Послесловия - Любовь Тильман

Путёвка, чтобы сэкономить, у нас была без обеда. И через пару дней мы вновь отправились в город прикупить овощей, воды, фруктов и прочей мелочёвки на перекус. Каково же было моё разочарование, когда я увидела, как эта же цыганка подлетела к впереди идущей даме точно с таким же речитативом, слово в слово, хоть бы фразы местами поменяла.

Мне стало смешно своей неистребимой глупо-наивной веры в человечество, не стёртой даже всеми болями, обманами и предательствами почти прожитой жизни.

Случайные мысли

Лесной пожар в грозу

Текла на Землю Небесная Река. И звучали страшные голоса быстрых Жителей Неба, подобно рыку ста Львов.

И, некоторые из них, хватали людей, или деревья, или животных, и уносили их с собой.

И лица их были красны и страшны. И были они косматы и беспощадны. И рык их, и рёв их, заглушали и плач, и стоны и крики ужаса и отчаяния.

И только тех, кто прятался в пещерах, не нашли они. а тех, кто остался в лесу, прячась под деревьями, почти всех их забрали. Почти всех их, и все деревья их и даже траву вокруг них.

Наверное, так мог бы описать лесной пожар в грозу житель Земли на заре человеческой цивилизации, не знакомый с механизмами возникновения грома, молнии, огня…. Наверное, так и мы сами пытаемся описать многие явления, внутренние процессы которых для нас остаются скрытыми…

Осень листа

Он знал и не знал, что такое – осень. Это было нечто близкое по времени, и такое же далёкое для понимания. Ему говорили: «Потом будет зима, но ты уже не сможешь её увидеть, зимой все листья и цветы умирают». Было любопытно – какая она – зима? Он понимал – страшная, нечто ужасное! И всё равно ему было жаль, что он не увидит её. Страшился, содрогался от ужаса и жалел.

Осень тоже была страшной, она несла смерть. Смерть он видел. Видел с самой ранней весны как желтели и осыпались, недавно ещё зелёные, спешившие жить, листочки. Не надо было быть такими любопытными и хватать всё подряд – шептались листья вокруг. Но тогда невозможно понять мир, в котором мы обитаем – звучали отдельные голоса. А зачем его узнавать – протестовали листья – питайся и живи себе. Что эти знания? – Ничего кроме горя и печали не несут они. Что за странная идея – дать Земле больше кислорода? И кто оценил это? Кто вспомнит о них? Они сгорели, даже не отбыв среднего возраста нормального листа. Жизнь беспамятна на добро. Вот если бы они отравили кого своими ядами, тогда бы их и запомнили, как анчар.

Он слушал эти разговоры, трепеща на ветру, и сам не мог себя понять. Он тоже жил на износ. Он тоже стремился насытить мир кислородом. Но почему-то был наивно уверен, что доживёт до самой глубокой осени. А вдруг осень – не смерть, а, и в самом деле, только перерождение – убаюкивал он себя. В перерождение верили многие. Говорили, что когда старый лист засыхает, его Душа переходит в молодую почку у основания черенка, и весной оживает, просыпаясь в новом листочке, а на землю падает только пустая, ничего не чувствующая, оболочка.

Верил ли он в это? Верил! Но знал, что это будет уже не он – а совсем другой листок, со своей собственной жизнью, своим мироощущением и своим самосознанием. А его уже не будет. Иначе он бы помнил все прошедшие жизни всех своих предшественников, а он ведь ничего не знал о них, совсем ничего. Иногда приходили странные, почти реальные сны. Но и только. Он смирился. Это было грустно. И он предпочитал не думать об этом. И старался искать радость в обыденных вещах, солнечных лучиках, капельках дождя, востребованности испускаемого им кислорода, когда он видел как дышат им жуки, бабочки, улитки… Правда они платили чёрной неблагодарностью, причиняя боль и разрушения своими укусами. Но так уж устроен этот мир. Он уже давно перестал обижаться на них, только ещё иногда удивлялся.

И вот она наступила – осень. Только совсем не так, как он ожидал, а тихо и незаметно. Не было ни борьбы, ни противостояния, ни выбора… Она действовала исподтишка, изнутри. Его предавало собственное тело… Он ещё мечтал, привычно строил планы, в нём ещё бурлили любопытство к жизни и её радость, а клетки тела уже отмирали, одна за другой, переполняясь шлаками. Он только отмечал, как всё труднее становится дышать, и как, то тут, то там, появляются новые рыжинки.

Он и не заметил, как подломился черенок, только неожиданно почувствовал кружение. Сначала он даже не понял, что произошло, а потом – острой болью и невысказанным ужасом – пронзило безысходное – всё! я умираю! всё! Нет, он не был пустой оболочкой. Уже обречённый, он лежал на грязной пыльной дороге и всё ещё думал, всё ещё на что-то надеялся.

– Смотри, какой листок, постой, сфотографирую. Так. Хорошо. Теперь с другой стороны. Переверни его!

Два горячих щупальца прожгли его насквозь. «Отстаньте, и без вас тошно» – мелькнула, затихая, мысль. И он, из последних сил, перевернулся обратно, тыльной стороной к солнцу, пытаясь защитить последние живые клеточки своей уже ушедшей жизни…

Случайная фотография

Она никогда не была одинока. Сначала родители. Потом школьные друзья. С сокурсниками и знакомыми по увлечениям – поддерживала отношения годами. Невысокая, крепко сложенная, она никогда не страдала от недостатка ухажёров. Замуж вышла по обоюдной любви. Родила двух прекрасных деток. Ни разу не изменила мужу.

Теперь у неё уже три прекрасных внука и одна внученька. Мужа она похоронила. Но мужчины ещё и теперь пытаются за ней ухаживать. Только ей этого уже не надо. Она даже представить не может кого-то рядом с собой – сидеть в тех же креслах, мыться в той же ванне, пользоваться тем же унитазом… Её брезгливо передёрнуло от этих неприятных мыслей. Она бы с удовольствием подумала о чём-то другом, но думать было не о чём. Мысли текли беспорядочными обрывками, возвращая её к прошлому, но и там им не за что было зацепиться.

Она росла тихой послушной девочкой. После первого же наказания за то, что мешала взрослым разговаривать, приставая со своей разбитой коленкой, она больше никогда не обращалась к ним за помощью, что бы ни случалось.

Так было и тогда, после той злосчастной поездки всем классом в лес. Их было четверо – её лучших друзей, за которых она всегда решала задачки и писала домашние сочинения. Она кричала от боли и стыда, плакала, просилась, а потом просто сжала губы и почти молча терпела. Резкая боль сводила с ума, пронизывая насквозь, и она потеряла сознание.

Очнулась она в больнице, и никак не могла сообразить, где находится, и что это за мужчина сидит рядом с кроватью, и держит её руку. Прошедшее казалось страшным сном. Она попытала высвободить руку и тут же вскрикнула от резкой боли, пронзившей всё тело.

– Лежи спокойно, не шевелись, – сказал мужчина, – тебя только что прооперировали. Ты потеряла много крови. Она слушала его, а в сознании, чёрною неразрешимою бедой, громоздились ужасающие мысли. Собственно это была одна мысль, направленная на разные объекты. Ей было невыносимо стыдно. Что она скажет родителям? Как покажется в школе? Как она посмотрит этим ребятам в глаза? Какая мерзость. И хоть разум восставал, не находя ни грамма её вины, чувства были переполнены стыдом и отчаянием.

Дверь открылась. В палату вошёл врач.

– Надо сообщить в милицию и вызвать родителей. – сказал он.

– Не надо. – тихонечко попросила она.

– Что не надо? – в один голос удивились мужчины.

– Не надо ни родителей, ни милиции. – повторила она, удивляясь своей отчаянной смелости.

– Ты не хочешь, чтоб их судили?

– Нет.

– Но почему?

– Тогда все узнают, что случилось, и будут тыкать в меня пальцами.

– Но родителям же надо рассказать.

– Не надо, пожалуйста, а то они меня накажут. – попросила она робким голосом.

Мужчины переглянулись и вышли из палаты.

Через некоторое время они возвратились.

– Сколько тебе лет? – спросил врач. – У тебя уже есть паспорт?

– Да, мне летом исполнилось шестнадцать.

Мужчины опять переглянулись и врач, пожав плечами, ушёл.

– Как я сюда попала? Ребята привезли? – спросила она, краснея от стыда. – И кто Вы? Почему Вы здесь возле меня?

Мужчина несколько минут молча постоял возле окна, а затем, резко повернувшись, решительным шагом подошёл к кровати.

– Посмотри на меня! – сказал он. – Я очень старый и страшный?

Ей не хотелось огорчать его, и она ответила, что он молодой и очень симпатичный.

– Послушай меня очень внимательно, девочка! – мужчина нервно вышагивал по палате, то останавливаясь и заглядывая ей в глаза, то отворачиваясь к окну. – Мне уже почти сорок, а тебе шестнадцать – это большая разница. Но у меня есть всё, чтобы обеспечить своей жене и детям нормальную жизнь.