Глиняный папуас - Геннадий Гор

— Витька прав, если идет речь о Земле. Но ведь я с другой планеты. Ясно?

— Ясно. Но разве у вас не одна истина, а много?

— Разумеется, одна. Я не о том тебе говорю. Я говорю, что наша наука намного старше вашей и знает об окружающем мире немножко больше вашей.

Меня эти слова, конечно, смутили. Кому охота признаться. что мы отстаем. И я сказал:

— А так ли это?

— Если бы это было не так, — сказал он, — то я не стоял бы сейчас перед тобой. Я ведь на много миллионов лет не только тебя старше, но и всего человечества. Понятно?

— Это почти понятно. Но непонятно, почему ты так похож на меня и даже костюм на тебе мой, тот, что моя мать на прошлой неделе отдала в химчистку.

Мальчик усмехнулся.

— Уж не думаешь ли ты, — спросил он, — что твоя мать потеряла квитанцию, а я нашел и по ней получил?

— Не думаю, — ответил я. — Мать моя никогда ничего не теряет. А кроме того, там, кажется, спрашивают и паспорт. Заведующая очень недоверчивая.

Я еще раз посмотрел на него и на костюм. Костюм был точно такой же, как мой, только чище. И я подумал, что там, в химчистке, не могли так быстро выполнить заказ, мать ведь ворчала, что он там пролежит две недели, ожидая очереди.

Странно все это было, очень странно. И я повторил свой вопрос:

— Откуда у нас с тобой такое сходство?

— Ты находишь, что большое?

— Огромное, — ответил я. — А если не веришь, спроси Громова. И костюм на тебе мой.

Он посмотрел на свой, то есть на мой, костюм и улыбнулся, как обычно улыбаюсь я, чуточку растерянно.

— Костюм-то я мог взять в химчистке на время, воспользовавшись знакомством, а вот твою внешность как я мог заимствовать, не знаешь?

— Не знаю. И удивляюсь. Наверное, Громов тоже не знает.

— Знаю, — сказал Громов. — Это все наука и техника.

— Какая наука? Наша?

— Нет, пока еще не наша. А с другой планеты.

— И все равно непонятно, — сказал я. — Во-первых, на другой планете меня не знают. А во-вторых, корабль прилетел и улетел обратно в меловой период, а я родился в 1952 году.

— А это точно? — спросил мальчик. — Ты не ошибаешься?

— Не ошибаюсь, — сказал я. — Видел в документе. И кроме того, каждый год празднуют мое рождение. В этом году хочу Громова пригласить. А если ты не откажешься, то и тебя.

— Я не могу, — сказал с грустью мальчик.

— Почему?

— Исследователи не разрешают. А кроме того, душа не лежит. Представляешь, если бы я отмечал все дни рождения, сколько бы их накопилось с мелового периода.

Я невольно прикусил себе язык. Бестактно было затевать разговор на эту тему. Недаром Громов чуть заметно толкнул меня локтем.

Он еще раз толкнул меня локтем, а потом шепнул:

— На сегодня хватит. Пойдем. Больше нельзя.

Мне очень хотелось задержаться в кабинете и узнать то, чего я узнать не успел, но я постеснялся. И мы с Громовым вышли из кабинета, а мальчик остался там рядом со стеллажами, письменным столом и портретом великого русского путешественника Пржевальского.

Когда мы прошли коридор и оказались в бывшей детской, я вдруг сообразил, что, в сущности, ничего не узнал и даже не выяснил, почему на мальчике был мой костюм.

Насчет костюма с Громовым говорить было как-то неловко. Да и черт с ним, с костюмом. Я его, по правде говоря, не любил и хотел даже, чтобы он побыстрее износился после химчистки. После чистки вещи всегда быстрее изнашиваются.

Наше сходство с мальчиком — это совсем другое дело. О сходстве нужно немедленно узнать.

— Ты заметил, — спросил я Громова, — что он очень похож на меня?

— Заметил, — сказал Громов.

— А чем ты объясняешь это сходство?

— Тем, что сегодня четверг.

— А если сегодня был бы но четверг, а пятница?

— По пятницам он бывает похож на меня.

— Только по пятницам?

— Да, только по пятницам. В пятницу мы обычно с ним встречаемся и разговариваем.

— Значит, он может превращаться в кого захочет?

— Нет, это гораздо сложнее. Он, в сущности, не меняется, остается самим собой. А что касается сходства, оно нам только кажется. Он ведь улетел на свою планету вместе с экспедицией еще в меловой период.

— А кто же это? Не он, что ли?

— Не совсем. Но почти он. Это его копия.

— Его копия? Понимаю. Но не моя и не твоя. А он так похож на меня.

— Случайное сходство. То есть не совсем случайное. Просто он занял у тебя свою внешность.

— Зачем? Разве у него нет своей?

— Представь себе, нет. Он ведь только внутренняя копия. Копия чувств, мыслей. Копия характера. А внешность? Внешность… Внешность его создается в воображении того, кто с ним говорит. Я еще не до конца понял, в чем тут дело. Он мне обещал еще раз объяснить, но как-то неудобно напоминать. Он уже мне пять раз объяснял, но до конца понять не могу. В нашем мышлении еще нет таких понятий. А он этого не знает и может подумать про меня, что шарики плохо работают.

— Почему же он говорил так просто, совсем обыкновенно, как мы? От тебя, что ли, научился?

— Да нет! Это мы так воспринимаем, так же, как его внешность. Он даже не говорил, а только думал. Тебе только казалось, что он говорит.

— А костюм? Костюм на нем был мой, тот, что мать отдала в химчистку на Большом проспекте. Откуда он об этом костюме догадался? Он же его не видел.

— Зато ты видел, чудак. Ты и одел его в этот костюм.

— Но он же в химчистке!

— Не только в химчистке, — сказал Громов, — но и в твоей памяти тоже. Вот он и воспользовался твоей памятью. Понимаешь?

— Допустим, понимаю. Но это не важно. Важнее другое. Как же он без внешности? Значит, он невидимка?

— И да, и нет.

— Но как же в таком случае его обнаружил твой отец?

— Не мой отец его обнаружил, а он отца. Отец разбирал коллекцию древних предметов, найденных им в Воронежской области, прежде чем выставить их в Институте археологии. И вдруг услышал голос. Но об этом пока никому. Через полгода или через год отец сделает публикацию, и тогда о находке узнает весь мир.

— А почему через полгода, а не раньше?

— Слишком все необыкновенно, а многое и противоречит логике, так называемому здравому смыслу. Если бы это случилось в физике или кибернетике, тогда бы не удивились, а это же в археологии. Тут сразу нельзя, а надо все подготовить и систематизировать… Отец даже от археологов скрывает, говорит, занят дешифровкой. А к чему дешифровка, когда он говорит на любом языке.

— Но все-таки. Хоть на месяц бы раньше. А то так долго!

— Нельзя.

— Понимаю. Мне Витька объяснял. Чтобы не нанести вред науке.

Я еще посидел немножко в комнате Громова. А потом Громов зевнул, и я подумал, что пора уходить домой.

Дома все были чем-то расстроены. Мать сказала мне:

— Понимаешь, Саша, какая неприятность!

— А что?

— Твой костюм пропал, что я отдала на прошлой неделе в чистку. Я ходила туда, просила ускорить. Заведующая говорит: «Вам всегда надо все без очереди. Надо уважать и других клиентов. Чем они хуже?». И начала, начала. Я возмутилась, хотела забрать и отдать в другое место, а костюма нет. Обещает возместить деньгами. Но ведь ты так любил этот костюм.

20

Витьке я об этом, конечно, ни слова. Но дома чуть не проговорился. Мать опять завела разговор о костюме, что так загадочно пропал в химчистке. А я сдуру и брякнул:

— Видел я свой костюм на одном…

— Где? — перебила мать.

— Нигде. Просто так. На Васильевском острове.

Мать сразу же оживилась и стала допрашивать. На ком? Когда? Почему?

Я ужасно покраснел и растерялся. Врать я не любил, а сказать правду язык не поворачивался. Да и как я мог объяснить матери, что мальчик взял мой костюм не в химчистке, а вынул из моей памяти? Все равно бы не поняла и не поверила, а чего доброго, еще пошла бы к Громовым или заявила бы в угрозыск. Вот и пришлось выкручиваться.

— Да на одном прохожем я видел. На Васильевском. На одном незнакомом школьнике.

— А что ж ты его не остановил?

— Растерялся. Да и подумал, вдруг не мой? А знаешь, как зря обидеть невинного человека.

— Невинного? Невинные в чужих костюмах не ходят. Заведующая тоже расстроена. Может, придется выплачивать из жалования. «Первый такой случай», говорит. Мне даже ее жалко.

Мать замолчала. А я постарался скорей забыть о пропавшем костюме и о заведующей. Хотя мальчик был ни при чем, а все-таки это накладывало на него тень, какой-то нежелательный отпечаток.

О костюме я больше не вспоминал, а думал о мальчике. Скучно ему там одному вместе с Пржевальским в кабинете. Да и Пржевальский — не Пржевальский, а только портрет. Ждет, наверное, пятницу, когда его навестит Громов. Но он очень терпеливый и выдержанный, много миллионов лет ждал, чтобы передать информацию человечеству. А тут еще задержка на полгода или на год. А причина — осторожный характер громовского отца, нелюбовь его к спешке и сенсации.