Морской узел - Андрей Дышев

Я взял из сейфа несколько стодолларовых купюр и затолкал их в карман. Потом заглянул в одежный шкаф – не пригодится ли что-то еще? Не забыл взять ключи от машины и мобильный телефон. Я вел себя приблизительно так же, как прошлой весной, когда администрация города пригласила меня на праздник Нептуна: я оделся прилично и все же не исключил возможность того, что буду облит водой, а потому прихватил с собой непромокаемый плащ. И сейчас интуиция подсказывала мне, что нельзя исключать вероятность того… Чего? Вероятность чего? Какие черные мысли, однако. Напраслину на человека навожу. Скорей бы, что ли, приехал!

Зашел в кухню. Фу, как нестерпимо пахнет горелым кофе! Как хочется глотнуть свежего воздуха! К окну, к теплому сквозняку! Но я обманывал себя. Из кухонного окна лучше всего просматривался подъезд и все подходы к нему. Только высунул голову, только поздоровался с дедом Гришей, который сидел в шезлонге на балконе и вырезал из можжевеловой ветки слоника, как увидел коричневый «жигуль». Машина не наша, чужая. Ищет место для парковки, но все места в нашем дворе расписаны, заняты и обнесены стальными тросиками. «Жигуль» остановился у самого подъезда, загородив вход. Из трех дверей одновременно вышли парни – за километр видно, что милиционеры, хоть и цивильно одеты.

Странная у меня интуиция: она всегда предполагает развитие событий по худшему сценарию. Почему я предположил худшее, когда поговорил с Дзюбой? Разве были на то основания? Интуиция говорит: да, были. Он карьерист, он милиционер до мозга костей, у него нет и никогда не было друзей, ибо дружба всегда предполагает небольшой компромисс. А Дзюба на компромиссы никогда не идет… Должен сказать, что все эти долгие мысли молнией пронеслись у меня в голове, а сам я в это время пулей выскочил из квартиры, запер дверь на ключ и побежал по лестнице наверх. Я слышал, как гудит, лязгает металлом кабина лифта, поднимаясь на мой этаж. Впрочем, когда я бегу по лестнице, меня никакой лифт не догонит. Альпинистская закалка. Два года назад гостил в Москве у сослуживца, услышал о соревнованиях по забегу на Останкинскую телебашню по лестнице, пришел на старт (в джинсах, зимних ботинках и теплой куртке, да еще с бодуна) и занял второе место.

Я залетел в аппаратную, обесточил лифт, после чего выбрался на крышу. Добежал до противоположного края, спрыгнул на переходной балкон, оттуда – снова на лестничную площадку. Но это уже другой подъезд. Вниз, бегом, перепрыгивая ступени и перелетая через перила. Из подъезда выходить не рискнул, спустился в подвал, пролез под трубами водоснабжения и выбрался наружу через маленькое вентиляционное окно. На этой стороне дома не было ни подъездов, ни пешеходных дорожек. Одни лишь грядки да цветники. По ним, пригибаясь под ветками тополей и кипарисов, перепрыгивая через ссохшиеся плетни, я добежал до парка. Там перешел на шаг, заправил рубашку, пригладил волосы, выпутывая из них ветки и листья. Этот маршрут я проложил давно и опробовал не раз. Человеку моей профессии всегда надо иметь запасной выход.

Дыхание успокоилось. Сердце перестало рваться наружу. Сырая тень охладила мое лицо. И тотчас закружила голову, залила горячей смолой душу горькая обида. Я поднял с земли палку и – хрясь по стволу бука! Подлюга ты, Дзюба! Продал! Обманул! Прислал за мной оперов, чтобы скрутили без долгих разговоров, заломили руки, затолкали в провонявший гуталином и табаком «жигуль» и доставили к тебе – в наручниках. А ты выйдешь из-за стола, постоишь рядом, глядя сверху вниз. «Прости, Кирилл, но у меня есть все основания… Я очень хотел бы ошибиться…» Понимаю, тебе надо получать полковника, твою кандидатуру рассматривают в центральном аппарате, тебя ждет большая должность. Ты даже с женой развелся ради карьеры. Никаких компромиссов! А здесь такой случай – давний приятель нарушил государственную границу! Сам во всем признался, сам позвонил, сам лапы кверху задрал. Ну как не воспользоваться таким замечательным случаем? Как не заработать еще один балл, не воткнуть свою фамилию в отчетный доклад большого начальника – вот, дескать, подполковник Дзюба еще раз продемонстрировал величайший профессионализм!

Как скверно, как черно на душе!

Я вышел на парковую аллею. Вдоль дорожки, по ее обочине, тянулся нескончаемый ряд агитационных щитов с портретом какого-то вдумчивого мужчины. В отношении политики я всегда был дремучим и не знал этого голубоглазого человека, над головой которого, словно нимб, висел заносчивый лозунг: «Истинная свобода не имеет границ!» Наверное, это был кандидат на должность мэра, выборы которого должны были скоро состояться. Я шел по дорожке, а он смотрел на меня с каждого щита, провожал умоляющим взглядом: выбери меня! выбери меня!

Наконец мне стало не по себе от этого всевидящего ока, от немой мольбы, и я свернул туда, где были заросли погуще. Дожил. Мне приходится прятаться. Приходится выбирать безлюдные участки парка. И оглядываться, и прислушиваться – не гонятся ли за мной сыщики с наглыми глазами. Но не это самое страшное. На Побережье есть много лазеек, где меня никто и никогда не найдет. Страшно то, что погибает парень, что он в одиночку сражается с бандой негодяев, и никто не собирается ему помочь. Я со своим самолетом вызвал у милиции массовый интерес. Знать бы точно, какие ко мне претензии, так нанял бы адвоката. Пока же вместо конкретных претензий – смутные намеки и предательство.

Честно признаюсь: я не знал, как можно помочь Игнату. У меня не было ни сил, ни средств, чтобы в одиночку добраться до яхты и вынудить банду сложить оружие. Даже если не в одиночку. Ну на кого я мог положиться? Мои сотрудники, Сидоркин и Оверчук, были в отпуске, один в Карелии, другой в Чехии – замучаешься вызывать. Но даже если они предстанут передо мной через час, я ни за что не поведу их за собой на эту гиблую авантюру. В агентстве осталась только Ирина, это нежное умное существо, от любви которой я столько всего натерпелся! Ее можно вести за собой только в театр, на выставку экспрессионистов или на скалы по альпинистскому маршруту – везде она будет одинаково одухотворенной, сосредоточенной и язвительной. Это очеловеченная кошка со всеми присущими милому пушистому зверю повадками. Она генератор безумных идей и проектов, правда, лишь один из сотни можно осуществить, но зато какой это будет проект! Она обладает невероятно нелогичным мышлением, граничащим с детской неопытностью, но что самое странное – это то, что ее нелогичность очень часто подсказывает верные решения. Она любит меня так, что я иной раз всерьез опасаюсь, что она меня убьет. Она мастерски умеет вызвать во мне ревность, но прибегает к этому оружию настолько редко, что я совсем не боюсь ее потерять. Мы с ней пережили слишком много, чтобы стать мужем и женой, ибо нам уже десять раз надо было развестись. Она меня иногда раздражает, как яркий солнечный луч, который мешает читать книгу; она меня утомляет, как напряженный подъем на снежную вершину; она вынуждает меня заботиться о своей внешности, не ругаться, бриться по утрам, не пить после водки пиво. Она занимает в моей жизни огромное место, словно великолепный рояль в малогабаритной комнате. И все-таки я не могу без нее. Мне как воздух нужны ее бредовые идеи, ее нелогическое мышление и ее понимающий взгляд.

Я уже выхватил из кармана телефон, чтобы немедленно позвонить Ирине, но тотчас передумал. Дзюбе ничего не стоит затребовать распечатку моих звонков и узнать, кому я звонил сразу после побега из квартиры. Бравые парни с неизгладимым отпечатком наглой вседозволенности на лицах тотчас приедут к ней домой на вонючих «Жигулях», вытащат ее из кресла, где она так любит проводить вечера, натопчут на безукоризненно чистых паласах, завалят ее пошлыми взглядами и мерзкими мыслями, оставят запах табака и увезут в кабинет к Дзюбе. Лучше я позвоню Ирине из телефона-автомата.

Со стороны летнего театра, куда я шел напрямик, с треском ломая сушняк, доносилась музыка, усиленный динамиком мужской голос, смех и жидкие аплодисменты. Многолюдье – это хорошо. В толпе мне будет так же спокойно, как в парковых зарослях. Я обошел павильон, торгующий пивом, стену которого дружно поливали три краснолицых подростка. Один из них при этом умудрялся еще изгонять из себя содержимое своего желудка, и все его омерзительное наполнение вырывалось наружу фонтаном. Его приятель, облегчающийся рядом, криво хихикал и весело говорил: «Хм, бля… Хм… Во бля…»

Я вышел на площадку, плотно заполненную людьми всех возрастов и комплекций. Сцена театра была украшена огромным портретом того же задумчивого гражданина, который не любил границы, и мне в голову пришла нелепая мысль, что мы с ним где-то единомышленники, ибо я с недавних пор проникся похожими чувствами. Конферансье, развлекающий народ, ходил по сцене с микрофоном и поправлял за собой провод, волочившийся за ним, словно длинный черный хвост.