Внук Персея. Сын хромого Алкея - Генри Олди

А тут еще Тритон с этими коровами.

– Угнали, – говорит.

Амфитрион хмурится. Не до коров ему.

– Наши коровы, – пристает Тритон. – Угнали, да.

Не понимает Амфитрион. Вспоминает детство. Приятели спрашивали: «Ты проклятый, да?» Говорили: раз ты внук Пелопса, у тебя в жизни все будет плохо. Дрались из‑за этого. И вот: было у Амфитриона два деда, как два выхода из любого тупика. Не осталось ни одного. А тупиков, небось, впереди – гальки на берегу, и то меньше.

– Коровы, – бухтит Тритон. – Зачем ванакту наши коровы?

– Ванакту? – удивляется Амфитрион.

– Ага. Я на пастбище узнал, да.

– У кого?

– Пастух там есть, Тимофей. Врал, да. Не знаю, врал. Я его за левую ногу взял, за правую. Дерну, значит. Он спрашивает: зачем? Как зачем? Два пастуха лучше одного! Не надо, сказал Тимофей. Один пастух – лучше.

Смотрит Амфитрион на верного Тритона, как на говорящую скалу. То слова из тирренца не вытащишь, то прямо оратор с площади.

– Ванакт велел, – долдонит Тритон свое. – Угнали наших коров.

– Ну и пес с ними, с коровами, – отмахивается сын Алкея.

– Наши, – злится Тритон.

– Может, дяде коровы нужнее! Что он, ограбить меня решил? Обидеть? Вон, дочку мне в жены отдает… Небось, взял коров свадебным залогом! Или мясо позарез нужно…

– Спросил бы. По‑честному…

– Так он же ванакт! Стесняется попросить…

– Наши…

Что взять с дурака? Испортил настроение. И на душе скверно, и к дяде не подойдешь: где коровы? А тут еще сведущий человек по ушам на колеснице ездит. Говядина, мол. Баранина. Свинина. Лепешки ячменные. Хлеб пшеничный. Маслины. Фазаны. Дрозды. Жаворонки. Лук, чеснок, соль с травами. Особые кубки для заключительного возлияния. С надписями.

Видел Амфитрион эти надписи. «Лизать» – единственное приличное слово.

– Поминки, – намекает он. – Не гульбище.

– Так ведь в конце, – разъясняет сведущий. – В конце всегда гульбище.

И спрашивает насчет флейтисток.

– Коровы, – дуется в углу Тритон. – Наши…

– Многие лета!

Сведущий человек оказался прав. Из глиняных кубков половину разбили. Пол был усеян объедками и хлебным мякишем – им вытирали жирные пальцы. Кое‑кто дудел на флейте, объясняя бойкой флейтистке, как достичь гармонии. Девица утверждала, что умеет лучше. Сыновья Электриона – вся их шумная компания гурьбой явилась на поминки – играли в бабки. Выиграв, каждый обещал Гермию сто быков; проиграв – обвинял родича в жульничестве. По рукам гуляла ветка мирта. Тот, к кому она попала, пел куплеты‑сколии. Темой куплетов вначале были подвиги усопшего, но довольно быстро певцы свернули на подвиги вообще.

– Здравствуй, здравствуй и пей!

Жрец из храма Зевса Милосердного, утомленный возлияниями, храпел в обнимку с помощником. Фиест Пелопид развлекался тем, что вставлял соломинку жрецу в нос. Шея Фиеста была багровой от прилива крови. Перед тем, как заняться жрецом, он, указав на Тритона, поинтересовался: «Почему я должен сидеть рядом с рабом?» Тритон доел баранью ногу, взял брезгливого юнца за шкирку и пояс, поднял – и собрался выбросить за порог, да ему запретили. Это не раб, объяснил Амфитрион. Это мой друг. Друг и соратник.

Зарежу, пообещал Фиест. Просплюсь и зарежу.

«Меня?» – спросил Тритон, ковыряясь в зубах.

Кого‑нибудь, уточнил Фиест.

– Я поднимаю эту чашу в честь нашего гостеприимного хозяина! – Атрей, пьяный до изумления, вышел на середину. По лицу беглого сына Пелопса текли слезы восторга. Венок из фиалок был сдвинут набекрень, цепляясь за ухо. – В сердце моем жила змея скорби! Не мог я вернуться на родину. Не мог припасть к стопам моего великого, безвременно ушедшего отца. Погребальный костер отпылал без меня. Гробницу запечатали без меня. Сирота, я рыдал без устали… И что же?

– Что? – возопил хор голосов.

– Родич мой задушил подлую змею! Друзья! Жертвы, принесенные нами, успокоят царственную тень! Чаши, которые мы осушили, даруют мертвецу великую радость! Дом, где мы собрались, воссияет дворцами Олимпа! Пелопс, отец мой! Видишь ли ты своего внука? – палец Атрея указал на Амфитриона, хрустевшего костлявой перепелкой. – Видишь ли богоравного героя? Даже из мглы Аида тебе сияет блеск его славы!

– Видим! – заорал Фиест, хотя вопрос был обращен не к нему.

– Кровь Персея и Пелопса слилась в нем воедино! Гроза телебоев! Ужас морских разбойников… Богач! – Атрей жестом обвел помещение. – Лучший из копейщиков! Будущий зять ванакта Микен!

– Заячий хвост! – невпопад вспомнил младший из Электрионидов.

Ему дали подзатыльник, чтоб умолк.

– Да, герой! – Атрей с негодованием уставился на дерзкого. – Паруса тафийских кораблей дрожат от страха при звуке его имени! Телебои гадят под себя, вспомнив блеск его меча! Счастлив отец, чьи чресла родили такого наследника! Радуйся, Алкей Персеид! Твой единственный сын стоит армии…

– Радуйся, отец!

Вскочив, Амфитрион осушил чашу до дна.

Вино горчило. Во рту остался резкий, смоляной привкус. «Что это за женщина? – подумал Амфитрион, уставясь в угол. Взор туманился, разглядеть гостью не удавалось. – Рабыня? Прибиральщица?» В зале же творились злые чудеса. Увяли цветы венков. Собакой под бичом взвизгнула флейта. Объедки покрылись плесенью. Пахнуло смрадом падали. Женщина с удовлетворением облизывалась; казалось, ее кормят изысканным блюдом. С языка текла черная слюна. «Кто ее пригласил? Какая уродина…» Когда сын Алкея проморгался, мерзкая тварь исчезла. Там, где мелькнул призрак, сбились в кучу сыновья ванакта. Прекратив игру, они пялились на Амфитриона, словно впервые видели. Словно он их всех в бабки обыграл, голыми по миру пустил.

Зависть – родная сестра Победы – шустрая богиня.

Дитя мрачных вод Стикса[36].

– Дядька Локр! Дядька Локр, это ты?

На трубный вопль обернулась вся харчевня.

– Это я, Тритон! Иди сюда! Выпьем!

Судьба определенно улыбалась Тритону. С войны он вернулся жив‑здоров (глаз не в счет) – герой‑победитель! «Теперь все бабы наши! – перед расставанием хлопнул Тритона по плечу Эльпистик Трезенец, рыжебородый весельчак. – Главное, не робей! Героям робость не к лицу…» С Эльпистиком судьба свела Тритона в Орее, на побережье. Год они воевали бок о бок и успели сдружиться. Дрался рыжий, как зверь, а шутки у него были необидные. Тритон всю обратную дорогу думал: пошутил Эльпистик насчет баб, или нет? С пленницами‑то ясно: кто их спрашивать будет? А вот чтоб не силком, по‑хорошему… Тут Тритон, несмотря на советы приятеля, терялся. И зря – дело сладилось лучше лучшего. Прав был рыжий: робость – зло! Тритон давно привык, что над ним подтрунивают, но в этот раз не стерпел. Ладно, мужчины. Мужчине башку расколол, и квиты. Но чтоб гулящие девки туда же? Он вспомнил, как Амфитрион показал своего «карасика» дочке ванакта – и в ответ на очередную подначку проделал то же самое.