Записки партизана - Петр Игнатов

— Если бы я не был знаком с Куцем еще в Краснодаре, я бы ни за что не поверил, что он инструментальщик. Он оказался прекрасным, опытным шорником. Сейчас я осмотрел хомуты, которые он починил, — ну просто хоть на выставку. Даже в дело пускать обидно: хочется положить их под стекло и любоваться.

Восемнадцатого августа Николай Демьянович Причина молча передал мне лист бумаги. Это была свежая, только что принятая им сводка Совинформбюро. Он отрапортовал:

— Приемник налажен, товарищ командир отряда. Слышимость хорошая. Жду ваших распоряжений. В любой момент милости просим слушать московские передачи.

Я расцеловал Николая Демьяновича.

Уже не говорю о нашем «шеф-поваре», об уважаемой Евфросинье Михайловне Коновиченко, бывшем начальнике смены гидрозавода. Она кормила нас замечательными обедами. Больше того, она разузнала о наших любимых блюдах и не только кормила отряд сытно и добротно, но время от времени старалась угостить чем-нибудь особенно вкусным.

Лесная жизнь налаживалась. Это происходило как бы само собой. И, надо сказать, в этом была немаловажная заслуга Леонида Антоновича. Наш поэт и художник, как мы и предполагали с Евгением еще в Краснодаре, оказался идеальным хозяйственником. Установленный распорядок дня был для него непреложным законом. Он никому не давал никаких поблажек. Не удавалось ни разжалобить его, ни спрятаться от него. Он загружал каждого до предела нужной работой, и, возможно, именно потому, что день был так уплотнен, никто не ныл, не жаловался, не стонал.

Только Геронтий Николаевич сказал мне как-то раз с этакой ехидцей:

— Ну просто, Батенька, лесной санаторий. Всю жизнь мечтал о таком отдыхе: чистый горный воздух, физический труд, хороший сытный стол — и никаких треволнений. Хоть бы немца одного показали, а то, чего доброго, забудешь, что люди где-то воюют…

Ветлугин оставался Ветлугиным: он не мог не поддеть, не сказать острое словцо. Даже получив приказание, он обязательно что-нибудь ворчал себе под нос. Но всегда, при любых обстоятельствах, приказ выполнял точно и безукоризненно.

Я прекрасно понимал, что мучает нашего Герошу. Он главный инженер-механик, человек точной профессии — он привык ценить время. К тому же в нем текла горячая кровь старых запорожцев. Я думал про себя: «Пусть потерпит — злее будет…»

Терпеть пришлось недолго. Евгений получил от своих агентурщиков чрезвычайно важные сведения: в Смоленскую прибыла новая немецкая часть. По всему было видно, часть эта собирается двигаться дальше — к Черному морю. Агентурщики думали так потому, что вновь прибывшие немцы не собирались располагаться в станице.

Евгений, отобрав нескольких товарищей, вышел поздним вечером в разведку. Группа состояла из девяти человек. Они были вооружены винтовками, имели при себе гранаты, бутылки с горючей жидкостью и ручной пулемет. Его нес Ветлугин.

Геня ушел с братом. Мое положение командира отряда меньше всего позволяло мне беречь своих сыновей. Словом не обмолвилась и Елена Ивановна, когда ее торопливо чмокнул на прощание в щеку оживленный и радостный Геня.

Но ночь для нас была очень тревожной. Не спала не только Елена Ивановна, не ложился и комиссар Голубев. А через час пришел в нашу палатку и Сафронов.

Каждый из нас понимал, что разведка кончится боем. Бой между девятью партизанами и моторизованной немецкой частью — силы неравные…

Правда, я условился с Евгением: он сам на месте, ночью, разведает обстановку. Если враг собирается двинуть к горным проходам крупные силы, Евгений пришлет ко мне связного: я выступлю со всем отрядом. Если же головные силы врага незначительны, группа Евгения сама справится с ними.

Ночь тянулась медленно. То один, то другой из нас спускался на дорогу — ждали связного. Позже, когда боевые встречи с фашистами стали для нас бытом, мы часто вспоминали ту первую ночь и смеялись над собою.

В четыре часа утра мы с Еленой Ивановной взяли гранаты, карабины и… лопаты. С нами пошло несколько человек.

— Куда? — всполошились комиссар и Сафронов.

Я засмеялся:

— Пойдем с матерью на огород лесхоза, копать картошку. Без картошки, говорит Евфросинья Михайловна, борщ скучный.

— Правильно! — подхватил Сафронов. — Борщ без картошки скучный. И мы с комиссаром пойдем на огороды.

Этот разговор не был ни наигранным бодрячеством, ни шифром: Сафронов, так же как и комиссар, прекрасно знал карту шоссейных и проселочных дорог. Огороды лесхоза, брошенные эвакуировавшимися хозяевами, находились чуть в стороне от дороги, ведущей из станицы Смоленской в Крепостную. Точнее, невдалеке от того места, где должна была находиться группа наших разведчиков.

Расчет у меня был простой: работая на огороде, мы будем одновременно представлять собой неплохой резерв для группы Евгения и сможем в любую минуту прийти к нему на помощь или сами встретим головную колонну немцев, если она прорвется. Не помню сейчас, кто шел со мною, знаю только, что было нас десять человек, вооруженных лопатами, гладкоствольными ружьями и карабинами. Да запомнилась колоритная фигура Кириченко. При всей своей кажущейся нелюдимости он был очень внимателен к товарищам. Едва мы вышли из лагеря, Кириченко отобрал у Елены Ивановны лопату и карабин и взвалил их на свои мощные плечи. Елена Ивановна начала было протестовать, но Кириченко загудел:

— Разве это груз? — Он рассмеялся, и эхо в ущелье загрохотало мощным басом. Мы все зашикали, Кириченко умолк и молчал всю дорогу.

Вырыть и перевезти к себе картофель лесхоза, пока до него не добрались немцы, мы с Мусьяченко собирались уже несколько дней. Но свободных рук в отряде все не было. И в этот день, выставив часовых у дороги, мы работали на совесть, до позднего вечера.

Только Кириченко не принимался за работу. Он подошел ко мне и прогудел «по секрету» на ухо:

— Разрешите, Батя, посадить картофелину на дороге…

«Секрет», понятно, услышали все и подняли Кириченко на смех: кто же сажает картошку посреди дороги, осенью, да и для кого?.. Я же понял затею нашего прославленного еще в Краснодаре минера: он хотел заминировать дорогу на тот случай, если немцы прорвутся через засаду наших разведчиков.

— Сажай свою «картофелину», — разрешил я, и Кириченко направился к дороге.

Но все по-прежнему было тихо, и ни единого выстрела до нас не доносилось.

Мы заночевали в пустом домике лесхоза и наутро снова принялись за работу. Однако часа через два, когда взошло солнце, работу пришлось прекратить: до нас донеслась пулеметная стрельба — это был немецкий пулемет, потом — небольшая пауза, а вслед за нею — два почти одновременных взрыва и очередь автомата.