Родина - Анна Караваева

Василий Петрович, как старейший рабочий Кленовского завода, должен был первым начать посадку. С грузовика ему подали молоденький кленок. Что-то улыбчиво шепча старческими бритыми губами, Василий Петрович бережно опустил деревцо в разрыхленную воронку.

— Не дрожи, не дрожи! — приговаривал он, осторожно утаптывая землю большой ногой в подрезанном валенке. — Я тебе добра хочу. Расти тебе большим да тенистым. Только я того уж не увижу… да…

— Ты о чем это, Василий Петрович? — спросил Петр Тимофеевич, который работал неподалеку.

— Я вот думаю, брат, — благородное это занятие, сады садить, деревья выхаживать. Мы, старики, знаем, что нам уже не видать полной красы вот этих кленов и липок… а душой все равно радуешься, на листочки молоденькие глядишь и думаешь: «Ну что ж, я не увижу — люди увидят, пусть потом детишки играют под деревцами, что я садил да поливал…»

Игорь Семенов, привязывая посаженное им деревцо к шесту, громко вздохнул.

— «О чем задумался, детина?» — шутливо запел Игорь Чувилев.

— Так… — откликнулся Игорь Семенов, продолжая смотреть вверх. — А у нас в Севастополе какие деревья были на Приморском бульваре! Смотришь вверх — и даже солнца не видно сквозь листву…

— Уже который раз ты о Севастополе вздыхаешь, — с легким укором сказал Чувилев, — а мысли свои не открываешь!

Семенов сумрачно посмотрел на друга и потупился:

— Так и скатался бы я в Севастополь!

— А что стал бы ты там делать?

— Посмотрел бы, где была наша передовая, посмотрел бы на Ленинскую улицу…

— От которой ничего не осталось.

— Посмотрел бы на Приморский бульвар…

— От которого тоже ничего не осталось. Еще на что посмотрел бы, товарищ Семенов?

— Ты что этим хочешь сказать, товарищ Чувилев?

— А то, что неужели ты, как два года назад, когда с Урала на фронт все бежать собирался, способен бросить все и уехать? Теперь, брат, ты куда больше бросил бы, чем в тот раз… целый город бросил бы. Да что, тебя и в Кленовске Родина обогреет.

— Что ж, — смутился Семенов, — по-твоему, человек не может стремиться в родные места, где он родился?

— А если тот человек нужен в другом месте, где на него надеются и где на него… гм… люди немалый душевный капитал затратили, разрешите вам напомнить, товарищ Семенов?

— Разрешите вам тоже напомнить, товарищ Чувилев, что у севастопольцев память хорошая и совесть тоже не спит… понятно?

Двое, плечистый, широкий в кости Чувилев и тоненький, нервно-подвижной Семенов, некоторое время стояли, как на поединке дружбы и воли, обмениваясь пронзительными взглядами. Потом Чувилев добродушно толкнул своего друга:

— Что? Неужели нам с тобой охота, чтобы Сережа нас обогнал на посадке деревьев?

— Никоим образом! — решительно вскинулся Игорь Семенов.

— Будем драться! И не дадим нас обогнать! — задорно крикнула Тамара Банникова, и ее синеватые глазки нежно и повелительно взглянули на Чувилева.

Он радостно кивнул Тамаре, и его взгляд на миг ласково остановился на раскрасневшемся личике девушки.

— Будем драться! — громко повторил Чувилев ее слова. — Эй, смотрите, товарищи, смотрите: целый грузовик кленов привезли!

— Ур-ра-а! — и все бросились вперед, как на приступ.

Ольга Петровна и Ксения Саввишна высаживали молодые клены и липки в сквере напротив театра, который уже стоял во всей своей красе.

— Будущей весной, — сказала Ксения Саввишна, — здесь, на площади, зашумят деревца, а улица Ленина будет прямо как аллея, а через пяток лет кроны их сомкнутся, как Милица всегда мечтала, — верно?

— Да, да, — согласилась Ольга Петровна.

Она посмотрела влево, на прямую, как стрела, улицу Ленина.

Трехэтажные корпуса двух самых больших домов города ярко белели, как корабли на рейде. Распахнутые окна отражали погожее солнечное небо. А ниже, против окон первого этажа, живой, трепещущей под ветром каймой зеленели молодые деревца.

Ольга Петровна знала, что деревья посажены пока только там, где закончено строительство, — но ей все-таки казалось, что деревьев сейчас зеленеет на улице очень много, несчетное число, что сладким духом лип веет уже со всех сторон.

— Хорошо… — тихо сказала Ольга Петровна и показала глазами на Маню Журавину, которая работала неподалеку.

— Что? — шепотом спросила Ксения Саввишна. — В самом деле, сегодня наша боевая девчина то плачет, то смеется, как маленькая… Что с ней?

— Письмо сегодня получила от Володи Челищева. Володя в Штеттине, в госпитале, после тяжелого ранения лежит. Мне Соня Пластунова рассказала.

Соня Пластунова и Маня Журавина работали рядом. Привязывая деревцо к шесту, Соня говорила Мане:

— Ну успокойся же, Манечка, не плачь, все будет хорошо.

— Я все еще в себя прийти не могу, — начала Маня со слезами в голосе. — Как подумаю, что сейчас с Володей, так сердце и замрет: не могу ждать ни минуты, скорее, скорее ехать к нему!

— Ну, завтра понедельник, оформят тебе документы, и поедешь, — задумчиво говорила Соня, встряхивая деревцо. — Знаешь, и всем нам легче на душе, что ты едешь к Володе. Теперь ему уже легче: ногу ампутировали, и, значит, опасность заражения крови миновала. Володя всегда был здоровый и крепкий, силы его должны быстро восстановиться… а главное — ты будешь около него.

— Герой мой, чудный, милый! Вот куда дошел, до Штеттина! Сколько крови потерял, подумать страшно. Мне надо скорее быть с ним, чтобы кровь свою дать ему! Ох, Соня, на крыльях бы я полетела к нему!

— Так ты на крыльях и полетишь, — успокаивала подругу Соня, — Митя поможет тебе получить место в самолете. Только, главное, будь крепкой, не реви… Куда же ушел Митя?

— Да вон он идет, газетой помахивает, — сказала Маня.

Действительно, Пластунов, таинственно улыбаясь, шел и высоко размахивал сложенным вчетверо свежим номером городской газеты.

— Товарищи! — крикнул Дмитрий Никитич. — Письмо из Праги, от нашего друга, Яна Невидлы!

— Письмо? Каким образом? — послышались голоса.

— Да вот в газете напечатано, в редакции только что свежий номерок получен, — оживленно рассказывал Пластунов. — Письмо, посланное в газету, адресовано большой группе кленовских друзей Яна Невидлы, в том числе и нам, заводским людям. В редакции письмо так понравилось, что его тут же напечатали.

— Читайте, читайте! — раздались голоса, и вокруг Пластунова быстро выросла толпа слушателей.

После сердечных приветствий и поздравлений «по случаю победы великого Советского Союза над фашистской Германией» вот что писал Ян Невидла:

«Пишет вам, дорогие товарищи, под мою диктовку мой большой друг гвардии сержант Кузьма Узелков, который живет в моем доме. Красная Армия спасла мою Злату Прагу от разрушения, которое готовили ей фашистские людоеды. Первый раз спас меня русский народ, доверил мне, как брату-славянину, биться с ним вместе в партизанском отряде, потом доверил мне вместе с ним восстанавливать ваш город Кленовск, работать для мирной жизни. Наконец русский народ помог мне, чеху, вступить в ряды нашего чехословацкого войска. Через леса и горы, круша черные гитлеровские орды, пробились русские храбрецы к нашей столице и спасли нашу Злату Прагу от страшной смерти под фашистскими бомбами. Нет никого на свете храбрее русских людей, которые крови и жизни своей не пожалели, чтобы освободить мою родину. Мне, простому человеку, солдату чехословацкого войска, выпало большое счастье видеть, как тысячи граждан нашей республики встречали Красную Армию, как над освобожденными городами и селами нашими гремело: «Наздар, наздар Сталин!», что значит по-русски: «Да здравствует Сталин!» А что делалось в Праге — рассказать невозможно, да и нету у меня таких слов и уменья, чтобы описать вам эту прекрасную на всю жизнь картину! Наша Злата Прага так пела и ликовала, что даже те, у кого было на душе горе, забывали о нем. Горе и у меня: брат мой Богумил погиб в битве с гитлеровскими разбойниками. Очень жаль мне было брата, но в моей родной столице люди так радовались, танцевали и пели, что и я не мог сидеть дома, ходил по улицам, пел и вместе со всем народом кричал «наздар» Красной Армии. Второй мой брат Алоизий, чехословацкий партизан, живет со мной, жив-здоров, награжден орденами. Мы с ним теперь не только родня, как шутит мой Алоиз, но и товарищи в битве. Ох, вспомнить стыдно, что было время, когда я осуждал моих братьев, считал, что они занимаются глупостями! Теперь я горжусь своим братом и вижу, что люди уважают его и верят ему прежде всего потому, что он коммунист. Трудовой народ ведь считает коммунистов самыми верными и неподкупными сынами нашей нации, и главные надежды у всех — на коммунистов. Они, коммунисты, собирают всех честных тружеников — рабочих, крестьян, ученых людей — всех, к то любит мир и свободу. Коммунисты желают создать вместе с нами, трудовым народом, справедливую разумную жизнь, и по всему видно — эти смелые ребята добьются такой жизни, потому что они знают путь к сердцу народа. Уже сколько раз я рассказывал моему брату о России, о советском городе Кленовске, о всех вас, мои дорогие друзья… Алоиз слушает меня и нашего нового-друга, гвардейца Кузьму Узелкова, слушает, улыбается, а сам все записывает и говорит: «Приятно поучиться!» А наш милый гость, товарищ Кузьма…»