Краткий очерк истории и описание Нижнего Новгорода - Николай Храмцовский

Самым непримиримым и деятельным врагом Ляпунова был Заруцкий: этот злодей видел в Ляпунове только помеху своей ненасытной алчности и вероломным замыслам. Между тем явное благословение Божие проявлялось над верными сынами отчизны, подвизавшимися во святой брани. Св. Сергий, молитвенник Москвы и ходатай ее перед Господом, еще вживе благословивший оружие ее на погибель супостатам, являлся в сновидениях в лавре и в других местах людям благочестивым, увещал стоять за православие и укреплял надеждой.

Были еще и другие видения, и другие чудеса. В мае месяце в соединенном стане нашли свиток, неизвестно кем писанный и кем принесенный, в котором говорилось о видении в Нижнем Новгороде некоего Григория. Ему явились два мужа, и один из них сказал, что «если будут все поститься во всей России три дня и три ночи, то она освободится от врагов, и тогда будет воздвигнут новый храм у Троицы на рву, в котором на престоле положат хартию, и на ней напишется имя царя московского; но если не будут поститься, тогда все государство погибнет»[146].

В Нижнем Новгороде не слыхали о этом видении и даже не знали Григория, который удостоился его; но под Москвой не усомнились в действительности написанного в свитке, положили трехдневный пост для всех без изъятия, даже и младенцев, писали и по городам, увещая поститься.

Но и все это не уменьшило раздоров военачальников: смуты росли со дня на день, и слух о них достиг лавры, где на пользу отечества подвизались архимандрит Дионисий, который также удостоился видения св. Сергия, и келарь Авраамий Палицын.

Благочестивые старцы ужаснулись этих несогласий, и Дионисий отправил Авраамия в стан, чтобы восстановить там мир и согласие. Авраамий все сделал, что мог: красноречиво убеждал всех быть единодушными и мужественно бороться с врагами; воеводы жаловались на недостаток войска и продовольствия, Авраамий обещал разослать грамоты по всем городам русским, обещал именем св. Сергия призвать новых защитников к бедствующей Москве и сдержал свое слово…

Но не близок был конец испытаний Святой Руси, положенных на нее неисповедимым Промыслом Всемогущего. Ссора вождей не угасла, а только несколько призатихла, и скоро опять, по неосторожности пылкого Ляпунова, возобновилась с усиленной яростью.

Поляки воспользовались этим обстоятельством и пустили в дело хитрости, ложь, золото — и страшный для них вождь пал под руками убийц, опозоренный именем предателя и изменника. Заруцкий торжествовал, радовался и Трубецкой.

По смерти Ляпунова, который, по слову незабвенного историографа, «пал на гробе отечества»[147], как и по смерти Скопина-Шуйского, Россия опять стала на краю погибели. Ушли из-под Москвы нижегородцы и другие дружины, преданные вере и отечеству; Трубецкой и Заруцкий остались для того, чтобы присягнуть новому самозванцу, беглому дьякону Исидору. Поляки получили подкрепление по отступлении русских от Москвы: Сапега вошел в Кремль с новыми силами. Новгород отдался Делагарди и избрал в цари шведского королевича Филиппа. Смоленск был взят Сигизмундом; защитник его Шеин отведен пленником в Варшаву, куда прежде того отправлены были Филарет и Голицын. Казань, Вятка и Пермь, руководимые изменником Шульгиным, признали власть сына Марины. Юго-западная Россия была во власти поляков. Астрахань, где беспрестанно являлись мелкие самозванцы, как бы отделилась от России, замыслив сделаться независимой областью. Около Пскова — притона нового самозванца — злодействовал Лисовский: грабил города и нападал на малочисленные отряды шведов. Только бодрствовали непоколебимая лавра да верный Нижний Новгород[148].

Правда, осады Вокардина, Вяземского, походы Алябьева, Репнина истощили силы Нижнего, но любовь к отечеству, хранившаяся в сердцах нижегородцев, могла еще сделать многое.

В Нижнем Новгороде были ревностные деятели, которые не давали ослабевать этой святой любви, не давали охлаждаться ей малодушием и отчаянием. Архимандрит Печерского монастыря Феодосий, протопоп Преображенского собора Савва, воевода Алябьев и дьяк Семенов употребляли все меры для поддержания мужества и самопожертвования нижегородцев.

Москва знала это и обращала на Нижний страдальческие взоры, умоляя о защите. Августа 25 получена была в Нижнем Новгороде грамота патриарха. Ее принес упомянутый выше Родион Моисеев, ходивший к Гермогену с вестями из Нижнего, — неустрашимый посланный проник в темницу святителя. Гермоген убеждал нижегородцев стоять за святое дело и не признавать царем сына Марины.

В Нижнем, при общем направлении умов верных нижегородцев на пользу отечества, нельзя было ожидать измены; но из пришельцев в нем были люди подобные Шульгину, с нечистой совестью, с шаткими убеждениями, готовые свою личную выгоду предпочесть выгодам отчизны. Таков именно был стряпчий Биркин; но, видя непоколебимую верность нижегородцев, он не смел явно выказывать своих убеждений: предание о балахнинских коноводах и о Вяземском и Лазареве было еще свежо, и потому он молчал до времени.

Алябьев послал список патриаршей грамоты в Казань, и слова святителя, страдавшего за отчизну, упали не бесплодно, и если не искоренили зла совершенно, то многих заблудших заставили отторгнуться «от воренка калужинскаго», как называли современники сына Марины[149], а верных укрепили на новые подвиги самоотвержения. Казанцы передали увещание патриарха в Пермь. Таким образом нижегородцы, оставаясь сами верными православию и Руси, подкрепили верность и в жителях других городов[150].

Дионисий и Авраамий, исполняя слово, данное вождям под Москвой, писали еще с июля грамоты в разные города. «Где святыя Церкви и Божии образа? — писали они, — где иноки, многолетними сединами цветущие, и инокини, добродетельми украшенныя? Не все ли до конца раззорено и обругано злым поруганием. Где народ общий христианский? Не все ли лютыми и горькими смертьми скончашася. Где множество бесчисленное во градех и в селех работные чада христианства? Не все ли без милости пострадаша, и в плен разведены. Не пощадеша бо престаревшихся возрастом, не устрашишася седин старец многолетних и сосавших млеко младенцев, незлобивая душа, все испиша чашу ярости праведного гнева Божия. Помяните и смилуйтесь над видимою смертною погибелью», и прочее[151].

В Нижнем Новгороде читались все воззвания в церквах, на базарах, в домах, и нижегородцы, слушая их, горели негодованием и местью на врагов отечества и ждали только голоса, который бы живым словом заставил совершить на деле то, что давно совершалось мыслью. И голос этот раздался.

В Нижнем повторилось то же самое, что за 88 лет до того совершилось в Швеции и в половине XV столетия во Франции, с той разницей, что человек, по голосу которого нижегородцы снова восстали и пошли спасать Москву и Русь, и спасли их, был не высок по рождению, как Густав Ваза, и действовал не под одним увлечением безотчетного энтузиазма, как Жанна д’Арк.

За укреплением, или старым острогом нижегородским, в слободе Благовещенского монастыря, в приходе Рождества Иоанна Предтечи[152] жил этот, до того времени безвестный человек, о котором впоследствии сказал великий вития — Златоуст Российской Церкви[153]: «Его же память в благословении и вечным прославлением почитаема быть заслуживает». Нужно ли называть его? Кто ныне из русских не знает и не произносит с благоговением имя «выборного человека (от всего) государства московского»[154], а впоследствии дворянина, заседавшего в Думе царской.

К Минину как нельзя более идут слова апостола: «немощная мира избра Бог, да пострамит крепкая; и худородная мира, и уничиженная, и не сущая, да сущая упразднит»[155].

Скромно жил он до того часа, покуда всемогущая воля Зиждителя мирови не избрала его, как и безвестного отрока Давида, к совершению великого дела; так скромно, что люди русские, благоговейные перед памятью великого мужа, да и самые нижегородцы, живущие, где была его колыбель и где есть его могила, мало имеют сведений, или почти вовсе не имеют, о его доисторической жизни.

Все, что известно о нем до 1611 года, заключается в немногих словах: он «имяше торговлю мясную»[156], служил посадским старостой, участвовал в походах Алябьева и Репнина; да есть еще предание, что он родился в Новгороде Великом и пришел с отцом в Нижний Новгород 12 лет, и что состояние по тому времени имел значительное. Но это только предание, не больше.

В своем кругу Минин пользовался уважением по честности и храбрости, которые выказал в делах городских и в походах, а более того — по своему возвышенному уму, которым достиг впоследствии не только безграничной доверенности всех нижегородцев, но и того, что князь Пожарский, гордый, как все аристократы XVII столетия, проникнутый духом местничества, признал его — простого посадского — себе равным[157].