Без дна - Жорис-Карл Гюисманс

Жиль прямо-таки влюбляется в этого человека: погасшие горны загораются вновь; вдвоем они страстно ищут, призывая на помощь ад, Камень мудрецов — упругий, хрупкий, алый, пахнущий прокаленной морской солью, — тот самый, который некогда сподобился лицезреть Прелати.

Магические формулы ни к чему не приводят. Огорченный Жиль удваивает их число, в результате дело принимает скверный оборот — однажды Прелати чуть не поплатился за это головой. Как-то днем Евстахий Бланше видит в галерее замка рыдающего маршала; из-за двери комнаты, где Прелати призывает дьявола, доносятся душераздирающие вопли.

«Там дьявол истязает беднягу Франсуа, молю тебя, зайди взгляни», — восклицает Жиль. Испуганный Бланше отказывается. Тогда Жиль, несмотря на страх, решается войти сам; он уже собирается выломать дверь, как она вдруг распахивается, и окровавленный Прелати, споткнувшись, падает ему на руки. Друзья переносят Прелати в покои маршала, где его укладывают в постель. Но он так сильно изранен, что начинается бред и поднимается температура. Безутешный Жиль сидит рядом с Прелати, ухаживает за ним, заботится о духовнике и, наконец, плачет от счастья, когда выясняется, что опасность для жизни миновала.

«Все же странно, что одна и та же история повторяется дважды — сначала с неизвестным чернокнижником, потом с Прелати; оба получили опасные раны в пустой комнате и при схожих обстоятельствах», — подумал Дюрталь.

Источники, излагающие эти факты, достоверны. Это протоколы процесса над Жилем де Рэ. Кроме того, признания обвиняемых и свидетельские показания согласуются между собой. Невероятно, чтобы Жиль и Прелати солгали, ведь, признаваясь, что они призывали Сатану, они сами себя обрекали на сожжение заживо.

Если бы они просто заявляли, что им явился враг рода человеческого, что их посещали суккубы, если бы они утверждали, что слышали голоса, чувствовали запахи, сносили удары, все можно было бы списать на галлюцинации вроде тех, каким подвержены некоторые обитатели больницы в Бисетре. Однако здесь нельзя говорить о расстройстве чувств, патологических видениях, ведь раны, следы от ударов служили материальным доказательством, которое можно увидеть и потрогать.

Нетрудно себе представить, сколь сильно после подобных сцен должен был уверовать в реальность дьявола такой мистически настроенный человек, как Жиль де Рэ!

Несмотря на все неудачи, он не мог усомниться — а избитый до полусмерти Прелати и того меньше — в том, что, будь на то воля Сатаны, они получат наконец состав, который их сказочно обогатит и сделает чуть ли не бессмертными; в то время Философский камень считали способным не только превращать неблагородные металлы вроде олова, свинца, меди в благородные — серебро и золото, но и излечивать все болезни, а также продлевать активную жизнь до пределов, отпущенных ветхозаветным патриархам.

«Странное, однако, учение, — размышлял Дюрталь, приподнимая решетку камина и грея ноги. — Несмотря на насмешки теперешней науки, которая сама может открывать лишь прежде забытое, герметическая философия все же приносит свои плоды».

Светило современной химии Дюма, внося термин «изомерия», воспроизводит вполне верные теории алхимиков, а Бертело заявляет, что «никто не в состоянии утверждать, будто изготовление так называемых простых тел невозможно в принципе.»

Потом же были опыты, за которыми наблюдали ученые, и эти опыты приводили к достоверным результатам. Так, Николя Фламелю, судя по всему, и впрямь удалось Великое Деяние. Кроме того, в семнадцатом веке химик ван Гельмонт{34} получил от неизвестного четверть грана какого-то вещества, с помощью которого он превратил в золото восемь унций ртути.

В те же годы Гельвеций,{35} оспаривавший алхимические догмы, также получает от другого незнакомца некий сокровенный порошок и превращает в золото брусок свинца. Гельвеций отнюдь не легковерный человек, да и Спиноза, который проверил эксперимент и убедился в его абсолютной истинности, тоже не из ротозеев или простаков!

А взять таинственного Александра Сетона, который под именем Космополита объезжает всю Европу и перед сильными мира сего превращает металлы в золото? Заточенный в темницу Христианом II, курфюрстом Саксонии, этот алхимик, который прославился презрением к богатству — он никогда не оставлял себе полученное золото и жил впроголодь, молясь Господу, — погиб мученической смертью, подобно святому: его били розгами, кололи кинжалом, но адепт отказался выдать секрет, доверенный ему, как он утверждал вслед за Николя Фламелем, самим Богом.

А ведь в настоящее время эти работы продолжаются. Только теперь большинство алхимиков отрицают священные свойства пресловутого Камня. Они думают, что чудодейственный состав является лишь ферментом, который в расплаве металлов вызывает молекулярные изменения, схожие с теми, каким подвергаются органические вещества при дрожжевой ферментации.

Дез Эрми, хорошо знакомый с этим кругом людей, утверждает, что сейчас во Франции горит более сорока алхимических горнов, а в Ганновере, в Баварии, сторонников этого учения и того больше.

Раскрыли они удивительный секрет, известный в древности? Маловероятно, никто сегодня не изготовляет золото искусственным путем. Впрочем, на парижском процессе в ноябре 1886 года, разбиравшем дело создателя городских пневматических часов Поппа и тех, кто финансировал его проект, инженеры-химики из горного института заявили, что можно извлекать золото из строительного камня, так что стены вокруг нас подобны золотым россыпям, а на чердаках, вполне возможно, таятся золотые самородки.

«Все равно тайные науки не приносят счастья», — с улыбкой подумал Дюрталь. Он вспомнил старика, который на шестом этаже дома на улице Сен-Жак устроил алхимическую лабораторию.

Этого человека звали Огюст Редутез, дни напролет он корпел в Национальной библиотеке над трудами Николя Фламеля, а по вечерам разжигал свои печи и занимался поисками Философского камня. Шестнадцатого марта прошлого года старик вышел из библиотеки вместе с соседом по столу и по пути объявил, что открыл наконец великую тайну. Придя к себе в кабинет, он бросил кусочки железа в реторту и в результате реакции получил кристаллы красного цвета. Гость осмотрел полученное вещество и отпустил какую-то шутку, тогда алхимик, разозлившись, набросился на него с молотком; его пришлось связать по рукам и ногам и отправить прямехонько в больницу Сент-Анн.

В шестнадцатом веке в Люксембурге алхимиков зажаривали в железных клетках, столетием позже в Германии их, предварительно изваляв в соломе, привязывали к золоченым столбам. Теперь, когда этих чудаков оставили в покое, они совсем сошли с ума. «Печальный конец, что и говорить», — заключил Дюрталь.

Тут в дверь позвонили, и он пошел открыть. Консьерж принес письмо.

Дюрталь распечатал конверт. «Гм, что бы это могло значить?» — удивился он, приступая к чтению.

«Милостивый государь, я не авантюристка, не искательница приключений и не взбалмошная эмансипе, предпочитающая умные разговоры винам и духам. Еще больше я далека от вульгарного любопытства, которое толкает узнать, соответствует ли образ писателя его произведениям. Что бы Вы ни предположили, все равно не догадаетесь. Я только что прочитала Ваш последний роман…»

— Не очень-то она торопилась, роман вышел больше года назад, — проворчал Дюрталь.

«…мучительный, как страдания мятущейся души…»

— Черт бы побрал эти комплименты. Уж больно фальшиво они звучат.

«Попытка исполнить свое желание сродни безумию и глупости, и все же, сударь, я спрашиваю Вас, не хотели бы Вы провести вечер в каком-нибудь укромном месте, выбор которого я предоставляю Вам, с одной из Ваших томящихся сестер по духу? Потом мы снова забьемся в свои норы, снова станем людьми, обреченными на одиночество, ведь подобные нам не созданы ходить строем. На прощание примите мои уверения в том, что в наш безликий век я считаю Вас незаурядной личностью.

Не знаю, станете ли Вы мне отвечать, поэтому я не открываю своего настоящего имени. Сегодня вечером к вашему консьержу подойдет моя горничная и спросит, нет ли ответа для госпожи Мобель».

«Знаю я таких! — хмыкнул Дюрталь, складывая письмо. — Наверняка пожилая дама с невостребованным запасом нежности, лет сорока пяти, не меньше. Объекты ее внимания — либо зеленые юнцы, падкие на дармовщину, либо литераторы, которых нетрудно ублажить, — безобразная внешность их любовниц вошла в поговорку. Если только это не мистификация — но кто мог ее затеять? И с какой целью? Ведь я теперь ни с кем не вожу знакомства! В любом случае отвечать не стоит. — Однако почти против воли он вновь развернул письмо. — Но чем я рискую? Если эта дама желает всучить мне свое усталое, не первой свежести сердце, вовсе не обязательно принимать этот подарок. Отделаюсь одним свиданием. Да, но где его назначить? Здесь нельзя. Если она попадет ко мне в дом, дело осложнится. Выставить женщину за дверь сложнее, чем распроститься с ней на перекрестке. Что, если назначить встречу у монастырской стены на углу улиц Де-Севр и Де-ля-Шез? Место уединенное, в двух шагах от дома. Или лучше напишу неопределенный ответ, вообще умолчав о свидании. Обдумаю все потом, после ее второго письма».