскрикивает моя клаустрофобия. Я стремительно взлетаю на свою полку, включаю ночник и часто-часто дышу, пытаясь прийти в себя. Потом с тоской смотрю на часы – семь часов мучений, может, не стоило и ехать? Хотя – командировка, как отказаться? «Лучше бы мы сейчас все дружно выпивали, – мелькает у меня в голове. – Тогда бы и ночь быстрее пролетела». Вот уж точно, все в мире относительно. Я делаю глубокий вдох и пытаюсь расслабиться. Мужик напротив меня ворочается, укладываясь носом к стенке, наверное, для того, чтобы не видеть мой зажженный ночник, с которым я собираюсь коротать всю ночь. «Так вам и надо, – мстительно думаю я, – нет чтобы уступить даме нижнюю полку. И лежала бы я сейчас внизу, – мечтаю я, – и смотрела бы на щель под дверью и пробивающийся из-под нее свет и не чувствовала бы себя погребенной заживо».

Видимо, мне все-таки удается задремать, потому что через некоторое время, после очередного весьма ощутимого толчка поезда, я открываю глаза и обнаруживаю себя в кромешной темноте. Ночник не горит. Я судорожно щелкаю тумблером – ничего. Темнота надвигается на меня со всех сторон, сгущается, лишая воздуха и последних остатков здравого смысла. Сердце колотится в груди, а в голове пульсирует одна-единственная мысль: выйти, мне нужно срочно выйти! Я рывком сажусь на своей койке, упираюсь правой рукой в соседнее лежбище и начинаю спускать правую ногу, надеясь нащупать ею нижние полки. Уши от ужаса заложило, звуки исчезли, и, казалось, все происходит, как в замедленной съемке. Паника нарастает. Нащупав наконец-то край одной из нижних полок, я плюю на осторожность и смело шагаю второй ногой вниз, в темную бездонную пропасть. Первая нога не удерживается на своей опоре, соскальзывает, и я чувствую резкую боль. От неожиданности я отпускаю руки и с диким грохотом обваливаюсь на пол.

Мужики, как по команде, дергаются, шевелятся и, видимо, теперь прислушиваются. Но никакой иной реакции не демонстрируют. Я сую ноги в свои шлепанцы, едва различимые в луче света, струящемся из щели в двери, лязгаю замком и ошалело выношусь в коридор. Благодать, снизошедшая на меня там, не поддается описанию. Все окна открыты, свежий воздух врывается в них, безжалостно потрепывая занавески, а в неровной темноте за окнами можно различить леса и луга, проносящиеся мимо. Коридор освещен умеренно. Но все равно, в коридоре весьма неплохо. «Может, мне тут и остаться», – думаю я. Бросаю взгляд на часы – еще пять часов пути – пожалуй, это будет слишком, просидеть пять часов на коврике в коридоре.

Яркий свет льется из купе проводницы, оттуда же доносится жизнерадостный смех нескольких человек. Покачиваясь от пережитых волнений, я бреду на звуки. Веселящаяся компания состоит из двух проводниц: нашей и чужой, рыжеватой толстушки – и двух мужиков, тоже в форме. Увидев меня в проеме двери, вся компания замолкает и выжидательно лупится на меня.

– Здравствуйте, – я извлекаю из своего арсенала доброжелательно-демократическую улыбку, – приятного аппетита!

– Спасибо! – улыбаются они.

– Может, с нами? – приглашает один из проводников, отчего женщины вздрагивают и несколько набычиваются.

– Нет, спасибо, – отказываюсь я. – Знаете, я хотела спросить, а вы что, отключили по вагону ночное освещение?

– Ну да, – озадаченно отвечает наша проводница, – а что?

– Да у меня место наверху, а я там не могу спать без ночника. Вы не включите мне?

Проводница поднимается и выходит ко мне в коридор. Ее слегка покачивает, и не только от быстрого хода поезда, но двигается она вполне уверенно. Она заходит в кандейку с оборудованием и зажигает свет в коридоре.

– Какое у вас место? – спрашивает она меня, решительно направляясь в глубь вагона.

– Двадцать второе, верхнее, – отвечаю я, стараясь не отстать от нее. «И зачем она тащится смотреть на купе, – успеваю подумать я, – неужели нельзя щелкнуть у себя переключателем – и все?»

Она останавливается у моего купе, секунду мешкает, затем яростным рывком открывает дверь, впускает в купе яркий свет и свежий воздух, и вдруг очень громко орет:

– Вот это, что ли, ваше место? – и тыкает пальцем в мою пустующую полку.

– Ага! – как под гипнозом ору и я.

Мужики синхронно садятся на своих полках, стыдливо прикрываясь казенными простынями. Проводница пристально оглядывает их, презрительно фыркает и, резко захлопнув дверь, поворачивается ко мне:

– Вот мужичье пошло – не могли женщине нижнее место уступить!

– И не говорите, – поддакиваю я.

– Счас включу вам свет, – обещает она, – идите, спокойно спите.

И она марширует к себе. Я иду в туалет – все равно вскочила, нужно использовать ситуацию – и возвращаюсь в купе. Ночничок мирно горит под потолком. Мужики лежат по углам и недовольно посверкивают глазками. „Нога болит все сильнее. Я взбираюсь на свое место и осматриваю пострадавшую конечность: вся голень правой ноги ободрана, кое-где до крови. «Вот тебе и Москва», – грущу я, потом вспоминаю обалдевшие лица мужиков и тихонько хихикаю. А все-таки есть в этом нечто приятное: и тебе плохо, и тогда уж всем вокруг. Я ложусь и принимаюсь думать о Москве, чтобы отогнать клаустрофобную панику, периодически накрывающую меня душной и теплой волной. Усталость наваливается на меня, и я погружаюсь в недолгий дорожный сон.