Дэви. Зеркало для наблюдателей. На запад от Солнца - Эдгар Пенгборн

— Мисс Эмия… то есть, Эмия, я сделаю, я так и хотел, чтоб мне пусто было, я сделаю, только вот что, например?

— О, ты сам должен выбрать, что ты не хочешь делать, но знаешь, что тебе следует это сделать, например, постоянно ходить в церковь, только не обязательно это то, что ты должен хотеть сделать. Нет, просто что-то хорошее, честное и трудное, так, чтобы я гордилась тобой, я буду как бы твоим вдохновением… нет, ты не должен снова меня целовать, никогда до тех пор, пока ты не станешь свободным, да, вот так.

Она поднялась, расправила юбку, ее глаза были опущены, возможно, она даже немного плакала, но в неверном свете фонаря я не мог сказать наверняка.

— Я попытаюсь, Эмия.

— Я имею в виду, Дэви, что я хочу, чтобы мы были хорошими, как… как достойные люди, хорошие люди, которые преуспевают и которых вовсюда зовут и все такое. Они именно это имеют в виду, когда говорят «бояться Бога и жить в Аврааме» и все такое, то есть, есть правильный путь и есть неправильный путь, я имею в виду, я… Ну, я иногда была не слишком хорошей, Дэви, ты не поймешь.

Она стояла у чердачного люка, опустив на пол фонарь. Потом она задула его и оставила для меня у лестницы.

— А теперь спи, Дэви, сладенький. И ушла.

Я мог бы рвануться за нею, готовый теперь сильнее, чем когда-либо: я чувствовал себя сейчас не больше, чем чертом из табакерки, но и не меньше… Но я лишь подошел к окну и посмотрел, как ее смутная тень плывет через двор, и нырнул назад под одеяла, погрузившись в сон, терзаемый кошмарами…

Я бежал — скорее даже, брел, точно увязая в какой-то липкой массе, и ноги мои были чересчур короткими и тяжелыми — по дому, смутно напоминавшему «Быка и Железо». Там была тысяча комнат, и в каждой находилось какое-то воспоминание: трехногий стул, на котором дети из приюта сидели, когда плохо себя вели; кольцо, которое носила сестра Карнейшн; тряпичная кукла, мой талисман в одном из малиновых башмачков, которые были на Кэрон, когда ее привезли в приют (их мигом отобрали у нее как греховную роскошь). За мной шел черный волк, шел, не спеша — он мог подождать. Его рык напоминал слова:

— Взгляни на меня! Взгляни на меня!

Если бы я взглянул, хотя бы однажды, то стал бы его добычей. Я шел дальше — ни в одной комнате не было окон, ниоткуда не было видно рассвета. Двери не закрывались за мной. Когда я припер одну из них плечом, черный волк встал, пуская слюни у щели, а я сказал через плечо:

— Я дам Кэрон свой катскильский нож, и она сделает тебе что-нибудь трудное и хорошее.

Тогда он заткнулся, но мне все еще надо было отыскать Кэрон, потому что иначе мои слова были бы пустой угрозой, и, возможно, она пошла вперед, с одной босой ногой и моей свечой, стоявшей в одном из ее малиновых тапочек, но я так и не узнал ее судьбы, поскольку споткнулся и полетел вниз, понимая, что черный волк сейчас начнет обнюхивать мою шею, а потом, осознав, что проснулся на своем тюфячке над хлевом, но на миг не был уверен, что нахожусь в одиночестве…

Увы, я был в одиночестве. Я чувствовал запах сухого сена и аромат Эмии — от ее одеяла. В мое окошко светила поздняя луна. Паучий укус чесался и болел, но все самое страшное уже прошло. Я нашел котомку и нащупал золотой горн. Он не был моим.

Я знал, какое дело должен совершить, доброе, честное и трудное. Мой горн должен отправиться назад, к уродливому созданию, которое не умело им пользоваться. Было ли это добрым делом? Не знаю… По крайней мере, оно было трудным и честным. Я никогда бы не смог рассказать о нем Эмии… разве что немного приукрасить историю — может быть, заменив мута на отшельника?.. Когда же это я говорил ей о чем-то большем, чем простейшие ежедневные дела? Ну, в моих грезах… Там, разумеется, она каждый раз отвечала мне совершенно изумительно…

Черт, мне придется бежать осмеянным и оскорбленным, подвергая свою жизнь опасности, потому что Эмия сообщит властям, что я не убил мута. И тогда… посмотрим: паду ли я жертвой полицейских собак? Поразмыслив, я бы сказал — ни в жизнь. Хм-м, может быть, забраться на дерево и говорить с ними оттуда? Нет, ерунда на постном масле…

Но в какой-нибудь далекий день я смогу вновь посетить Скоар, став мужчиной с изборожденным шрамами грустным лицом, мужчиной, не любящим вспоминать героические поступки в далеких войнах в… Нуине? Или Коникуте? А почему бы мне не возглавить экспедицию, которая покончит с пиратами на архипелаге Код? Так что в благодарность дружественная нация сделает меня Правителем этих благословенных островов…

Откуда было мне знать в те дни, что Коды — несколько клочков земли, разбросанных в водах Нуина так, будто кто-то пригоршнями раскидывал влажный песок из ведра?

Эмия, горестно обвинявшая себя все эти годы, наверняка узнает меня, но увы…

Крыса, пробежавшая по брусу, спугнула мои мечты. Я натянул одежду и нащупал в котомке свой амулет. Надо найти шнурок и носить его, как полагается. Можно отрезать кусок лески, когда я доберусь до своей пещеры. Я старался не думать о горне. Мои мокасины полетели в котомку поверх всего, что там уже было, и я привязал к поясу свои ножны.

Нельзя, чтобы кто-то нашел здесь одеяло Эмии и сказал, что мы вместе провели под ним ночь. Я затолкал его поверх мокасин и начал спускаться по лестнице.

«Ухожу по-настоящему», — думал я.

Но нельзя, чтобы Эмии был причинен вред, а это может случиться, если выяснится, что одеяло пропало. Вся собственность «Быка и Железа», казалось, была привязана к Мамаше Робсон какой-то чертовой мистической веревкой. Еду в умеренных количествах еще можно было стащить, но стоило лишь одеялу, подсвечнику или чему-то в этом роде уйти с Авраамом, как Мамаша Робсон становилась уязвленной до глубины души; она не могла успокоиться до тех пор, пока не выяснит причину этой боли, и лучше всего ей удавалось доводить Старину Джона до полного безумия именно во время таких поисков.

Я стоял под окном Эмии, разглядывая большое дерево Старый ствол был крепким и должен был выдержать мою тяжесть. Спальня старины Джона и Мамаши была на другой стороне здания. Соседние с Эмией комнаты предназначались для гостей; под ней была кладовка… Только сумасшедший рискнул бы забраться в такую пору на это дерево. Я забрался.

Виноградная лоза, цеплявшаяся за кирпичную стену десятью тысячами пальцев, согнулась И затрещала, но выдержала. Я повис, зацепившись рукой за подоконник. Я тащил одеяло наверх в зубах а котомку оставил внизу, в глубоком мраке. Я забросил одеяло в комнату, благоухавшую ароматом Эмии. Я слышал негромкое посапывание, которое должно было означать, что она спит. Но она могла проснуться, увидеть мою тень и завизжать на весь дом…