Воспоминания - Андрей Фадеев

— Весьма редко.

— Это хорошие люди. — И потом Государь шуточно спросил у Виллие — N’est ce pas que vous êtes ici chez vos confrères, en fait de religion?

— Non, sire, — отвечал Виллие, — je suis de l'église épiscopale.

— Et dans quelle église allez-vous à Pétersbourg?

— Dans la chapelle anglicane.

Государь продолжал, обращаясь ко мне:

— Мирно ли они живут с ногайцами?

— Ногайцы иногда несколько беспокоят их, но местное начальство старается всемерно прекращать своевольство ногайцев.

Все окна были усеяны менонистками из ближних колоний, в их праздничных платьях. Началась сильная буря и дождь. Государь, посмотрев в окно, сказал: — Шквал! Шквал! pauvres femmes, elles seront toutes mouillées! — И потом спросил меня: — Всегда ли здесь в октябре бывает такая погода?

— Напротив, Ваше Величество, ветры и дожди здесь гораздо чаще бывают в сентябре, прежде и после равноденствия; а в октябре, большею частью, дни ясные, теплые и тихие и только по утрам и по вечерам случаются туманы».

Государь обратился с вопросом к Виллие и генералу Соломке, у кого они ночевали в Ногайске, и хорошие ли у них были квартиры. В это время повар Государя, Миллер, подал блюдо с зеленью. Государь спросил: — Ces légumes sout ils d'ici? — Non, sire, — отвечал Миллер: mais je les ai trouvées ici.

Государь увидел костяной нож, которым Виллие резал хлеб, поданный ему Миллером из другой комнаты и, взяв его в руки, посмотрел на надпись и сказал: «Написано «Москва» латинскими буквами! Наши фабриканты имеют страсть или писать на своих произведениях «Лондон» и «Париж», или хотя Москву и Петербург, но всегда и непременно латинскими буквами!

Виллие меня спросил, не здесь ли сделан нож? Я отвечал отрицательно.

— Знаете ли вы, — обратился Государь ко мне. — швейцарца, поселившегося между ногайцами?

— Несколько знаю.

— А как вы о нем знаете?

— Сколько мне известно, он кажется хорошей нравственности и имеет добрые намерения.

— В чем состоят они?

— В том, чтобы узнать совершенно характер, образ мыслей, правы, дух ногайцев и сообщить свои сведения Базельским миссионерам, имеющим целью обращение магометан в христианскую веру, для облегчения им в том успеха.

— Да! — сказал Государь. — так точно: в Базеле есть институт, где воспитываются миссионеры. Я желаю ему успеха, но сомневаюсь в том.

Государь посмотрел на часы и встал из-за стола. Кроме Государя, за столом находились генералы, барон Дибич и Соломка, лейб-медик Виллие и я. После обеда Его Величество вышел в другую комнату. Чрез несколько минут позвали менонистских старшин. Государь спрашивал их, всем ли они довольны и не имеют ли каких жалоб? Получив в ответ, что они счастливы, довольны во всех отношениях и что им остается только благодарить Государя за все его щедрости и милости, он сказал им: «Я также доволен вами за мирную жизнь и трудолюбие, но желаю, чтобы вы основали лесные плантации, особенно из американских акации, очень успешно произрастающих в этих местах, по 1/2 десятины на хозяина». Затем, отпустив их, призвал вновь хозяина и хозяйку, поблагодарил их, щедро одарил и вышел для отъезда.

Получив дозволение проводить государя до ночлега, назначенного в последней менонистской колоний Альтонау, я поехал следом за Его Величеством. Вне колоний, которые встречались по пути, государь приказывал ехать очень скоро, в колониях же тише. До первой станции, колонии Рикенау, в 17-ти верстах от Штейнбаха, государь проехал через новые колонии, Прангнау, Нейкирхи и близ колонии Лихтерфельд. В Рикенау Государь разговаривал с хозяином дома, подле, которого переменяли лошадей; спросил его довольны ли они всем и проч.

В колонии Орлове, лошади переменялись возле одного менонистского дома, отличавшегося от прочих обширностью и устройством. Государь вышел из коляски и пошел один в дом. Хозяин этого дома, ехавший верхом передовым, пред экипажем государя, весь промоченный дождем и испачканный грязью, побежал переменить кафтан. Оробевшая хозяйка стояла, прижавшись у передних дверей, — а две мои малолетние дочери, приехавшие из Екатеринослава с знакомой дамой, чтобы видеть государя, стояли в другой комнате, дверь которой была отворена. Государь вошел в комнату и, увидев их, подошел к ним и спросил у них, кто они? Затем милостиво расспрашивал маленьких дочерей о их матери, есть ли у них братья, сестры и проч.

Возвратясь в переднюю комнату и узнав от вошедшего хозяина, что в углу стоявшая женщина, жена его, хозяйка дома, Государь подошел к ней и взял ее за руку: хозяйка, думая, что Государь по менонистскому обычаю хочет пожать ей руку, свободно протянула ее; но Государь поцеловал ей руку. Это снисхождение, свыше всякого чаяния, так поразило ее, что она отступила несколько шагов назад, побледнела, зашаталась, готовая упасть в обморок и не была в состоянии произнести ни слова. Его Величество сделал хозяину несколько вопросов о доме его: давно ли построен, во что обошелся и проч. — И поклонясь, вышел из комнаты.

В сенях государь увидел меня и спросил ласково:

— Твое семейство здесь?

— Здесь, Государь, — ответил я: — две дочери, желавшие иметь счастие удостоиться лицезрения Вашего Величества.

— А твоя супруга где?

— В Екатеринославе, Государь.

— Дети твои мне говорили, что она урожденная княжна Долгорукая?

— Так точно.

— Какого Долгорукого?

— Князя Павла Васильевича.

— Не того ли, что служил в уланах?

— Никак нет. Тесть мой имел счастие служить августейшей бабке Вашего Величества генерал-майором, и в начале царствования родителя Вашего Величества вышел в отставку.

Государь поднял глаза, припоминая его, и потом, пожав плечами, сказал:

— Не помню.

Садясь в коляску, Его Величество сказал мне:

— У здешнего хозяина дом лучше чем у других.

— Он достаточнее других — ответил я.

— А это какой дом в конце колонии, против школы, отдельный?

— Молитвенный.

— Будет ли он выштукатурен?

— В будущем году менонисты намереваются непременно выштукатурить.

— Так, как этот? — указывая на дом, где он изволил быть.

— Так точно.

Государь, кивнув головою с улыбкой одобрения, велел кучеру ехать. По прибытии в колонию Альтонау Государь вошел в дом, предназначенный для ночлега его, и тотчас призвал хозяина с хозяйкой, детей и мать их, говорил с ними осведомлялся о их положении, хозяйстве, летах и проч.

Ночью стражу при экипаже и квартире Государя составляли по собственному своему желанию, сами старшины и почетнейшие из хозяек. На другой день, 23-го октября, пред выездом, узнав, что дети мои приехали сюда, Государь изволил приказать привести к нему их. Генерал Соломка, посланный за ними, видя, какие они еще маленькие (старшей было десять лет[31], а второй всего шесть), напомнил им, чтобы они не забыли поклониться Государю, — что они конечно исполнили. Государь разговаривал с ними очень милостиво, шутил, расспрашивал подробно о их матери, деде, занятиях, учении; обласкал их, при прощании поцеловал у них обеих руки и просил поклониться от него их матери. Уходя, девочки никак не могли отворить двери: Государь ходил по комнате и, заметив их затруднение, подошел к ним, засмеялся и, толкнув ногою дверь, выпустил их. Потом призвал он хозяина и хозяйку, поблагодарил за ночлег и щедро одарил деньгами. Соломка мне говорил, что Государь желал сделать подарки моим детям; но оказалось, что в дорогу ничего не взяли для этой цели.