Над пропастью во лжи - Светлана Успенская

Глава 4

– «Сучья свадьба! Это когда одна сука и много кобелей…»

– Сука – это вы?

– Да.

– Повторите несколько раз слово «сука».

– Сука, сука, сука…

– Еще, еще… Еще раз. Спасибо. Вы чувствуете, что боль ушла?

– Да, наверное… Не знаю. «Не-и нады! Не-и нады!»

– Пожалуйста, повторите еще раз… Спасибо. Пожалуйста, дайте мне следующую фразу.

– «Не-и нады! С парнями поосторожнее, себя блюди! Без ЗАГСа – ни-ни! В подоле принесешь…»

– Очень хорошо.

– «Деньги привози. Ты – старшая».

– Повторите несколько раз фразу «Ты – старшая».

– Старшая. Да, я старшая. Старшая.

– Спасибо, еще раз… Еще раз… Еще раз…

– «Не-и нады!»

– Вот что… Я тебе, Маринка, работу нашла. – Мать пришла с работы хмурая и злая, трезвая. В глаза старалась не смотреть, отводила в сторону взгляд.

Пошла в комнату, вытащила из-под кровати старую дерматиновую сумку, серую от пыли, водрузила ее на стул.

– Работать будешь в Самаре, на рынке возле вокзала, у Расула там двоюродный брат пуховыми платками и всякой всячиной торгует… Зимнюю одежду пока не бери… Чего брать, осенью приедешь да заберешь… Так вот, он тебя к себе возьмет. Сначала будешь учиться – не долго, ну, недели две, а потом сама за прилавок встанешь…

Маринка спокойно стояла, прислонившись плечом к косяку.

– Заработок будут выдавать каждую неделю, я договорилась. Деньги будешь привозить нам. Сама должна понимать – сестренка и братец малолетние, тоже есть хотят. А тебе сам бог велел семье своей помогать. Ты – старшая.

Маринка отвернулась к окну, уставя невидящий взгляд в ночную чернильную темень. Так даже лучше, без скандала… Она ничего ей не скажет – зачем? Мать просто наорет на нее, дело закончится парой звонких, от души пощечин. Она сделает все, как велено, а потом…

– Надо малышню на ноги поднимать… Я ее вырастила, вон какую дылду, а она, паскуда, зенки свои в угол пялит, будто мать со стеной разговаривает! – раздраженно прошипела Верка. Глаза ее зло сузились, ненакрашенные губы цвета сырого мяса ненавистно дрогнули. – Слышь, что говорю?

– Да, мама.

– Жить будешь пока у Аслана. У него семья, так что он тебе глупить не даст. И гляди у меня! С парнями поосторожнее, себя блюди! Без ЗАГСа – ни-ни! Пусть сначала распишется, а уже потом под юбку лезет. Парни сейчас тоже ушлые пошли, не дураки жениться…

Под размеренную воркотню матери Маринка подтащила табуретку к шкафу.

– Чего ты там забыла?

– Аттестат надо взять, – обернулась девушка, пряча испуганный взгляд, точно ее поймали на месте преступления.

– Ни к чему это. Потеряешь еще. Документ, как-никак… Зачем тебе аттестат на рынке?

Мать согнала Маринку со стула, отняла у нее документ и, протяжно зевая, заключила:

– Охохонюшки, тяжело жить без Афонюшки, кабы Афонюшка жил, нас бы бил да водку пил… Завтра утром, как пойдешь на вокзал, зайди в ларек к Расулу, он тебе адрес напишет. А учиться тебе ни к чему. И так больно ученая! Мать ей слово, а она в ответ десять. Мать ее добру учит, а она только отфыркивается. Знаю я, кто тебя с пути истинного сбивает… Лидка эта, полоумная очку-ха… Вон папашка твой покойный тоже учиться хотел, к чему это привело? Замуж выйдешь – делай что хочешь, слова поперек не скажу. А до тех пор ты в моей родительской воле.

На этом сборы и наставления были закончены.

Маринка и не подумала бы идти к Расулу, которого ненавидела так сильно, как можно ненавидеть в семнадцать лет, но у нее не было денег, а мать ей не дала, рассудив, что отныне дочь сама должна зарабатывать на жизнь.

В последние год-полтора Расул совсем обнаглел. Верка не то от любви к нему, не то от водки потеряла последний разум и те скудные крохи стыда, которые достались ей при рождении, и открыто стала водить любовника к себе домой. Сначала в поселке долго судачили об их отношениях, но потом привыкли и стали воспринимать эту странную связь как нечто заведенное от века, естественное и законное.

Расул оставался у своей подруги на ночь, а утром за ним забегал его старший сынишка Аслан и звал отца домой. Между тем жена азербайджанца делала вид, что ничего необыкновенного в ее семье не происходит, и поражала окружающих своей восточной терпимостью и покорным молчанием. Другая бы баба, своя, мурмышская, вцепилась бы сопернице в волосы да хорошенько оттаскала бы мерзавку, чтоб неповадно ей было чужих мужей приваживать. А эта только зыркает черными глазами да молчит. А мужу – ни-ни, будто не муж он ей вовсе, а отец или дядя… Ну и что, что добытчик! Подумаешь, хозяин! Где это видано, чтобы при живой жене супружник на сторону ночевать бегал?

И осуждал весь Мурмыш Верку, но и чуток завидовал бабе. Шутка ли – троих детей одной поднять! А Расул мужик денежный, поможет детишек в люди вывести. Вон старшую, говорят, уже хорошо пристроил в Самаре. Младших опять же балует, как своих: то просроченных конфет им из ларька принесет, то мелочи полные ладони накидает – гуляй, ребятня! И для зазнобы своей ничего не жалеет. Недавно лосины ей трикотажные купил, блестящие, как кожа, изумрудно-зеленые, яркие, аж мушки в глазах скачут. Красота!

Идет Верка по поселку в новых лосинах, ноги ее так и сверкают, а окорока под гладкой тканью ходят ходуном, у мужиков даже слюнки текут. Удивительно, ни рожи ни кожи, как говорится, у самой Верки, морда вся красная, во рту – чернота вместо зубов, волосы – соломенная пакля, которую и корове на подстилку пустить жалко, а надо же, какого мужика присушила! И как только эта образина такую красотулю да умницу, как Маринка, смогла смастерить?

– Наверное, девчонка в отца пошла! – вздыхали бабы и начинали вспоминать давно сгинувшего Леньку, а потом принимались спорить, настоящий ли то был Маринкин отец или какой другой мужик тогда постарался, пока окончательно не погружались в дебри семейно-исторических преданий Мурмыша.

Однако были и такие злые языки, что в любовном отношении Расула к своей подруге видели не светлое и чистое чувство и даже не обыкновенную плотскую страсть, а, наоборот, одну только корысть и низменный расчет.

– На ихнюю половину барака метит, – утверждали эти языки, – прописаться хочет! Ему только бы старшую девчонку на сторону сплавить, а там уж он Верку ночной порой как есть уговорит на прописку.

Поэтому не могла Маринка хорошо относиться к Расулу, стыдно ей было за мать. Хотя к ней самой этот черноусый дядечка всегда относился хорошо, задабривал подарками, жвачками и лежалыми конфетами, однако Маринка неизменно передаривала их младшей жадноватой Ленке.

В то утро Расул что-то накорябал на грязноватом листке бумаги и, бурно жестикулируя, принялся объяснять, как проехать к его брату. Окончательно запутавшись в трудных русских словах, он вскоре махнул рукой и произнес: