Важнее, чем политика - Александр Архангельский

Убожество фантазий ярко проявляется в заголовках новостей, хотя, вообще-то, заголовки на телевидении не нужны вовсе. Такие, как есть, – точно. Это либо натужное остроумие, неизбежно перерастающее в болезненно-шутливый цинизм («Боевики работают без выходных» – о гибели солдат в воскресенье; «На трибунах становится тише» – после теракта на стадионе). Либо пошлость. «Курить – здоровью вредить», о законах против курения во Франции. Либо пустословие. «Аты-баты шли солдаты» – в день защитника Отечества. «Вся власть Уго Чавесу». Либо просто бездумное вранье «Пожарные спасли собор Парижской Богоматери». Тут же сообщается, что горел дом в полукилометре от собора. «Красноярский край охвачен огнем» – взгляд на глобус убедит в том, что будь это правдой, такой катастрофы не знала земля со времен Всемирного потопа. Как говорил Бернард Шоу: «Газета – это печатный орган, не видящий разницы между падением с велосипеда и крушением цивилизации».

Причина происходящего ясна – слишком тесна площадка, на которой позволено резвиться российской журналистике. Никакой серьезной политической, экономической и социальной проблеме возникнуть не дано, не позволено. Остается брать свое в языке.

«Крошки от большого пирога своей щедрости», «Череповец готов к нашествию клещей», «Огонь получил вольную», «Нельзя попросить беду подождать до утра», «На руки юной Леночки Петровой ложится первый метр колбасной оболочки». Посмотрел бы я на эту Леночку и на ее кавалера. А журналиста видел. Так себе, но вожделеет красоты. Слишком сузилась опять-таки сфера деятельности. И приходится брать свое в красотах стиля.

Из всех городов мира я больше всего люблю Венецию, оттого и отмечаю особую к ней тягу на российском телевидении. Стоит разлиться местной реке, как появляются «Венецианские пейзажи Югорска». «Скоро в магазины Ноябрьска можно будет въезжать на гондолах», «В ближайшие дни станет ясно, превратится ли Ижевск в Венецию».

Невозможно слушать, как Англию именуют «туманным Альбионом». Неясно, что миллионы раз эту дешевку уже произносили? Видимо, неясно. А старшие по небрежению или по неведению не сказали, что стыдно быть попкой, бубнящим одно и то же от Камчатки до Лиона.

Лион – это русская версия «Евроньюс»[10]. Они там, надо полагать, знают иностранные языки, но русский как-то не очень. Например, у них спортсмены постоянно в роли манекенщиц, потому что пьедестал всегда именуется подиумом. А на каком языке это у них произносится: «Наши новости выходят каждый час и каждые полчаса»?

Нелады и с «господами». «Господин» все еще не нейтрален. Всегда сомнительный, даже, пожалуй, отрицательный персонаж, особенно если пресловутый или небезызвестный. Однако в обращении уже приемлем. При этом полное непонимание того, что в третьем лице с именем и фамилией употреблять слово «господин» нельзя. «Господин Бил Гейтс заявил» – недопустимо. Без имени можно. «Господин Гейтс заявил», либо «Бил Гейтс заявил». Тонкость, надо привыкать. Можно перечитать что-либо из Толстого или Чехова. У них все правильно.

Среди географических штампов самый примечательный, по частоте употребления стоящий рядом с «Альбионом», «поднебесной» и «страной восходящего солнца» – «остров Свободы». Советское клише успешно перешло в нынешний журналистский обиход, и никого не смущает фраза «Новые репрессии на острове Свободы». Сменились история, география, политические коды, а словосочетание осталось.

Отдельная тема – философическая журналистика. «Жизнь – это бесконечный выбор между созиданием и разрушением». Кто бы мог подумать! Загадочно: «Капля воды, в которой отражается целый клубок проблем». Или до сих пор мною не вполне осознанное «Чтобы вопросы отпали для понимания». На новенького осваивается религиозная тематика: «Явление судебных приставов народу», «Христос воскрес – без сомнения главная новость недели». В сообщении о празднике Преображения Господня история появления Спасителя перед учениками заканчивается так: «Апостолы испугались и пали ниц, – сообщают РИА-Новости». В общем, «в Первомайском районе наступили критические дни». Давно и, похоже, надолго. Как говорил упоминавшийся уже сегодня Честертон: «Единственное, что оправдывает моральную деградацию прессы, – то, что ей сопутствует, – деградация умственная». Спасибо за внимание.

Голос из зала. А какие все-таки ценности закодированы в языке? Тема-то была объявлена именно такая…

Петр Вайль (твердо). Все. Правда, все, потому что ничего другого у человека нет, кроме языка. И ни по чему другому человек идентифицироваться не может. Если он думает, говорит и пишет на русском языке, значит, он русский, если на немецком – немец. Пражский еврей Кафка. Кто такой? Немецкий писатель. Всё, точка. А то, что русский язык особый, да, действительно так. Из великих языков, нет, быть может, более подходящего для передачи переживаний души, сложности отношений, потому что эти сложносочиненные, сложноподчиненные, деепричастные, причастные обороты – безумие полное. Но язык совершенно нелогичный. И конечно, он никогда не будет мировым именно поэтому. А мировым стал английский. Логичный язык.

Голос из зала. Артем Морозов, студент. Скажите, пожалуйста, если человек говорит на нескольких языках, он отражает разные ценности, переходя с языка на язык? Или воспроизводит одну и ту же ценностную систему – ту, которая живет в нем самом?

Петр Вайль (смущенно крякая от удовольствия). Хороший вопрос. Как говорят американцы good question. Когда ты переходишь на другой язык, то немножко подчиняешься заключенной в нем логике мышления. Однажды у меня был такой случай (я никакой не знаток и не переводчик, это отдельная профессия): однажды я перевел примерно полторы страницы Бродского с английского на русский. А поскольку это было сделано для радио, а не для фиксации на бумаге, я к этому относился более или менее вольно… Но тем не менее, как честный человек, показал ему. Бродский посмотрел и сделал буквально одну правку. Я взбодрился и говорю: «Боже, что, всё»? Он отвечает: «Да, но если по-серьезному, тут все переписывать надо». Я надулся, конечно, и спрашиваю: «А вам вообще нравится что-нибудь, когда вас переводят»? Он говорит: «Нет, абсолютно ничего». Я говорю: «А Голышев»? А Голышев, если вы не знаете, это великий переводчик с английского, лучший вообще за всю историю существования России. Бродский: «Ну, с Микой у меня отношения какие? Я говорю Мике: „А вот здесь, может, поправить“? Он отвечает: „Иди на хер“. Тогда я спрашиваю Бродского: „А что вы сами тогда не переводите?“ На что он резонно мне возражает: „Тогда это получится другой текст“. Понимаете, да? Если человек берется свой собственный текст перевести на язык, которым он владеет виртуозно, а Бродский английский знал как никто, лучше Набокова, – всё, это будет другой текст. И это правильно. Конечно, английский дисциплинирует. Когда я разговариваю со своим начальством по-английски, я понимаю, что выгляжу глупее, но вроде как-то и лучше.

Голос из зала. Александр Панченко, выпускник МГУ. Не так давно в «Российской газете» появилось открытое письмо Президенту Российской Федерации за подписью Церетели, Михалкова и других, как было сказано в конце, «всех представителей творческих профессий России». Суть письма в том, что эти «все представители творческих профессий России» просили Владимира Путина остаться на третий срок. Если мы уже говорим о языке, то, читая открытое письмо, я наткнулся на такие клише, которые, как мне кажется, пришли к нам из Советского Союза. Я зачитаю: «Вся Россия хочет видеть Путина главой государства, потому что его мудрая политика, направленная на поддержку отечественного искусства, позволила российской культуре начать новую жизнь. Мы высоко ценим ваши огромные достижения во всех сферах жизни. С помощью вашей политики мы добились социальной стабильности, прогресса и авторитета». Также его политику несколько раз называют благотворной, будущее страны – «немыслимо без вас». Как вам кажется, господин Вайль, почему вот эти представители творческих профессий России публикуют письмо, написанное номенклатурным языком? Недавно на факультете журналистики МГУ в рамках курса радиожурналистики нам давали послушать запись речи какого-то слесаря, обращенной к Сталину, и стилистическое сходство меня поражает.

Петр Вайль. Я думаю, тут очень простой ответ. Простите, я все время ссылаюсь на Бродского, ну что делать, он гений. В каком-то году, 1995-м, что ли, я ему рассказал про какое-то действие тогдашнего правительства, похожее на советское, а он произнес замечательную фразу: «А, ну да. Им это проще. Это же надо не напрячься, а расслабиться». Понимаете, да? Так вот, этим ребятам, Михалкову, Церетели, им проще уложиться в привычную матрицу. И эта матрица – не советская. К сожалению, она гораздо глубже. К сожалению, она тысячелетней давности.