Ботус Окцитанус, или восьмиглазый скорпион - Ганс Шерфиг

Из множества источников стекались деньги к великому инспиратору. От Кнуда Эрика Лэвквиста зависели все. Он был директором квартала. Но позади него стояли другие инспираторы и еще более крупные директора. Ведь либерализм космополитичен, он не разбирает ни границ, ни флагов. Крупные тресты интернациональны, их суда плавают, быть может, под красивым панамским флагом — так их и знают во всех морях, — но легко предположить, что центральное управление этих трестов находится, например, в городе Вадуце, в княжестве Лихтенштейн. И возможно, Кнуд Эрик Лэвквист руководил всего лишь небольшим местным филиалом.

Как известный Джонатан Уайльд Великий[25], который окончил свою славную жизнь в 1725 году на виселице в Англии, и знаменитый Франк Костелло[26], который с комфортом живет в Нью-Йорке, так и Кнуд Эрик Лэвквист был связан с полицией дружескими и деловыми узами. Без помощи таких людей, как Джонатан Уайльд и Кнуд Эрик Лэвквист, полиция с трудом могла бы выполнять свои обязанности в буржуазном обществе, а без помощи полиции директора такого типа, как Уайльд и Лэвквист, с трудом поддерживали бы дисциплину внутри своих предприятий.

Если, например, обыкновенный вор или рядовой разбойник вздумал бы орудовать самостоятельно и утаивал бы от других свои отчислении, его без всякого милосердия передали бы в руки правосудия. Кнуд Эрик Лэвквист оказывал полиции ценные услуги, которые вознаграждались встречными услугами. Их отношения были построены на взаимном доверии. В многочисленные тайные помещения Лэвквиста приходили сотрудники полиции, занимались там мелкой спекуляцией и обменивались сведениями.

Случалось также, что Лэвквист нет-нет да и заглянет в «Ярд» или в филиал его, где помещалась «полиция по борьбе со спекуляцией». И когда этот почетный гость являлся с визитом в канцелярию, из шкафа, где хранились архивы, спешно вытаскивался ящик с пивом, на письменный стол рядом с актами и донесениями ставилась бутылка водки, а к водке подавались бутерброды, купленные в винном погребке «Соломон», который пользовался международной славой благодаря стараниям редактора Стенсиля.

Это было в те счастливые времена, когда на отделение полиции по борьбе со спекуляцией еще не начали сыпаться невзгоды. За бутербродами и рюмкой водки Лэвквист беседовал с друзьями — арестованными коммерсантами и давал им инструкции. Сержантам полиции, их ассистентам и комиссарам перепадали тогда сигары, американские сигареты и шотландское виски.

Кнуд Эрик Лэвквист был человек щедрый. В его гостеприимном доме встречались для непринужденной беседы представители полиции и деловых кругов. Никто уж больше не вспоминал о наказаниях, которые отбыл в своей юности Кнуд Эрик Лэвквист за воровство и сутенерство. Все это позади и никогда больше не повторится. Только время от времени заходил разговор о небольших, но выгодных операциях и сделках на черной бирже да о мелких партиях контрабандного товара. Подобные вещи не могут запятнать чести делового человека, на крайний случай, он отделается кратковременным пребыванием в одной из уютных провинциальных тюрем.

Лэвквист платил ежегодно около пятидесяти тысяч налога со своих доходов. Доходы эти поступали из многих мест и не все были официальными. От нескольких очень старых домов, которые принадлежали ему, поступала наивысшая в городе плата за квадратный метр площади. Десяток небольших ресторанов, находившихся под контролем Лэвквиста, также приносили ему постоянный доход. Ну, и средства, вложенные им в табачные лавочки и магазины, торгующие резиновыми изделиями, давали приличные проценты. Однако случалось, что воры забирались в один из его магазинов или же вино и табак перебрасывались в ночное время из одной его лавочки в другую. Полиции никогда не удавалось найти виновников таких краж, а сам Кнуд Эрик Лэвквист не терпел никакого убытка — за все ведь отвечало страховое общество. И налоговому управлению Лэвквист сообщал далеко не о всех своих доходах и поступлениях.

Торговец овощами Лэвквист снимал квартиру на седьмом этаже в новомодном доме, который высоко торчал среди старых маленьких и покосившихся домишек квартала. Этот дом был выстроен в результате начатых оздоровительных мероприятий по уничтожению трущоб. Он был гордостью и славой социал-демократической городской управы, о нем всегда упоминалось в предвыборных воззваниях и брошюрах. В этом доме было много света и воздуха, широкие балконы, теплоцентраль, холодильные установки и лифты. «Вот как строит социализм!» — писали в брошюрах. Здесь следовало бы только добавить, что квартирная плата в этом доме, детище произведенной санации, была немного выше, чем годовой заработок ремесленника, и что среди квартирантов было несколько миллионеров.

Больше чем полвека назад было принято решение о том, что старые кварталы подлежат санации, и в течение многих лет этот вопрос изучался многочисленными комиссиями. Лишь незадолго до того, как разразилась вторая мировая война, в городе начали сносить ряд старых зданий, что вызвало значительное уплотнение населения в остальных. По мысли бургомистра, ведающего жилищными делами, люди, лишающиеся крова в результате санации, впоследствии поселятся в новых, роскошных зданиях, постройка которых была уже запланирована; однако, к удивлению бургомистра, не нашлось ни одного бездомного семейства, которому оказалось бы по средствам жить в таком здании. Из старых обитателей квартала только один Кнуд Эрик Лэвквист поселился в новом доме. Право, торговец очень любил эту часть города, где он подвизался в течение многих лет.

Из окон его восьмикомнатиой квартиры открывался великолепный вид на красные крыши старого города, отсюда Лэвквист словно обозревал поле своей деятельности. Он мог наблюдать и гавань, и берега Атлантического океана, где плавают пароходы с редкостными товарами из далеких стран, где американские военные корабли охраняют безопасность страны и ее демократические порядки.

И самого Лэвквиста и его друзей из «Ярда» как громом поразило известие, что он будет на некоторое время лишен удовольствия любоваться этим великолепным видом.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

В стране появился новый национальный гимн. До сего времени существовало всего два гимна: один пели по будням, а второй — по воскресным и праздничным днями в день конституции. Теперь начали распевать третий и пели его всю неделю подряд; его стали играть на шарманках, записали на патефонные пластинки и даже передавали по радио. Впервые его услышали на частном празднестве от самого премьер-министра. Если правительство и нельзя прямо назвать кабинетом мыслителей и поэтов, то всем хорошо известно, что среди министров немало людей, которые пишут стихи. И вот один из таких светлых умов сочинил новую песенку, предназначив ее для замены старого боевого гимна социал-демократии; вожди ее уже не считали этот гимн созвучным эпохе, поскольку им претило всякое упоминание о социализме, и не разрешали товарищам премьер-министра по партии исполнять его.

В старом боевом гимне предлагалось свергнуть то, что не способно устоять. В новом гимне говорилось, как можно подняться после падения. Он воспевал усердие и умение приспосабливаться. Символом этих качеств автор избрал животное с множеством ног, которое, как утверждает естественная история, подобно раку пятится назад и которое с непоколебимым упорством стремится влезть туда, откуда его сбросили. Песенка начиналась нехитрыми строками:

Наш чертенок Скорпион,Ну и ловкий парень он!Задумал пробраться он в знатный район…

Конечно, это была просто шутка. Но стишки имели совершенно необыкновенный успех. Народ присочинил к ним новые строки, которые придали песенке такой смысл, какого уважаемый премьер-министр никогда и не предполагал, развлекая своих гостей невинными стишками.

Слово «скорпион» вошло в язык как новое понятие: боящаяся света членистая гадина, которая проникла в страну одновременно с изменениями в географии и климате и прокладывает себе путь, пуская в ход все свои восемь «локтей»; слово «скорпион» стало символом каких-то зловещих и ядовитых сил общества, чего-то скрытого, подстерегающего человека за углом и создающего угрозу его жизни.

Кроме того, все говорили о «Скорпионе» как о предполагаемом воротиле городской черной биржи, как о таинственном главаре невидимой организации. Это был слух о чем-то пока еще никому не известном, но несомненно существующем.

Из барака, выстроенного по соседству с «Ярдом», отделение полиции по борьбе со спекуляцией под руководством инспектора полиции Мумме самоотверженно сражалось против черной биржи. Хотя прошло уже пять лет после окончания войны, в стране все еще существовала карточная система и различные ограничения. Жителям не разрешали есть масло, которое страна производила в избытке. Специальным законом предписывалось добавлять в молоко воду. В прежние времена за такие дела взимался штраф, а теперь, наоборот, штрафуют владельцев молочных за то, что они не разбавляют молоко. Как-то раз полиция пронюхала о том, что одна провинциальная молочная продает цельные сливки; немедленно были приняты решительные меры, из столицы направили целый отряд полицейских машин с людьми и техническим снаряжением. Туда же были доставлены сильные бинокли, фотоаппараты с телеобъективами, переносные радиотелефоны и радиопередатчик. В четырехстах метрах от молочной на церковной колокольне заняли наблюдательные посты сыщики, переодетые в штатское платье; вооружившись морскими биноклями и радиопередатчиком, они командовали патрульными машинами, которые наготове стояли в переулках.