Выстрел на окраине - Николай Почивалин

— Ну, что потом? — Участковый уже говорил спокойно. — Сами видели. Помучился — прошло, через год женился, теперь вот сын. Живут дружно. Жена-то, правда, после родов приболела, так теперь, говорит, поправилась.

— Молодец ты, лейтенант! — с несвойственной ему горячностью воскликнул Албеков.

— Да я-то причем? — пожал плечами уполномоченный. — Говорю, ребята подсказали.

Начало смеркаться, перспектива улицы нежно засинела. Где-то, пробуя голоса, вздохнула гармошка. Албеков только сейчас заметил, какой здесь чистый воздух — без душка бензина и пресного запаха пыли, которыми дышат люди в центре города. Сады за домами, ветлы и тополя перед окнами — могучая вентиляция.

— Легко тут дышится, Николай.

— Плохие ли места? — сдержанно отозвался участковый.

Размышляя каждый о своем, Александров и Албеков перешли деревянный мостик. Отсюда улица поднималась в гору. Прямо на них, неся в вытянутых руках ведра с водой, шел юноша в лыжных брюках. Майка плотно облегала его тонкую в талии фигуру, вырисовывая атлетически развитую грудь.

— Привет, Николай Ефремыч! — еще издали, улыбаясь, поздоровался он и, поставив ведра, крепко тряхнул руку участкового. Теперь, когда юноша стоял рядом, было заметно, что его лицо чем-то взволновано, хотя он все еще и улыбался.

— Здорово, Андрей! Ну, как жизнь?

Только секунду поколебавшись — ровно столько, сколько нужно было, чтоб взглянуть на стоящего с участковым незнакомого человека, — юноша взволнованно сказал:

— Мать вернулась!

— Ну-у? — почему-то удивился Александров. — Освободили? Я и не заметил, как срок прошел. Ну, и что она?

Даже в сумерках было видно, как лицо юноши залилось горячей краской.

— Пришла, в ноги упала. Плачет. Простите, говорит. На всю жизнь зареклась! — Голос юноши дрогнул, осекся. — И сам расстроился. Мать ведь!

— Ну, правильно, чего тут. Ты с ней теперь помягче, старое не поминай.

— Что вы, Николай Ефремыч, разве я не понимаю!.. Сидит сейчас с Галькой, плачут обе...

— Ну, иди тогда, иди. Я на днях зайду — ее теперь поддержать надо, соседей предупредить, чтоб язычки придержали. Иди, иди!

Объяснять эту сцену участковый, видимо, не собирался. Албеков иронически хмыкнул, предложил:

— Давай вот на бревнышках посидим — не могу на ходу курить.

— Можно.

Спутники — один невысокий, плотный, подтянутый, второй длинный, в просторном, как балахон, пиджаке — сели, прикурили от одной спички, прислушались: гармонь где-то за углом осмелела, четко приговаривала веселую полечку.

— Теперь рассказывай, — попросил Албеков.

— Да рассказывать вроде не о чем, — нехотя отозвался Александров. — Сидела у него мать, теперь выпустили. Так, пустяки...

— За пустяки, выходит, человека посадили?

— Как это за пустяки? — запротестовал участковый. — За зря не посадят. Вина была!

Когда Николай Александров, только что назначенный участковым, принимал от своего предшественника дела, тот, человек пожилой, усталый и равнодушный, с сожалением смотрел на младшего лейтенанта.

— Хлебнешь ты тут, парень, — сочувственно говорил он. — Участок беспокойный, окраина. То драка, то порежут кого — редкий день без этого обойдется. Тьфу, хоть дожить спокойно!

Уходящий на пенсию седоусый лейтенант говорил о своей недавней работе с таким раздражением и нелюбовью, что Александрову стало не по себе. Хуже всего, что это унылое брюзжание действовало на настроение. «Справлюсь ли? — мелькала тревожная мысль. — Человек вон вдвое старше, опытный, и то ничего поделать не мог, а я?..» В двухгодичной милицейской школе, которую Александров закончил с отличием, все было просто и понятно. А тут — жизнь! Слушая торопливые, маловразумительные наставления лейтенанта, Александров хмурился, но в душе одновременно с сомнением в собственных силах нарастало и чувство неприязни: зачем только держали такого в милиции!

Обходя с новым участковым свой бывший участок, лейтенант бегло рассказывал, что за люди живут здесь, и по его словам получалось, что чуть ли не все тут спекулянты, жулики или хулиганы. Тогда еще, три года назад, такая огульная рекомендация вызвала у Александрова чувство внутреннего протеста и недоверия. Используя свободный вечерний час, люди чинили крыши, подсыпали завалинки, тесали бревна, складывая их в срубы. Многие, оставив на минуту топор или лопату, приветливо здоровались с лейтенантом, а он говорил о них с таким пренебрежением, всех оптом зачисляя в жулики. Не бывает так!

На Подгорной улице лейтенант кивком показал Александрову на обветшалый, покосившийся дом, из окон которого слышалась пьяная песня, и сморщился, как от зубной боли.

— Сюда вообще лучше не заходи. Шинок.

— Какой шинок? — удивился Александров, невольно оглянувшись.

— Ну какой — самый обыкновенный. — Лейтенант брезгливо дернул плечами. — Осталась баба без мужа — на фронте погиб. Работала на велосипедном заводе, потом бросила. Спуталась с какой-то шантрапой, пьяная каждый божий день, а у самой двое ребятишек. И не молодая уже. Тьфу!..

Бывший участковый был прав: участок на самом деле, оказался беспокойным. Не проходило дня, чтобы где-нибудь не подрались, не поскандалили, чтобы не звякнули выбитые кирпичом окна. Мелкие, сами по себе незначительные, но частые происшествия эти отнимали время, не давали сосредоточиться на главном. Младший лейтенант, как добрая гончая, носился по участку, составлял протоколы, искал хулиганов, водил их в милицию. За неделю Александров осунулся, сшитый перед выпуском из школы синий китель становился с каждым днем все просторнее, и жена только качала головой.

Нет, такая суета больше Александрова не устраивала! Надо было хоть как-то познакомиться с населением, проверить, как соблюдается паспортный режим, — сейчас это и было самым главным.

Первый же обход привел младшего лейтенанта в ужас. Паспорта у многих были просрочены, у нескольких утеряны. Многочисленная родня, разобраться в которой, казалось, не было никакой возможности, — какие-то свояки и троюродные братья, — по многу месяцев жила «в гостях» без прописки. Участковый уполномоченный ходил из дома в дом, разъяснял, убеждал, спорил, недобро поминал удалившегося на покой седоусого лейтенанта.

В конце концов все наладилось, хотя и пришлось немало повозиться. Просроченные паспорта были обменены, прописки продлены, потерявшие паспорта заплатили положенные штрафы, получили новые документы и, наказанные рублем, с большим уважением начали относиться к зеленой книжице с тисненным поверху гербом. Словно ветром сдуло и зажившихся в гостях «свояков»: не в пример своему предшественнику, новый участковый был человеком настойчивым и, перепробовав все меры убеждения, составлял административные протоколы. Пренебрегать такими протоколами было уже рискованно — дело пахло штрафом, а то и судом.

Количество происшествий на участке резко убавилось, но совсем они не прекратились. Теперь Александров все отчетливее понимал, что один он много не наработает. Надо было обзаводиться помощниками. А дело это тоже не такое уж легкое: бытует среди немногих людей настороженное, недоверчивое отношение к милиции, иные считают участие в работе бригадмила для себя зазорным; наконец, кое-кто попросту и потрухивает: рука у хулигана на отместку скорая!

Первым откликнулся механик часового завода Маркелов, человек уже немолодой, коммунист. Александров правильно решил, с кого начать.

Маркелов внимательно выслушал младшего лейтенанта, заговорил неторопливо, подбирая слова:

— Начал ты, Николай, верно. Без народа ничего не сделаешь. А народ у нас тут стоящий, правильный. Мастеровые, кадровые рабочие. Хулиганят часто — опять надо посмотреть: почему, кто? Чужаков вот ты повышибал — тише стало? Тише. Теперь прикинь — кто озорует? Ребята. И опять неудивительно. Себя возьми, меня возьми — а мы не озоровали? Озоровали. Вот тут подход нужен: к одному — с лаской, к другому — со строгостью, а с иным и вовсе твердо надо. А этот, который до тебя был, ничего и понимать не хотел. От людей в сторонке, ко всем у него один подход: посажу да посажу!

Какой-то мускул на строгом, неулыбчивом лице Маркелова дрогнул.

— Посадить никого не посадил, а порядку не навел.

И только после этого, так же рассудительно, ответил на поставленный вопрос:

— Помогать, Николай, буду. Сразу только скажу: повязку уж эту носить не стану — не по годам мне. А во всем остальном можешь положиться. И сам буду помогать, и сыну велю — на комсомол тебе надо опору держать.

Так участковый уполномоченный обзавелся надежными помощниками, потом их прибавилось, и легче стало вести с хулиганами планомерную борьбу. У нескольких ребят отобрали финки и самодельные ножи. Тех, кто обзавелся ими по глупости, пристыдили, других, повзрослее, строго предупредили; одного, упорно не сдававшего финку и пригрозившего бригадмильцам расправой, доставили в милицию и передали дело в суд.