Клинок Тишалла - Мэтью Стовер

На берегу Великого Шамбайгена бесновался Ма’элКот, слыша, как затихает вой стоявших на холостом ходу турбин лимузина.

У экипажа ТБ-24 «Дэв» осталось несколько минут, чтобы поглядеть на стремительно приближающуюся землю.

Штурмкатера рушились на Анхану с небес один за другим, разбиваясь о крыши, о мостовые, о речные воды. Броневики просто оседали на шасси, когда отключалась электроника: гасли экраны, и застывали башни.

И все уцелевшие солдаты в Старом городе, социальные полицейские и пехотинцы Империи, перворожденные и древолазы, камнеплеты и огриллоны, тролли и огры – всякая живая тварь – застыли в священном трепете.

Крыша Зала суда растворилась, будто роза, распускающаяся под солнцем.

Из сердца ее воздвигся отвесно луч белого света высотой с дворец Колхари. Громче грома ударил он в небеса, расширяясь по мере того, как газы на его пути раскалялись до белого свечения; и оболочка горящего воздуха скрывала убийственный блеск луча, спасая невольных зрителей от ожогов и слепоты.

Зал суда растаял, как снежный замок в печи.

А несколько секунд спустя несколько сотен украшенных застывшими плавниками кассет с обедненным ураном рухнули – сохраняя по большей части геометрический правильный строй – на площади в добрую сотню квадратных километров, грянулись оземь и раскатились в стороны.

15

Господи, как тут воняет!

Одной ногой я влез в лужу чего-то с консистенцией кофейной гущи – надо полагать, свернувшуюся кровь. Я бы попросил Райте подвинуться, но какого черта? Я оборачиваюсь, чтобы поглядеть на него. Монах сидит, поджав колени к груди, и смотрит в стену.

Между нами валяется на холодном грязном полу Косалл.

Райте не тот парень, с которым я хотел бы провести последние секунды, но выбора мне никто и не обещал. Так что я останусь здесь, в безымянном доме, рядом с безымянными трупами. Неплохое место. Рядом с мечом. Потому что, если уж мне суждено отбросить копыта, я хочу умереть в обществе жены.

Или не только.

Что за штука этот меч! Я до сих пор чувствую, как он вонзается мне в живот. Как ноют мои зубы от звонкой дрожи, когда меч перебивает мне позвоночник. Меч Берна. Меч Ламорака.

Интересно, где его добыл Ламорак много лет назад? Чувствовал ли он в своих руках тяжесть рока? Этот меч разрушил мою карьеру. Этот меч отнял жизнь Шенны. Косалл – все, что от нее осталось.

Все, что осталось от нас всех.

Он переходил от Ламорака к Берну, к Райте, к Делианну…

Ко мне.

И для каждого из нас он значил нечто иное, но все же сродственное. Вроде того, что бормотал Крис в бреду про Клинок Тишалла: всерассекающий меч. Он лежит на занозистых досках между мною и Райте, и вот тут ему самое место. Или нам: по разные стороны всерассекающего клинка ждать конца света.

Столько боли…

Столько ненависти…

Все между нами разделяет, будто клинок, и все же мы сейчас вместе. У нас не осталось, в сущности, никого, кроме друг друга. Не с кем мне больше разделить эту минуту. Ни с кем другим я не мог бы просто сидеть и ждать, пропади оно все пропадом.

– Так тихо, – бормочу я. – Думаешь, все кончено?

Райте пожимает плечами и отворачивается.

Ага.

Я гляжу на меч. Боюсь коснуться его. Должно быть, я понял, для чего он здесь, уже когда клинок выпал из воздуха, чтобы упасть точно между нами.

Это прощается с нами Крис.

Когда я впервые увидал его в тренировочном зале, на нем была эта дурацкая маска безумного ученого, и я понял, что этот парень – живая беда. И как же мне было странно и горько, когда я вернулся на Землю после своего фримода и мне сказали, что Крис пропал…

Должно быть, тогда я истратил всю скорбь, потому что сейчас испытываю лишь благодарность. Только счастье оттого, что знал такого человека. Один Крис Хансен стоит херовой тучи Коллбергов и Марков Вило, горы Ламораков и королей Канта и прочей сраной мрази, обитающей в нашем болоте. Хотел бы я, чтобы Шенна с ним встретилась – по-настоящему, когда оба они еще были людьми. Думаю, он бы ей понравился.

Больше того: думаю, она бы восхищалась им.

Посижу тут еще немного. Буду рассказывать себе все истории о нем, что помню. Расскажу себе про его холодную отвагу, о том, как он мог встать стеной и делать что должно.

Вот так прощаюсь с ним я .

Самому себе расскажу? Вот еще.

– Райте! – говорю я вполголоса. – Давай я поведаю тебе одно сказание…

16

Тело Ма’элКота покоилось на берегу реки, обхватив колени руками, словно древний валун на лугу, обнаженный вековой эрозией. Социальный полицейский подступил к нему опасливо, неуверенный в своем положении на чужой земле.

– Стимулятор введен. Скоро она очнется, – проговорил он. – Но ненадолго.

– Знаю, – ответил слепой бог голосом великана.

– Она очень слаба, – предупредил офицер. – Нагрузка на сердце… не думаю, что она доживет до вечера.

Тело продолжало глядеть на воду.

– В лимузин.

Полицейский отошел. Слепой бог направил тело Ма’элКота за ним. На минуту оно остановилось, не сводя взгляда с невидимой Анханы. Та часть слепого бога, которой был Ма’элКот, могла видеть происходящее там глазами своих поклонников: лишь Возлюбленным Детям дозволялось служить в имперской армии.

– Задраить двери, – приказало оно наконец.

Силовой привод не работал; полицейскому пришлось вручную опускать крыло и запираться изнутри.

Часть слепого бога, которой был Ма’элКот, потянулась к силе своего божественного «я»: бестелесному образу, которому молились его поклонники. Вливая эту мощь в телесную оболочку, он телекинетически прикрепил себя к подстилающей осадочную равнину скале и наполнил мышцы силой.

– Ждите меня в машине, – промолвил он. Потом ухватил лимузин и швырнул в реку.

Лимузин – водонепроницаемый и сработанный из современных титановых сплавов – закачался на воде, точно пробка, и медленно поплыл вниз по течению. Великан мог столкнуть машину с берега одним усилием воли, но некоторые вещи, как правильно заметил когда-то Кейн, просто требуют, чтобы их делали вручную.

Мыслью устремившись к глине на речном берегу, Ма’элКот выдернул кусок весом в сотню килограммов и резцом воображения придал ему облик: невысокий мужчина, сложенный, точно боксер, худощавый, хотя и оплывший немного за последние годы – жирок на талии, намек на брыли – со взглядом пронзительным и холодным. Дважды переломанный нос наискось пересечен шрамом.

Собрав в кулак волю, бог заговорил.

– Кейн !

«Некоторые вещи, – мелькнуло у него в голове, – просто требуют, чтобы их делали вручную».

17

Посреди рассказа о Боллинджере в голове у меня вспыхивает белая молния, и на миг я цепенею от мысли о том, что бомба все же взорвалась. Но мука все длится и длится, рев и грохот разламывают мне череп изнутри, складываясь в голос. Нет – Голос. И я его знаю.