Пять лучших романов (сборник) - Сомерсет Моэм

– Господи, это надо же!

На другом конце зала поднялась с места женщина. Ее кавалер пытался ее удержать, но она оттолкнула его и нетвердой походкой двинулась через комнату. Она была очень пьяна. Подойдя к нашему столику, она остановилась, слегка покачиваясь, с бессмысленной улыбкой на лице. Как будто смешнее нас она в жизни ничего не видела. Я оглянулся на своих спутников. Изабелла смотрела на нее, не понимая. Грэй угрюмо насупился, а Ларри словно глазам своим не верил.

– Привет, – сказала она.

– Софи, – сказала Изабелла.

– А ты думала кто? – фыркнула она и схватила за рукав пробегавшего мимо официанта. – Венсан, принеси мне стул.

– Сама принесешь, – огрызнулся он, вырываясь.

– Salaud![161] – крикнула она и плюнула в него.

– T’en fais pas, Sophie![162] – сказал крупный мужчина с густой сальной шевелюрой, сидевший за соседним столиком. – Вот тебе стул.

– Это надо же, какая встреча, – сказала она, продолжая раскачиваться. – Привет, Грэй. Привет, Ларри. – Она опустилась на стул, который пододвинул ей наш сосед. – Выпьем по этому случаю. Patron! – заорала она.

Хозяин уже некоторое время на нас поглядывал и подошел сразу.

– Это твои знакомые, Софи?

– Ta gueule![163] – Она рассмеялась пьяным смехом. – Друзья детства. Я их угощаю шампанским. И не вздумай поить нас какой-нибудь лошадиной мочой. Давай чего получше, чтобы не вырвало.

– Ты пьяна, моя бедная Софи.

– Поди ты к черту.

Он удалился, радуясь случаю продать бутылку шампанского – до сих пор мы предусмотрительно пили только бренди с содовой. А Софи тупо уставилась на меня.

– Это кто же еще с тобой, Изабелла?

Изабелла назвала меня.

– A-а, помню, вы когда-то приезжали в Чикаго. Тонный дядечка, да?

– Есть грех, – улыбнулся я.

Я ее совершенно не помнил, да оно и неудивительно – в Чикаго я был больше десяти лет назад и столько перевидал людей и тогда, и позже.

Она была высокого роста, а стоя казалась еще выше, потому что была очень худа. На ней была ядовито-зеленая шелковая блузка, мятая и вся в пятнах, и короткая черная юбка. Волосы, коротко подстриженные и завитые, но растрепанные, отливали хной. Она была безобразно накрашена – щеки нарумянены до самых глаз, веки густо-синие; брови и ресницы слиплись от краски, губы алели помадой. А руки с ярко-розовыми ногтями были грязные. Ни одна женщина вокруг не выглядела так непристойно, и я заподозрил, что она не только пьет, но и употребляет наркотики. И все же ей нельзя было отказать в какой-то порочной привлекательности, она то и дело вызывающе вскидывала голову, и грим еще подчеркивал необычный, светло-зеленый цвет ее глаз. Даже отупев от вина, она сохраняла какую-то бесстыдную отвагу, что, вероятно, будило в мужчинах самые низменные инстинкты. Она всех нас оптом наградила издевательской улыбкой.

– Что-то я не замечаю, чтобы вы особенно радовались нашей встрече.

– Я слышала, что ты в Париже, – отозвалась Изабелла с натянутой улыбкой.

– Что ж не позвонила? Мой номер есть в справочнике.

– Мы только недавно приехали.

Грэй поспешил на выручку.

– Ну как, Софи? Хорошо проводишь здесь время?

– Чудесно. А ты, говорят, прогорел?

Он залился багровым румянцем.

– да.

– Не повезло, значит. В Чикаго сейчас, наверно, жуткая жизнь. Хорошо, я вовремя оттуда убралась. Да что же этот сукин сын не несет выпивку?

– Вон он идет, – сказал я, заметив официанта, пробиравшегося к нам с подносом.

Услышав мой голос, она обратилась ко мне:

– Любящие мужнины родичи, так их растак, вытурили меня из Чикаго. Я, видите ли, мараю их доброе имя. – Она залилась беззвучным смехом. – Теперь я эмигрант на пособии.

Шампанское подали и разлили. Она трясущейся рукой поднесла бокал к губам.

– К черту тонную публику. – Она осушила бокал и взглянула на Ларри. – А ты нынче что-то неразговорчив.

Он все время спокойно ее рассматривал. Не отрывал от нее глаз с той минуты, как она появилась. Теперь он ласково улыбнулся.

– Я вообще не болтливого нрава.

Снова заиграла музыка, и к нашему столику подошел мужчина – среднего роста, хорошо сложенный, с блестящей шапкой спутанных черных волос, крючковатым носом и толстыми чувственными губами: этакий грешный Савонарола. Как и большинство мужчин в кафе, он был без воротничка, в узком пиджаке, стянутом в талии.

– Пошли, Софи. Потанцуем.

– Отстань. Я занята. Не видишь, что ли, я здесь с друзьями.

– J’m en fous de tes amis. Плевать я хотел на твоих друзей. Пошли танцевать.

Он потянул ее за локоть, но она вырвала руку.

– Fous-moi la paix, espèce de con![164] – выкрикнула она в исступлении.

– Merde.

– Mange[165].

Грэй не понимал, что они говорят, но Изабелла, хорошо разбиравшаяся в непечатном лексиконе, что вообще свойственно добродетельным женщинам, поняла все прекрасно, и на лице ее застыла гадливая гримаса. Мужчина занес руку с раскрытой ладонью, мозолистой ладонью рабочего, и уже готов был залепить Софи пощечину, но тут Грэй приподнялся на стуле.

– Allez vous ong![166] – крикнул он со своим ужасающим акцентом.

Тот замер и яростно воззрился на Грэя.

– Берегись, Коко, – горько усмехнулась Софи. – Он из тебя котлету сделает.

Мужчина одним взглядом оценил рост и вес Грэя и его огромную силу. Он хмуро пожал плечами, грязно выругался и пошел прочь. Софи захихикала. Остальные молчали. Я подлил ей шампанского.

– Живешь в Париже, Ларри? – спросила она, отставив пустой бокал.

– Пока что да.

Разговаривать с пьяными всегда трудно, особенно трезвым. Мы поболтали еще минут десять, неловко и невесело. Потом Софи отодвинулась от стола вместе со стулом.

– Пойду к своему дружку, не то он опять в бутылку полезет. Ужасный грубиян, но мужик что надо. – Она кое-как встала на ноги. – Пока, друзья. Заходите еще. Я тут каждый вечер бываю.

Она протолкалась между танцующими и скрылась из глаз. Я чуть не рассмеялся, увидев, какое ледяное презрение выражают классические черты Изабеллы. Никто не проронил ни слова. И вдруг Изабеллу прорвало:

– Гнусное место. Пошли отсюда.

Я заплатил за наши напитки и за шампанское, которое заказала Софи, и мы двинулись к выходу. Публика танцевала, никто нас не задирал. Шел третий час, на мой взгляд – самое время ложиться спать, но Грэй заявил, что он голоден, и я предложил поехать на Монмартр к «Графу», где открыто всю ночь. Ехали мы в молчании. Я сидел рядом с Грэем и показывал дорогу. Ночной ресторан сиял огнями. Кое-кто еще сидел на террасе. Мы вошли внутрь и заказали яичницу и пива. Изабелла успела прийти в себя, во всяком случае, казалась спокойной. Она чуть насмешливо поздравила меня с тем, как хорошо я знаю парижское дно.

– Сами напросились, – сказал я.

– Мне страшно понравилось. Я замечательно провела вечер.

– Черт, – сказал Грэй. – Мерзость. Да еще Софи.

Изабелла равнодушно пожала плечами.

– Вы совсем ее не помните? – обратилась она ко мне. – Она сидела рядом с вами, когда вы в первый раз у нас обедали. Тогда волосы у нее не были такого ужасающего цвета. От природы она светлая шатенка.

Я стал припоминать тот вечер, и передо мной возникла совсем молоденькая девушка, у нее были зеленовато-голубые глаза, и она очень мило вскидывала головку. Некрасивая, но свеженькая и непосредственная, меня тогда позабавила в ней смесь застенчивости и лукавства.

– Ну конечно, вспомнил. Мне еще понравилось ее имя. У меня одну тетушку звали Софи.

– Она вышла замуж за Боба Макдональда.

– Славный был малый, – сказал Грэй.

– Он был поразительно красив. Никогда не понимала, что он в ней нашел. Она вышла замуж сразу после меня. Ее родители были в разводе, мать уехала в Китай со вторым мужем, он работал в «Стандард ойл». А она жила в Марвине с родственниками отца. Мы тогда много видались, но после замужества она как-то от нас отдалилась. Боб Макдональд был юристом, зарабатывал мало, они снимали дешевую квартирку на Северной стороне. Но дело не в этом. Они просто не хотели ни с кем видаться. Обожали друг друга. Даже когда уже были женаты два или три года и ребенок у них родился, ходили в кино и сидели там обнявшись, как влюбленные. В Чикаго про них анекдоты ходили.

Ларри слушал ее молча, лицо его было непроницаемо.

– А потом? – спросил я.

– Как-то вечером они возвращались в Чикаго в своем маленьком открытом автомобиле, и ребенок был с ними. Им всюду приходилось брать его с собой, прислуги-то не было.

Софи все делала по дому сама, да и вообще они в нем души не чаяли. И какая-то пьяная компания в огромной машине врезалась в них на скорости восемьдесят миль в час. Боб и ребенок были убиты на месте, а Софи отделалась сотрясением мозга и двумя сломанными ребрами. Смерть Боба и ребенка от нее скрывали, сколько можно было, но в конце концов пришлось сказать. Говорят, это было ужасно. Она чуть не лишилась рассудка. Кричала не переставая. За ней следили день и ночь, один раз ей чуть не удалось выброситься из окна. Мы, конечно, делали все, что могли, но она нас возненавидела. После больницы ее поместили в санаторий на несколько месяцев.