Камер-фрейлина императрицы. Нелидова - Нина Молева

   — Я не преувеличивала, говоря о вашей бесконечной снисходительности, ваше высочество.

   — Полноте, полноте, маленькая фея. Вы решительно во всём совершенны: и в танцах, и в ваших познаниях. Кстати, у вас не занято последнее лансье?

   — Последнее лансье? Нет, нет, ваше высочество, оно свободно.

   — Значит, вам остаётся дать мне обещание, что вы его протанцуете со мной. Вы согласны?

   — О, ваше высочество!..

Всему свету известно, сколько во изнурение приведена Россия, от кого и — вам самим то небезызвестно: дворянство обладает крестьянами, и хотя в Законе Божьем написано, чтоб они крестьян так же содержали, как и детей, но они не только за работника, но хуже почитали собак своих, с которыми гонялись за зайцами, компанейщики завели превеликое множество заводов и так крестьян работой утрудили, что и в ссылках никогда такого не бывает, да и нет, а напротив того, с жёнами и с детьми малолетними не было ли ко Господу слова?

Из воззвания Емельяна Пугачёва. 1773.

   — Ваше величество, мне крайне прискорбно представлять вашему величеству этот ужасный богопротивный документ, но...

   — Никаких «но», канцлер, я должна знать всё во всех мелочах. Когда была сочинена эта бумага?

   — 17 сентября, ваше величество.

   — Что? А у нас нынче 14 октября! Каким образом понадобился целый месяц, чтобы известить об этом Петербург? Что у вас происходит, канцлер? Что себе думают наши командиры? Немедленно, слышите, немедленно туда должны быть отправлены воинские части. Сколько их может понадобиться, вы уже знаете?

   — Ваше величество, к сожалению, я ещё не кончил своего доклада. Дело не в одной этой воровской грамоте.

   — Ах, одной её, выходит, недостаточно!

   — Она сделала своё дело, ваше величество. К бунтовщику стекаются толпы разбойников, и их так много, что 4 октября они начали осаду Оренбурга. Как долго сумеет продержаться город, сказать трудно. Бунтовщики угрожают расправой со всеми помещиками и дворянами.

   — Итак, мы назначаем командующим генерал-майора Кара. Ему должны быть даны отборные части, которых бы не смутили бунтовщики. Об этом следует подумать особо. Ведь к Пугачёву, в конце концов, стекается по большей части, надеюсь, обманутый народ, который принимает его за законного императора. Им надо разъяснить, кто на самом деле этот разбойник, и напечатать немедленно манифест против него.

   — Ваше величество, если мне будет дозволено высказать моё мнение.

   — Вы что — не согласны?

   — Нет-нет, я просто хочу сказать, что такой манифест обнародует сам факт появления бунтовщика и признание его силы — иначе правительство не стало бы прибегать к обращению.

   — Число воззваний можно ограничить. И распространять их только в охваченных волнением районах.

   — Государыня, мне меньше всего хотелось бы выглядеть участником дискуссии с вашим императорским величеством, но мои опасения слишком велики: воззвание не останется в ограниченных рамках и непременно получит всеобщую огласку, а это может оказаться фатальным.

   — Вы хотите нагнать на меня страху? Я не из пугливых, канцлер.

   — Ваше императорское величество, я меньше всего хотел вас напугать. Но, государыня, ведь эти люди бунтуют, как вы сами изволили выразиться, не против престола, напротив...

   — То есть вы хотите сказать — против меня и тем самым подписанное мною воззвание никого ни в чём не убедит?

   — Государыня, это ваш вывод.

   — Да-да, мой. Вы только подвели меня к нему. И всё-таки я не считаю возможным отказаться от идеи воззвания. Вы забываете, я на престоле одиннадцатый год, и моим дворянам есть за что испытывать ко мне благодарность. Я не стану прятаться за стену недомолвок. Воззвание должно быть составлено сегодня же. Пусть это будет 200 экземпляров, и все они будут переданы генерал-майору Кару для их распространения там, где он найдёт нужным. Само собой разумеется, ни слова не должно просочиться в наши газеты. И — я обращаю на это особое ваше внимание! — во дворец. Придворные не должны знать ничего! А Павел Петрович — как вы думаете, до него не могли дойти эти известия?

   — Ваше величество, я немедленно займусь выяснением этого.

   — Вот именно. И в полной тайне. Ведь он может Только злорадствовать. На первых порах. А в случае неблагоприятного развития событий... Вы помните, как вела себя царица Мария Нагая с Самозванцем: признавала его живым и отреклась от него только от мёртвого. Займитесь наследником, канцлер! У меня главная надежда, что любовный угар отвратил его хотя бы на время ото всего света.

В Париже весна. Не в пример Москве куда какая ранняя. У нас ещё, поди, снег не тронулся, а здесь на берегах Сены трава проклюнулась, в садах садовники у цветочных грядок хлопочут. В отеле днём окна настежь. Ветерок лёгкий. Тёплый. Только кисею занавесей вздувает. День-другой — можно и завтрак на террасе накрывать.

А тут письмо государыни. Суровое. Только что не приказ. Привезти Дидро надобно. Любой ценой. Любыми посулами. Легко сказать. Уже всё говорено-переговорено, а он ни в какую. Привык к своим мостовым парижским. Ничего, кроме них, и видеть не хочет.

Да и в остальном на подъём тяжёл. А тут Россия. О дороге такой длины и думать боится. Да и зачем в путь пускаться?

В этом, может, и прав. Каприз один императорский. Что государыне до Дидро, что ему до российского престола. Играем с ним в кошки-мышки. Оба понимаем: хочет себя императрица выставить в выгодном свете. Просвещённейшей монархиней всей Европе казаться. Только поможет ли? Принцесса Елизавета Всероссийская по всей Европе разъезжает. Везде стол и дом ей от дворов европейских открыт. Все толкуют, высочайшей образованности особа. Политес придворный назубок знает. В Версале ни разу ни в единой мелочи не ошиблась. А уж там за ней как нигде смотрели. Сдались: такое воспитание только особа царской крови иметь может.

Вот только забывчив стал наш господин философ. О милостях государыни не вспоминает, а надо бы. Без них так ли жить здесь сможет. Только мнение у меня такое складывается: обиду копит господин философ. За Фальконета обиду. Что тут скажешь. Императрицына воля: как решит, так и будет. Не до фальконетовых забот сейчас государыне, ох не до них.

О принцессе Елизавете Всероссийской узнавать всё требует. Так ведь всей правды о слухах не скажешь. Да и какая она, правда. Одно слово: политика. А государыню огорчишь, лишнее слово скажешь, сквозь сито не пропустишь — на тебя же гнев царский упадёт.

Дидро, и тот о Пугачёве расспрашивает. Осторожно так, а всё любопытствует. Разговоров кругом не оберёшься. Казалось бы, что бунтовщики да смутьяны против армии регулярной. Ан нет. Мало того что справиться который месяц не могут, так ещё и части регулярные к ним переходят. Как нарыв какой: вышел гной в одном месте, глядишь, в другом та же материя копиться начинает.

Самому по таким временам ехать в Петербург охоты нет, да придётся. А вот и наш недошлый путешественник у крыльца остановился. Сейчас его в оборот взять придётся. На откровенность потолковать.

   — Наконец-то гость дорогой время и для меня выбрал!

   — Как вы можете, ваше сиятельство! Я всегда по первому вашему приказу — повторять не надо.

   — А если без приказа? По-дружески? Я, господин Дидро, так положил, чтобы сегодня от вас откровенный ответ получить, когда вас в наших северных краях ждать. Сами не соберётесь, знаю. Так вот моё вам окончательное предложение: в моей коляске вместе со мной вояж совершить. Неудобств не испытаете, а мир повидаете самый что ни на есть широкий.

   — Дайте опомниться, ваше сиятельство. Разве вы собирались на родину? В первый раз о подобном путешествии вашем слышу.

   — Собирался не собирался, а с вами всенепременно поеду. Такова воля моей многомилостивейшей монархини, которая и для вас, господин Дидро, стала превеликой благодетельницей.

   — О, моя благодарность её императорскому величеству может иссякнуть только вместе с моей жизнью.

   — Так почему же её не выразить при жизни, что и государыне моей доставит большое удовольствие, и для вас обернётся несомненными преимуществами? Вы ещё не знаете, как умеет моя государыня выражать своё доброе отношение к друзьям.

   — Вы застали меня врасплох, ваше сиятельство.

   — Оно и лучше, иначе бы вы сочинили новую линию обороны — я успел в этом убедиться. Так что я^е, господин Дидро? Удобнейшая новёхонькая французская дорожная коляска, собственный повар с запасом провизии и винным погребком, ночлег в самых лучших заранее приготовленных гостиницах и сказочный приём на берегах Невы. И это не говоря о возможности повидаться с вашим дорогим другом Фальконе и самолично увидеть плод его многолетних трудов...