Роковой сон - Джорджетт Хейер

Все тридцать человек выволокли наружу, чтобы герцог мог осуществить акт возмездия. Он поджег башню, и перепуганные до смерти жители города попрятались в домах, а обитатели замка со стен его увидели языки пламени и черный дым, поднимающийся все выше и выше.

К этому времени обоз герцога вплотную подошел к Алансону, слуги уже ставили шатер и разбивали лагерь. Сам герцог, поразительно спокойный в своем гневе, стоял на мосту и наблюдал за приближением пленников. Позади него, объединившись в праведном гневе, сгрудились предводители. Перепачканные кровью руки герцога крепко сжимали меч. Герцог перевел на него взгляд и, недовольный, быстро передал Раулю. Юноша тщательно обтер лезвие в ожидании того, что далее собирается делать Вильгельм.

Все оставшиеся в живых защитники города стояли перед герцогом. Фицосборн вскричал:

— Поступите с ними так, как они того заслуживают, сир! Неужели те, кто осмелился нанести вам такие оскорбления, останутся в живых?

— Они будут жить, — пообещал Вильгельм. — Если это можно так назвать.

Рауль перестал тщательно оттирать окровавленную сталь меча и замер.

— Они будут жить, как деревья с обрубленными ветвями, — повторил Вильгельм с пугающей угрозой. — Им отрубят руки и ноги, и они будут живым свидетельством моего возмездия, чтобы люди смотрели на них и устрашились на долгие времена, клянусь Господом Богом!

Шепот одобрения пронесся среди баронов. Один пленный завопил от ужаса и, рыдая, упал в грязь к ногам герцога. Рауль коснулся руки Вильгельма:

— Вы не можете так поступить, милорд! — тихо сказал он. — Кто-то другой мог бы, но только не вы! Только не руки и ноги!.. Ваша месть не может быть столь ужасной!

— Вот увидишь, — ответил Вильгельм.

— Прекрасно сказано, милорд! — восхитился Фицосборн. — Люди сразу узнают вас и будут впредь страшиться вашего гнева.

Пальцы Рауля сомкнулись вокруг рукоятки меча. Он взглянул на пленников: одни униженно стояли на коленях у ног герцога, другие взывали к милосердию, третьи молчали, четвертые молили о прощении… Юноша снова обратился к Вильгельму:

— Но ваша справедливость… ваше милосердие… Где они?

— Заткнись, дурак! — прорычал Жильбер в самое ухо брату.

— Даруй нам смерть! О грозный лорд, даруй нам смерть! — умолял один из пленников, протягивая руки к Вильгельму.

Рауль стряхнул руку брата со своего плеча.

— Даруй им по справедливости! — повторил он. — Такая жестокость недостойна вас, сеньор!

— Ах, Боже ты мой, Страж становится голубком при мысли о небольшом кровопускании! — презрительно воскликнул кто-то.

Рауль обернулся.

— Уж тебе-то я пущу кровь с легким сердцем, Ральф де Тоени!

— Молчи, Рауль! — рассердился герцог. — Раз поклялся, значит, сделаю, Господь наш всемогущий! И ни ты, ни кто другой не помешает мне совершить задуманное.

Он подал знак человеку, который стерег пленных. Раздался вопль отчаяния, разноголосая мольба о милосердии. Подтащили деревянную плаху и полное ведро смолы. Визжащего человека бросили на колени, распластав его руки на плахе. Топор свистнул в воздухе и упал с глухим чиркающим звуком. Отчаянный вопль боли разорвал воздух, позади Рауля удовлетворенно вздохнул Жильбер.

Не будучи в силах спокойно наблюдать, как увечат человека, Рауль протолкался сквозь гущу зрителей, стоящих за спиной герцога. На его пути оказался солдат, пытающийся ухватить хоть частицу отвратительного действа через головы своих более удачливых товарищей. Рауль с такой силой отбросил солдата в сторону, что тот скорчился, а сам продолжил прокладывать себе дорогу сквозь толпу к шатру герцога.

Обнаружив, что его рука все еще сжимает меч Вильгельма, побледневший Рауль на миг задержал на нем взгляд и вдруг швырнул его в угол шатра. От второго жуткого вопля, донесшегося снаружи, к горлу юноши подступила тошнота, казалось, его вот-вот вырвет. Он сел, закрыв лицо руками.

Вопли и стоны снова и снова разрывали ему душу. Казалось, внутренним взором он видел каждого несчастного и злорадствующих, наблюдающих за экзекуцией людей.

Прошло немало времени, прежде чем душераздирающие звуки смолкли. Вокруг шатра слышались лишь чьи-то голоса и шаги.

Гале проскользнул внутрь и припал к ногам Рауля.

— Братец, братец! — зашептал он, тронув юношу за рукав.

Тот поднял голову.

— Шут, ты это видел?

— Да. Кровавая штука месть, — ответил тот. — Но разве можно позволить, чтобы сердце разбивали какие-то анжуйские свиньи?

— Ты думаешь, я беспокоюсь о них? — горько проговорил Рауль. — Если мое сердце и разбито, то только из-за позора самого Вильгельма. — Он потянулся к ножнам и вынул клинок. Пальцы нащупали выгравированные руны: «Придут хорошие времена!» О сердце Христа!..

Шут забеспокоился:

— Ну ладно, что все это значит?

Рауль посмотрел на него, горько усмехнувшись.

— Придет ли время, дурак, когда сегодняшнее будет наконец забыто? Думаю, пройдут годы и годы, но, говоря о герцоге Вильгельме, люди, вспоминая эту кровавую месть, будут называть его тираном. Говорю тебе, такое пятно на его щите не смоют никакие последующие справедливые деяния и боевые подвиги.

— Конечно, он неистов в гневе, братец, но ты же видел его и милосердным, — продолжал недоумевать Гале.

— Я видел дьявола во плоти, — горько усмехнулся Рауль.

— Согласен, в нем сидит дьявол, как и в каждом из его рода, но шесть дней из семи Вильгельм держит его в узде.

Рауль поднялся.

— Но именно этот седьмой день останется в памяти людской, — сказал он и вышел, оставив шута ломать голову над этими словами.

Несколько часов юноша не мог подойти к герцогу. Потрясенный увиденным гарнизон прислал свои условия сдачи крепости. Им была обещана свобода и сохранность как жизни, так и рук и ног. Ни капли крови больше не пролилось в Алансоне, а крепость капитулировала без боя. Не было ни грабежей, ни насилий над женщинами. Чувства герцога были запрятаны в глубь души, а люди еще раз отдали должное его справедливому решению.

Уже смеркалось, когда за Раулем пришел посыльный от Вильгельма с приказом явиться к герцогу. Он неохотно направился к шатру и, войдя, увидел, что герцог в одиночестве сидит за столом, освещенный свисающей сверху лампой. Герцог показал в угол, где все еще лежал его меч.

— Возьми его, — приказал он, глядя прямо в лицо вошедшему Раулю.

Не проронив ни слова, Рауль поднял и подал ему меч. Герцог положил его на колени.

— Завтра я отправляюсь назад в Донфрон, — сказал он и замолк, а потом неожиданно спросил: — Ты знаешь молодого Роже де Биго — безликого недоросля?