История катастрофических провалов военной разведки - Джон Хьюз-Уилсон

По большому счету, как стратегическая концепция такая политика империи вызывала сомнения, порождая больше вопросов, чем давая ответов. Сколько сможет продержаться эта крепость? Какова должна быть численность деблокирующего отряда? Сколько времени потребуется для того, чтобы снарядить флот и отправить его на Дальний Восток? Почему Британия тратит колоссальные средства на оборону Сингапура, когда защищать нужно именно богатства Малайского полуострова, где сосредоточено свыше 60% мировых запасов каучука и олова? В конце концов, кто должен платить за это удовольствие: малайские колониальные набобы или рядовые налогоплательщики, подданные «Великого белого короля», уже ощутившие на себе удавку Великой депрессии?

Таким образом, Великобритания, при наличии всех этих нерешенных вопросов, а также изворотливого казначейства, под предлогом следования правительственному курсу «Десять лет без войны» пытавшегося урезать расходы, бросила якобы неприступную «крепость Сингапур» на произвол судьбы: в 1920-е и 1930-е годы затраты на ее возведение были огромными, но сколько-нибудь внятный план обороны отсутствовал. Как результат, на выходе получили что угодно, только не неприступную крепость. Несмотря на все предупреждения, фортификаторы не обратили внимания на дорогу, ведущую на север через малайские джунгли, а аэродромы для зарождавшихся ВВС были сооружены без всякого учета нужд наземной обороны. Однако и в создавшейся ситуации сохранялась иллюзия безопасности.

Хотя и сама база, и ее гарнизон были практически незащищенными, колонизаторы, беззаботно проживавшие в Малайе, а также праздная публика, посещавшая кинотеатры на Западе, верили в то, что им преподносилось в пропагандистских роликах: Сингапур — одна из самых укрепленных твердынь в мировой истории. Только этим можно было объяснить наплевательское отношение к японскому десанту, оккупировавшему север Малайи. Также этим была обусловлена и тотальная паника, когда произошло невероятное, и «Гибралтар Востока» в феврале 1942 года пал.

Удивительно, но лишь один человек в межвоенные годы последовательно высказывался за укрепление Сингапура — Уинстон Черчилль. Будучи в 1928 году канцлером казначейства, он заморозил все проекты по мирному строительству, сконцентрировавшись на политике «Десять лет без войны», под которую (и, в частности, под сооружение различных укреплений) и выделялись средства. В скобках заметим, что политика эта была рискованным инструментом международной безопасности. А занимая пост первого лорда Адмиралтейства, Черчилль резко осуждал весьма реалистичную оценку аналитиков военно-морского флота, назвавших истинную цену превращения Сингапура в настоящую крепость. Ну и наконец, стоит сказать, что в должности премьер-министра Черчилль несет прямую ответственность за катастрофическую оборону Малайи в 1940—1942 годах.

Несмотря на распространенный миф о том, что Черчилль был вождем нации в военные годы, эпопея с Сингапуром точно не была его звездным часом. Возможно, именно в этом крылась причина того, что парламентское расследование катастрофы так и не было проведено, хотя после подобного же фиаско на Крите в мае 1941 года Черчилль заслужил похвалу за своевременное расследование его предпосылок. Вероятно, по этой же причине официальные документы по Малайской кампании вплоть до сегодняшнего дня остаются под замком. Одним словом, если и существует конкретный виновник падения Сингапура, то наиболее вероятным кандидатом является Уинстон Спенсер Черчилль.

С особой настороженностью к планам Черчилля относилось правительство Австралии. Политические отношения между двумя странами были запутанными, в вопросах обороны давались обоюдно ненадежные гарантии и ложные обещания. Для Черчилля Австралия была всего лишь потенциальным опорным пунктом Империи на Востоке, а также безотказным поставщиком пушечного мяса для небольшой армии метрополии. Таким образом, Англия легко давала любые обещания, позволявшие держать Австралию в подобном положении. Например, тот же Черчилль, будучи первым лордом Адмиралтейства, в конце 1939 года соловьем разливался перед австралийским министром Ричардом Кейси, говоря о том, что ради спасения Австралии Великобритания готова даже перебросить свой флот из Средиземного моря. Естественно, это обещание он выполнять не собирался.

Справедливости ради, не стоит выгораживать и Австралию: в мирное время ее правительство нисколько не обременяло себя вопросами национальной обороны и намекало, что за безопасность страны должна беспокоиться метрополия. Расходы на оборону Австралии в 1930-е годы составляли менее 1% государственного бюджета. Австралийцы верили в сказку о том, что за их оборону отвечает главным образом далекая Англия, которая придет к ним на выручку в случае войны. Эта точка зрения всячески поддерживалась местными политиками, помнившими старую американскую поговорку: «Пули — не избирательные бюллетени». При этом ни один из них не задавался вопросом, как Великобритания может послать к берегам Австралии свой флот в военное время, если она никогда не делала этого в мирное. Впрочем, для политиков всегда удобно, чтобы за твою безопасность платил кто-нибудь другой, даже если его обещаниям грош цена.

Когда Черчилль сам сел в кресло премьера, сменив в нем в мае 1940 года Невилла Чемберлена, он стал наблюдать за Дальним Востоком и «японской угрозой» со все нарастающим беспокойством. Блестящие речи и зажигательная риторика были никудышной альтернативой четкой (и финансово состоятельной) оборонной политике. В 1941 году встал вопрос о правомерности стратегических игр Черчилля, его политики в отношении безопасности Австралии и дальневосточных колоний в ситуации, когда основные силы Великобритании были брошены на ведение войны в Северной Африке и помощь Советскому Союзу.

В том же 1941 году Япония, ранее получившая решительный отпор от СССР на Халхин-Голе, закрывший ей путь в Сибирь, обратила свои взоры на юг. В начале лета Таиланд, расположенный к северу от Малайи, ввязался в непродолжительный приграничный конфликт с «вишистской» администрацией Французского Индокитая. К июню 1941 года японцы, выдавая себя за посредников между воюющими сторонами, ввели в Индокитай огромный воинский контингент (согласно одной из оценок — 200 000 человек) и с той поры лишь наращивали свое присутствие, проникая и в сам Таиланд. Таким образом, впервые возникла непосредственная угроза северной части Малайского полуострова, а последующий захват японцами аэродромов южной части Индокитая внезапно дал понять жителям Малайи, что их дома находятся в радиусе действия японских бомбардировщиков.

Британская разведка наблюдала за этими приготовлениями с растущим интересом и настороженностью, однако ей мешали четыре основных фактора: тотальная недооценка эффективности японских вооруженных сил; разрозненность и недостаточность сведений, а также недостаточная координация деятельности на Дальнем Востоке; серьезная нехватка местных ресурсов для сбора информации; отсутствие какого бы то ни было влияния на гражданских и военных чинов администрации Малайи.

Из всех вышеуказанных факторов наиболее неприятным был первый: недооценка врага. В немалой степени такое отношение удивительно, ибо японцы зарекомендовали себя воинственной нацией с впечатляющей историей успехов. Япония победила Российскую империю в ходе русско-японской войны 1904—1905 годов, создала крупный современный флот, а начиная с 1931 года проводила успешные сухопутные операции в Китае и Маньчжурии. Для того чтобы понять причины такой недооценки, нам нужно попытаться уловить умонастроения «белых колонизаторов» перед Второй мировой войной.

Великобритания, презрительно называя «азиатов» «смышлеными туземцами», отнюдь не была исключением. Даже в Соединенных Штатах, с их большой диаспорой японских эмигрантов, отношение к японцам накануне Перл-Харбора было схожим. Миф о расовом превосходстве в 1930-е годы существовал и вне границ нацистской империи Адольфа Гитлера. Подобные настроения британцев лучше всего можно проиллюстрировать словами главнокомандующего ВВС на Дальнем

Востоке, главного маршала авиации сэра Роберта Брук-Попхэма, сказанные им во время посещения Гонконга в декабре 1940 года:

Я пристально смотрел на них [японских часовых на границе], они были совсем близко, по ту сторону колючей проволоки — человекообразные существа в грязной серой форме... Если таково большинство японской армии, то, даже если ей удастся решить проблемы со снабжением продовольствием и переброской солдат, я просто не могу поверить, что эта армия превратится в полноценную боевую единицу.

В то время был распространен миф о том, что все японцы низкорослые, кривозубые, подслеповатые, неспособные сражаться в темноте и управляться со сложной техникой. Ощущение прирожденного превосходства белой расы оставалось незыблемым. Некий флотский аналитик даже писал: «Все наблюдатели сходятся в том... что японские летчики очень отважные, но совершенно неумелые... Их расе присущ дефект внутреннего уха, к тому же почти все они страдают близорукостью, что нарушает чувство равновесия... [Японцы] не могут стрелять из винтовок, так как не умеют закрывать только один глаз». Другой, в общем-то вполне серьезный, эксперт по вопросам авиации замечал: «Нет никого глупее, чем один японец, и никого смышленее, чем два». Высказывались и такие глубокомысленные рассуждения, что «едва завидев белого солдата, японцы побегут врассыпную». Сохранились свидетельства о том, как два командира английских пехотных батальонов в Малайе говорили своему начальству: «Мы надеемся, что наш малайский гарнизон не будет слишком усилен... иначе япошки просто испугаются с нами драться». Ремарка другого офицера, пожалуй, может считаться самой вызывающей из всех: «А вы не думаете, что мои солдаты заслуживают лучшего противника, чем эти япошки?»