Три дезертира - Курт Маар

Челлиж этого почти не слышал. Он знал, что произойдет, и его мозг лихорадочно искал выход из сложившегося положения. Поблизости от него не было ни оружия, ни чего-либо еще, что он мог бы использовать в качестве оружия. Саттни стоял возле люка, а Ронсон Лауэр благоразумно держался метрах в пяти от Челлижа. Медленно, с видимым удовольствием он поднял пистолет и направил его на Челлижа.

Челлиж задержал дыхание и напряг мускулы. Он увидел, что Лауэр целит а верхнюю часть его тела, и когда понял, что тот вот-вот нажмет на курок, огромным прыжком, отскочил в сторону. Выстрел Лауэра, шипя, прошел мимо него и ударил в стену помещения. Пораженный Лауэр секунду помедлил, и за эту секунду Челлиж сумел изменить направление и прыгнуть на него. Человека, с опытом меньшим, чем у Лауэра, он, вероятно, мог бы опрокинуть при этом прыжке. Но Ронсон Лауэр сделал большой шаг и выстрелил во второй раз, прежде чем Челлиж успел его схватить.

Гюнтер Челлиж увидел яркую вспышку вокруг себя. Он не почувствовал боли. Что-то подняло его мягкими руками, и он поплыл, паря, в безграничную, полную света даль.

Тринадцатого октября 2042 года «Террания тайме» сообщила:

«Сегодня у нас появился повод подробно рассмотреть сообщение, касающееся концентрации земного флота вблизи центра Млечного Пути. Нам пытаются представить эти действия как маневры. Но теперь из достоверных источников мы узнали, что одновременно с земным флотом в этом секторе появился также и флот арконидов. Все указывает на то, что дело тут не в маневрах, а в совместных действиях обоих флотов против общего врага. Мощь участвующих в этом сил позволяет предположить, что это отнюдь не галактическая перестрелка обычных размеров; кажется, в этой части Млечного Пути возникла какая-то чудовищная опасность — опасность, которая в равной мере угрожает обеим галактическим империям — и нашей, и Аркона. Можно предположить, что Министерство информации не хочет нарушать наше спокойствие и неведение, поэтому сообщения о том, что происходит в центре Галактики, не достигают общественности. Но мы уже несколько раз сообщали об этом и делаем это еще раз: кто ожидает от землян хладнокровия и готовности к защите, должен сообщать населению обо всем самом важном, что происходит во Вселенной».

Его сознание судорожно цеплялось за последние мысли, словно хотело удержать его от беспамятства. Но он все же потерял сознание.

Снова придя в себя, Челлиж удивился тому, что он все еще жив. Слепящий, бесшумный взрыв, падение в невесомости, полет сквозь наполненное светом, лишенное ориентиров пространство, которое, казалось, было смертью, устремившейся к нему из дула термопистолета Лауэра. И внезапно не стало ни света, ни невесомости, ни парения. Было темно, он лежал на чем-то жестком, а правый бок его горел жгучей болью.

Он медленно выпрямился. Боль была такой сильной, что слезы непрерывно катились из глаз Челлижа.

Он удивился, почему было так темно. Потом он вспомнил, что Ронсон Лауэр разрезал на две половинки пульт управления. Когда он стрелял по нему, снаружи еще был дневной свет и с экрана, который не был связан с пультом управления, словно через широкое окно, падал свет. Теперь же была ночь. Только серый, едва заметный отсвет показывал, где находится панорамный экран.

Гюнтер Челлиж знал, что с ним произошло, но потребовалось некоторое время, прежде чем он вспомнил, что происходило до этого. И еще он знал, что Саттни, Лауэр и Роане хотели покинуть корабль; но потребовалась пара минут, чтобы вспомнить, зачем это им понадобилось.

Опасность! Грозящая кораблю опасность! Первый же земной корабль, который увидит «Газель», без колебаний тут же уничтожит ее.

Эта мысль полностью привела его в себя. Он попытался забыть о боли, которая бушевала в бедре, и поднес часы на левой руке поближе к глазам, чтобы различить светящиеся цифры. Он знал, что было восемь часов сорок минут по земному времени, когда Лауэр выстрелил в него. Теперь было девять часов пятнадцать минут. Он пролежал без сознания больше получаса. Сейчас было самое время покинуть бот.

Люк был открыт: после того, как Лауэр разрушил главный пульт управления, больше не было энергии для того, чтобы закрыть его. Челлиж подумал, что обе двери шлюза тоже должны быть открыты. Так что он сейчас дышал воздухом Тантала. Странно, он не заметил никакой разницы и, казалось, было не особенно жарко.

«Ничего странного, — подумал он в следующее мгновение — На Тантале должен быть сильно континентальный климат. Ночью отвратительно холодно, а днем невыносимо жарко».

Он, спотыкаясь, пошел по коридору и остановился перед шкафом, в котором должны были находиться скафандры. Шкаф был пуст. Скафандры лежали в паре метров от него на полу, и, осмотрев их, Челлиж обнаружил, что все они были повреждены. В каждом из них была по меньшей мере одна дыра, по размерам достаточная, чтобы просунуть в нее голову. Они не оставили ему ни одного шанса.

Его охватил душащий гнев, и он, шатаясь, направился дальше по коридору, к шлюзу.

Нижний край внешней двери находился на высоте метра над почвой. Челлиж выпрыгнул наружу и упал. Правая нога не выдержала удара. Он ткнулся лицом в песок. Затем перевернулся на бок и, перенеся всю тяжесть тела на левую ногу, встал. Это ему удалось.

Песок был теплым. Он еще не успел рассеять в пространстве все тепло, полученное за день от местного солнца. Пару часов после захода он играл роль аккумулятора тепла, но не было никакого сомнения, что под утро будет очень холодно.

Челлиж осмотрелся. По небу расплывалось молочное сияние, которое позволяло ему видеть окружающее.

Он посмотрел вверх и вниз. Правое бедро превратилось в твердый, хрупкий конгломерат из расплавленной пластмассы, жженой материи и горелого мяса. Выстрел Ронсона Лауэра, казалось, лишь вскользь задел его. Боль была ужасной, но ее можно было выносить.

Челлиж осмотрел почву и через некоторое время нашел следы Саттни и его товарищей. Какое-то странное удовлетворение охватило его, когда он увидел, что они повернули в глубь ущелья, чтобы укрыться в горах, где была тень.

Челлиж пошел по этим следам. Он старался как можно меньше нагружать правую ногу. Волоча ее за собой, он уже через пару минут заметил, что левая нога не привыкла к такому способу передвижения. Она начала болеть. Так что он двигался вперед не особенно быстро. Во всяком случае, не так быстро, как Саттни, Лауэр и Роане.

Но его ярость за это время достигла такой степени, когда разумные соображения больше не принимаются во внимание. Он должен был догнать этих троих — безразлично, сколько бы это ни продолжалось.