Миклуха-Маклай - Николай Водовозов

В этой же деревне путешественник наблюдал еще такую сценку. Маленькая девочка вертела в руках связанный концами шнурок. Приблизившись к ней, Миклуха-Маклай увидел, что она проделывает со шнурком те же самые фокусы, какие любят делать ее ровесники в Европе. У маленькой папуаски и маленьких европейцев оказались одинаковые вкусы и одинаковые понятия.

На обратном пути Миклуха-Маклай заметил толстый ствол упавшего дерева, на котором были вырублены какие-то фигурки. Они представляли собой, как убедился ученый, первые проявления письменности, первые шаги в изобретении так называемого идеографического письма. Человек, рисовавший углем, краской или вырубавший топором такие фигурки, хотел выразить известную мысль, изобразить какое-нибудь событие. Эти фигурки не служат уже простым орнаментом, а имеют абстрактное значение. Знаки, которые увидел Миклуха-Маклай, имели очень грубые формы и состояли всего из нескольких линий. Значение их, вероятно, понимал только вырубивший их, да те. кому он объяснил смысл своих иероглифов. Из своей экскурсии в Теньгум-Мана Миклуха-Маклай вынес очень важное убеждение, что папуасы находятся уже на той ступени развития, когда начинают появляться первые начатки письменности.

В непрерывных трудах и наблюдениях незаметно прошел год пребывания Миклухи-Маклая на Новой Гвинее. За этот год авторитет его среди папуасов возрос настолько и обаяние его личности оказалось таким сильным, что папуасы уже не могли представить себе, как они останутся жить без Маклая.

В памятную годовщину его приезда они явились в Гарагасси и стали серьезно убеждать его поселиться среди них навсегда и не возвращаться в Россию. Чтобы связь с берегом Маклая стала еще теснее, они предлагали ему жениться, взять одну, двух, трех или сколько он пожелает жен. По всему было видно, что папуасы долго думали над своей просьбой и пришли к единодушному решению.

Тронутый их искренними просьбами, Миклуха-Маклай ответил, что покидать совсем берег Маклая он не намерен, что если он и уедет отсюда, то временно и скоро вернется опять. А жен ему не нужно, так как они слишком разговорчивы и шумливы, чего он не любит.

Миклуха-Маклай был очень доволен результатами своего годичного пребывания среди папуасов. В дневнике он писал об этом так: «В этот год я подготовил себе почву для многих лет исследования этого интересного острова, достигнув полного доверия туземцев, и, в случае нужды, могу быть уверенным в их помощи. Я готов и рад буду остаться несколько лет на этом берегу. Но три пункта заставляют меня призадуматься, будет ли это возможно: во-первых, у меня истощается запас хины, во-вторых, я ношу последнюю пару башмаков и, в третьих, у меня осталось не более как сотни две пистонов».

Последнее обстоятельство было особенно существенно, так как продовольственные запасы Миклухи-Маклая давно уже иссякли, и он поддерживал свое и Ульсона существование охотой. Конечно, папуасы не отказали бы ему в братской помощи, но он не хотел чем-либо затруднять их, тем более, что в это время года они сами испытывали недостаток в продуктах питания.

ДРУГ ПАПУАСОВ

Начавшийся второй год жизни на берегу Маклая был особенно труден для путешественника. Частые приступы лихорадки, а также преобладание растительной пищи до того расслабляюще подействовали на него, что едва мог волочить ноги. От своих обычных экскурсий он вынужден был отказаться, ограничившись редкими прогулками в ближайшие деревни за провизией. Остальное время он сидел дома, где работы стало очень много, так Ульсон совершенно одичал в одиночестве и не хотел ничего делать. «Мне этот ленивый трус противен, — писал в дневнике Миклуха-Маклай, — я почти не говорю с ним и не удостаиваю даже приказывать ему; достаточно с моей стороны, что я переношу его присутствие, кормлю и пою его, когда по лени или болезни он не хочет или не может двигаться с места».

7 декабря 1872 года, на рассвете, молодой ученый, ночевавший в эту ночь в деревне Бонгу, был разбужен взволнованными возгласами папуасов, кричавших: «Биа, биа!» («Огонь, огонь!»). Потом подбежало еще несколько туземцев, крича: «Маклай, о Маклай, корвета русс гена; биарам боро!» («Маклай, о Маклай, русский корвет идет; дым большой!»).

Это известие заставило путешественника забыть сон. Еще не веря принесенной новости, он быстро оделся и направился к берегу. В прозрачной дали по сверкающему морю разносился дым парохода! Хотя корпуса еще не было видно, но по могучим трубам можно было догадаться, что это — военное судно и что оно приближается. Какой бы национальности судно ни было, необходимо было привлечь его внимание. Надо было дать знать о себе на родину, отправить в Русское географическое общество собранные здесь коллекции и письменный отчет о результатах своих антропологических изучений.

Миклуха-Маклай немедленно направился в Гарагасси. Подняв русский флаг на высокой мачте около своего дома, поставленной плотником с «Витязя», он привлечет внимание судна. Кроме того, он решил просить командира корабля взять больного Ульсона и доставить его в ближайший порт, посещаемый европейскими судами.

Ульсон лежал на своей койке и меланхолически стонал. Когда Миклуха-Маклай сказал ему, что на горизонте виден корабль и что надо поднять флаг для сигнализации, Ульсон, казалось, обезумел от радости. Он вскочил с койки, засуетился, стал бессвязно болтать и то плакал, то смеялся.

Оставив Ульсона в почти невменяемом состоянии, Миклуха-Маклай поспешил к флагштоку и поднял огромный русский флаг. Как только флаг очутился на месте и легкий ветер развернул его, судно, шедшее до того параллельно берегу, изменило курс и направилось прямо в Гарагасси.

Убедившись, что корабль заметил сигнал, путешественник вернулся в дом и хотел переодеться для столь торжественного случая. Но при взгляде на жалкие остатки своего гардероба, полусгнившего от влажного воздуха Новой Гвинеи и на три четверти съеденного мелкими червячками, он решил, что потрепанное платье, бывшее на нем, имело все-таки более приличный вид.

Затем он сошел вниз к песчаному берегу, где уже собралась толпа туземцев, с тревогой и любопытством смотревшая на приближающийся корабль. С трудом ему удалось убедить двоих из них отправиться с ним на пироге навстречу судну. Выехав в море, Миклуха-Маклай мог уже без труда определить национальность идущего судна. На носу развевался русский флаг! На мостике он различил группу офицеров с биноклями в руках.

Туземцы Сагам и Дагу гребли очень медленно, не спуская тревожных глаз с корабля. Наконец, они не выдержали, бросили весла и стали умолять Миклуху-Маклая вернуться. Судно быстро приближалось, хотя шло малым ходом. Путешественник мог уже разглядеть невооруженным глазом несколько знакомых лиц среди экипажа. Вид такого большого количества людей привел спутников Миклухи-Маклая в сильнейшее волнение. Когда же, по приказанию командира, матросы рассеялись по реям и прокричали троекратное «ура» в честь путешественника, папуасы не выдержали, бросились в море и, вынырнув вдалеке, поплыли к берегу. На беду, они захватили с собой весла, и Миклуха-Маклай, гребя руками, кое-как подплыл к судну и поймал брошенный оттуда конец. С трудом путешественник поднялся на палубу. Вид множества возбужденных встречей людей, от которых он отвык за пятнадцать месяцев, подействовал на него потрясающе.