Кошмар на улице Мудрологов - Олег Константинович Шевченко

Я часто размышлял, слушая стоны коллег о невыносимости работы в вузе. О чем это они? Думал я? Почему бы им просто не уйти с работы? Почему бы не сменить профессию? Не хотят и не могут.

Во-первых, страх уйти из вуза. Во-вторых, страх уйти из вуза, и так до энного количества. Это даже не страх, а вселенский всепоглощающий ужас. Как будто за пределами высшей школы безвоздушное пространство, приводящее к длительной агонии и смерти. Преподаватель бьется в судорогах страха при мысли, что он может быть уволен. Я знавал многих, которые получали инфаркт, оказываясь за пределами института. Толковые, энергичные молодые люди — погибали в судорогах бледных лиц своих, уйдя из вуза. Другие опускались, превращаясь в интеллектуальное ничтожество. В вузе они пели о своей любви к Сократу и Спинозе, а выйдя из вуза на вольные хлеба, выбрасывали книги из своих квартир, забивали их алкоголем, пачками денег и, сыто отрыгивая, щурили свои заплывшие дурным жирком глазки в неге ничегонеделания.

Ты сам, сам идешь навстречу тишине и деве с головой гиены, которая и есть истинное лицо университетской схоластической философии. Наверное, поэт имел опыт похожий на мой. Кто знает? Но совершенно точно, он слушал лекции по французской литературе в Сорбонне, в респектабельной, титулованной и такой высокомерной Сорбоне.

Я долго шел по коридорам,

Кругом, как враг, таилась тишь.

На пришлеца враждебным взором

Смотрели статуи из ниш.

В угрюмом сне застыли вещи,

Был странен серый полумрак,

И точно маятник зловещий,

Звучал мой одинокий шаг.

И там, где глубже сумрак хмурый,

Мой взор горящий был смущен

Едва заметною фигурой

В тени столпившихся колонн.

Я подошел, и вот мгновенный,

Как зверь, в меня вцепился страх:

Я встретил голову гиены

На стройных девичьих плечах.

На острой морде кровь налипла,

Глаза зияли пустотой,

И мерзко крался шепот хриплый:

«Ты сам пришел сюда, ты мой!»

Мгновенья страшные бежали,

И наплывала полумгла,

И бледный ужас повторяли

Бесчисленные зеркала.

Институт всполошился. Нам отменили пятилетний контракт, до завершения которого оставалось еще два года — тишина была разорвана шипящим: «Ты сам пришел сюда, ты мой!». Как нам сказали, профсоюз преподавателей сам выступил с инициативой перейти на годичный контракт, об этом же просили делегаты преподавателей, и руководство нехотя пошло на уступки. Какое свинство! Преподаватели в шоке. Они потеряли двухлетнюю индульгенцию на безделье. И теперь каждый год в июне их будут либо вышвыривать из вуза, либо оставлять еще на год.

Первые, высунув языки, метнулись к большим начальникам, к простым начальникам, а за отсутствием объекта приложения своего языка к высоким должностям, мелкой змейкой поползли к начальникам совсем маленьким. Как мне сказала уборщица туалета для начальников: «…расход туалетной бумаги там резко сократился,… нашелся аналог-заменитель…». Старушенция, в молодости воевала с бошами в отрядах маки и до сих пор свято исповедует идеи своей боевой коммунистической юности, если и не на митингах, то хотя бы в шутливых комментариях. Последнее, право, оказывается куда как более эффективным, нежели крикливые лозунги новых левых.

Вторые, либо, не имея нужной консистенции языка, либо доступа до объекта почитания, стали тихо напиваться и азартно давить студентов на экзамене, сублимируя на них свою неистраченную энергию страха.

Третьи хихикают в кулачки, ибо их мамы, папы, тети, или жены защитят своих домашних любимцев и уж они то, точно получат продление контракта.

Мне легче. Я могу не только лекции читать, но и работать на разнообразных трудовых фронтах: от политической деятельности (куда хоть и вяло, но иногда зовут), до экскурсий по южному берегу Франции (куда хоть и не зовут, но всегда примут)… да после удачного бенефиса на конференции и курса повышения квалификации я смогу работать сомелье, правда, не во Франции, а где-нибудь в Украине, или еще лучше на украинском курорте Черного моря, где качество вина оценивается тем, насколько оно сладкое, и насколько сильно бьет по мозгам.

Вот только страх не исчезает. Он меньше чем у других, его можно контролировать, но он остается… Горячие мечты, холодные слова, томление перед неизбежностью будущего и трепет о том миге, когда тебя лишат права быть преподавателем философии. Лишат твоих видений и твоих страхов, лишиться этих видений. Неужели это уже не излечимая профессиональная болезнь преподавателя философии в высшей школе?

Из бездны ужасов и слез,

По ступеням безвестной цели,

Я восхожу к дыханью роз

И бледно-палевых камелий.

Мне жаль восторженного сна

С палящей роскошью видений;

Опять к позору искушений

Душа мечтой увлечена.

Едва шепнуть слова заклятий, —

И блеском озарится мгла,

Мелькнут, для плясок, для объятий,

Нагие, страстные тела…

Но умирает вызов властный

На сомкнутых устах волхва;

Пускай желанья сладострастны, —

Покорно-холодны слова!

МЫ ЕСТЬ ТО, ЧТО МЫ ЧИТАЕМ (Июль)

«У интеллигента не биографии, а список прочитанных книг».

Осип Мандельштам

Время летнего отпуска это время напряженной работы. Изматывающей больше, чем, собственно, официальная работа. Ведь любой уважающий себя преподаватель Высшей школы летом трудится неофициально. Он читает, читает и читает, чтобы потом, после окончания отпуска принести студентам результаты своей неофициальной, а значит наиважнейшей работы. Ведь в течение года он вынужден, как лопатой, кидающей навоз, лопатить учебники, пособия, научные статьи и прочую бумажную чушь, без которой не мыслим ученый. А вот в летний отпуск он может позволить себе свободу выбора и полет фантазии, вплетая смыслы и образы в свою душу.

Иногда я вижу людей именно как некий свитерок или гобелен, сотканные, связанные, слепленные из разных материалов.

Там шерстяная красная нить — человек напряженно и яростно горит идеей братства, наверное, он прочитал, что-либо из русских мистиков, например, Достоевского. Эта нить жжет глаза ярким красным отливом, но она греет, даже когда намокнет под ледяным дождем реальности. Она греет, но ее прикосновение к голой коже вызывает зуд и дискомфорт, раз ощутив такое прикосновение, вы уже не сможете его забыть.

А вот стекловата: колючая, искусственная, инородная реальность — тут человек прикоснулся к французскому репу.

Или вооон там. Поглядите! Нить шелковая, измазанная медом, со вкусом дегтя и фекалий из-под больной кошечки. Липко, противно, сладко и ярко играет в лучах солнца — человек зачитывается Коэльо.

Здесь — крепкий, энергичный ароматный кусок из меха северного зверя. Эта мужская реальность, это эстетика ясности, суровости и безграничности воли. Вероятно, передо мною результат освоения Джека Лондона.

А иногда виден оплывший кусочек картона с обваливающейся позолотой и пластмассами под жемчуг —