Преодоление - Николай Вагнер

Кто отдавал труд и всего себя своему времени, тот делал это для всех времен. Так оно и есть, и так было всегда, рассуждал Груздев. Он объездил за день все строительные участки, беседовал со многими десятками людей, выслушивал их просьбы, принимал решения.

Уже затемно возвращаясь от монтажников к себе домой, он почувствовал, как устал. Силы враз оставили его, и тут вспомнилась постоянная просьба Веры Николаевны: береги себя! Груздев представил себе обостренное лицо жены с неизвестно когда появившимися поперечными складками на щеках, худенькие плечи, представил весь ее облик поблекшей, заметно стареющей женщины. Он по-прежнему любил ее, вдруг сдавшую, с пергаментной кожей рук, покоробленных временем; может быть, даже больше, чем молодую, стройную — в дни знакомства и сближения, статную, полнеющую — в годы, определившие их совместную жизнь.

И вновь стало не по себе Груздеву, когда он подумал, что вот сейчас она дама, а он так поздно возвращается к ней. Ведь далеко не всегда была она дома все эти годы. Каждый новый город, который приходилось обживать, задерживал ее. Но они все равно не разлучались. Никогда. Даже в самые трудные, в самые напряженные времена. Возможно, отчасти она стала причиной тому, что постепенно отдалились друзья. Но она не могла вытеснить их собою и не стремилась к этому. Друзья тоже стали общими. Их друзьями. Но очень жаль, признался себе Груздев, что для них и для Веры Николаевны ему редко удается выкроить время.

Глава четырнадцатая

В ПАРТКОМЕ

Новый секретарь парткома Валентин Александрович Соколков приступал к своим обязанностям не торопясь и осмотрительно. Ему никогда не приходилось занимать такого ответственного поста, и поэтому он предпочитал поначалу присмотреться к жизни партийных организаций, разобраться в сложном хозяйстве стройки. С особым вниманием он приглядывался к Илье Петровичу Груздеву, с которым раньше встречался не так уж часто.

Соколкову многое нравилось в Груздеве, прежде всего его манера разговаривать с людьми, простота и прямолинейность. Соколков и сам был таким же — камня за пазухой не носил, говорил, что думал. Он с уважением относился к высказываниям Груздева, одобрял его решения. На него не давил авторитет начальника. Скорее это уважение объяснялось родством душ.

«Да, каждому надо работать на совесть, отдавать весь запас сил общему делу! Забиваться в конуру личной жизни, ставить личное благо превыше всего — не свойственно человеку нашего общества. Есть такое поветрие, но оно, как и всякое поветрие, развеется рано или поздно…» Эти мысли Груздева, только что им высказанные в мирно протекавшей беседе, Соколков разделял полностью, но он был моложе на целых пятнадцать лет и поэтому, может быть, полнее воспринимал то, чего иной раз не мог различить Груздев. Люди стали другими, им больше дано, чем поколению Груздева, и они хотели еще большего для себя — сейчас, сегодня. И Соколков возразил, по форме, а не по существу:

— Со всем согласен, Илья Петрович, только не забывайте — жив человек не одной работой. Ему и книжку почитать хочется, и в кино сходить, и с детишками повозиться надо. А если он к тому же учится?

— Я не против, — наморщив лоб, ответил Груздев. — Но все-таки нынешним молодым людям надо бы почаще оглядываться на то, как жили мы. Не учились, думаешь? Детей не воспитывали? И сил-то вроде неоткуда было брать, а какая была силища! Энтузиазм ее поднимал — вот что! Сознание долга. Ежели упустить это, ничего не построим в срок и вообще не выполним задачу, возложенную на нас временем. Условия теперь другие. Правильно. Не двадцатые, не тридцатые и даже не сороковые годы идут. Жизнь все лучше, возможностей больше. Знай — работай себе в удовольствие. Мы сверхурочные платим, премии даем. Огромные деньги. А что касается сознательности… Действуй, тут твоя сфера. Наша, — поправился он и сказал внятно, отделяя одно слово от другого: — Ясно одно: весной должны крутиться все машины, а мы не готовы к зиме. Я не за то, чтобы загнать людей, но не выдержать сроки не имею права.

Соколков сидел, наклонив голову. Его золотистые, вперемешку с ранней сединой, волосы упали на широкий веснушчатый лоб. «Груздев прав. Стройка вступила в трудный, завершающий период. Ответственность коллектива велика. Не зря Илья Петрович сам пришел в партком. Ему нужна помощь. Люди должны работать напряженнее, чем когда-либо. Надо поднять их на штурм, который будет длиться всю зиму и всю весну». И Соколков сказал:

— Момент, конечно, серьезный. Народ у нас крепкий, к трудностям привычный, однако поработать с ним придется. Может быть, поставить вопрос на парткоме? В ближайшие дни? Как вы считаете, Илья Петрович?

— Считаю — надо. И на парткоме, и на собраниях во всех управлениях. Ты чего на часы косишься? — неожиданно спросил Груздев, приметив, что Соколков уже не в первый раз поднял глаза на вмонтированный в стену квадрат часов.

— В шесть должен зайти Коростелев.

— Что у него стряслось? — спросил Груздев, устало зевнув. Он поднялся с кресла, распрямил плечи, вытащил из кармана пиджака пачку папирос. — Небось жалобится на то, что занятия ему срываем?

— Жалуется. Заявление написал. Вот познакомьтесь.

Соколков вынул из папки несколько скрепленных страниц, протянул Груздеву. В это время открылась дверь. В кабинет вошел Коростелев. Он задержался у двери, спросил: «Могу?» — и легкой походкой приблизился к столу, бросил на кресло портфель, сухо поздоровался. Груздев посмотрел улыбающимися глазами на Коростелева и сам па-чал разговор:

— Стало быть, обижают тебя, Евгений Евгеньевич? Записочки в партком пишешь? Ну-ну. А мы тут твои огрехи перепахиваем и не жалуемся.

— Я тоже не жалуюсь, — ответил Коростелев. — Если хотите — требую. У меня так же, как и у вас, программа, а по вине стройки отменяются занятия. Вы читайте до конца, — сказал он, увидев в руке Груздева свое заявление. — Тут указаны все срывы.

— Читаю, читаю. Только ты мог и мне написать эту бумагу. Клин, что ли, хочешь вбить между мной и парткомом?

— С вами мы беседовали.

— Беседовали и договорились, что ты скомплектуешь наконец штат преподавателей. Не будешь отрывать специалистов от их прямых обязанностей. Это совместительство меня во как режет. — Илья Петрович провел пальцем по горлу. — Одного хватишься — нет, другого — нет. Преподают, видите ли, в рабочее время. Это знаешь, что такое? — спросил он и сам ответил: — Расточительство. Дело шло абы как. Сроки и качество — наплевать! Капали бы денежки. Так не пойдет! — решительно заключил Груздев.

— Ну, а студенты?

— Что «студенты»?

— Они тоже пропускают занятия из-за ваших авралов.

— Ты это словечко брось! — чиркнув спичкой, отрезал Груздев. — У нас — сплошной аврал! Сплошной штурм! С ноября семнадцатого года. Тоже мне — «шел я верхом, шел я низом, строил мост в социализм, не достроил и устал, и уселся у моста». Рано на печку лезть — бока отлеживать.

Груздев бросил заявление на стол. Коростелев взглянул на Соколкова, который, скрестив руки, обхватил грузные плечи, хмурил кустистые рыжие брови и смотрел прямо перед собой. Так и не встретившись со взглядом Соколкова, Коростелев кашлянул в кулак, еще немного помолчал и повторил вопрос:

— Ну а студенты, Валентин Александрович? Неужели и вы считаете подготовку кадров второстепенным делом?

Ответил Груздев:

— Кто сказал — второстепенным? Ты лучше разберись, почему твои студенты пропускают занятия. И мы разберемся. Учеба людей — тоже наша забота. И не последняя. Тут у нас должны быть не беспредметные разглагольствования, а — контакт.

Заметив, что Коростелев не согласен, Груздев приподнял руку с растопыренными пальцами и продолжал:

— Ты не путай и не передергивай. Одно дело учеба — инженеров нам не хватает — и другое — специалисты, которые должны отдавать себя всецело стройке. А ты их дергаешь с производства, то одного, то другого. Штат надо иметь постоянный в институте! — Груздев круто повернулся к Соколкову. — Ты понимаешь — не представляю себе инженера, который сразу два разных дела делает. — Он поднял руку, покрутил ею, подыскивая слова точнее. — Который не мозгует, как построить лучше, выгоднее, как силы людей попусту не тратить, заставить их самих думать. Инженер за все в ответе должен быть, а не гастролером: пришел в котлован, поглазел и — айда в контору на часы поглядывать, когда рабочий день кончится. Не по-нашему это! — закончил Груздев и тяжело положил ладонь на край стола.

Соколков думал точно так же, но медлил вступить в разговор. Его одолевала мысль: откуда все это у Коростелева, в чем причина его равнодушия к работе, упрощенного, облегченного отношения к жизни? Ведь они почти одногодки, стало быть, не могли не коснуться Коростелева все испытания, которые выпали на долю их поколения. Особенно — война. Воевать он, допустим, не мог, но знал ли в шестнадцать лет путь к заводской проходной?