К чужому берегу. Предчувствие. - Роксана Михайловна Гедеон

Он сделал знак, и графин, пугавший меня, вмиг убрали со стола. По всей видимости, Клавьер был в курсе наклонностей своей подруги и желал избежать эксцессов. Взгляд его серых глаз, направленных на меня, был светлый, вроде как открытый, но я чувствовала, что он сосредоточенно о чем-то размышляет, хотя и не могла понять, о чем именно. Будто решившись на что-то, он галантно пододвинул мне стул.

— Прошу вас, герцогиня. Уверен, статья в «Монитере» будет вам интересна.

— Какое внимание уделяет консульская печать нам, роялистам! — захохотала Эме. — О нас уже пишут в газетах, черт возьми! Кто бы знал, когда у нас благодаря этому появятся деньги?

Я присела за стол, натянутая как струна. В газете, которую он мне предложил, действительно была статья, в которой говорилось о миссии Кадудаля в Париже и упоминалось имя Александра наряду с именами Бурмона, Соль де Гризоля и Сент-Илэра.

«Жорж Кадудаль прибыл в столицу, чтобы заключить мир с первым консулом и принять его предложение присоединиться к республиканской армии, — говорилось в газете, — все условия этого перемирия были обсуждены еще в январе, и планы Англии, таким образом, ожидает абсолютный крах. Кадудаль полон решимости поставить свои отряды на службу Республике».

Я читала эту галиматью, но от моих глаз не укрылась пантомима, разыгравшаяся за столом в течение считанных минут. Клавьер, перед которым здешний персонал вился, как уж на сковородке, шепнул пару слов официанту, тот сломя голову помчался к помосту, где распевал Гара, и, очевидно, передал ему какую-то просьбу банкира. Модный певец, закончив очередную арию, тут же устремился к нашему столу и решительным движением сграбастал Эме за талию.

— Умираю от желания потанцевать с вами, душенька! — воскликнул он, все так же картавя. — Давайте же, пару гавотов, с вашей несравненной грацией!..

Эме не заставила себя уговаривать и охотно отправилась танцевать в обнимку с певцом. Я подняла на Клавьера довольно мрачные глаза.

— Услали Эме подальше, да? Ловко это у вас получается!

— Почему бы нет? — Его тон был невозмутим. — Этот красавец каждую среду поет на вечерах у моей Терезы, получает за это деньги, которых не заслуживает. Разве не может он оказать мне услугу?

— А зачем вам эта услуга, позвольте спросить?

— Мне нужно поговорить с вами без свидетелей, только и всего.

Размышляя, что бы это все значило, я медленно отложила газету.

— С чего вы взяли, что я буду говорить с вами?

Он вальяжным жестом достал из кармана сюртука золотые часы, проверил время и, чуть наклонившись ко мне, вполголоса произнес:

— Признаться, я слышал, что вы в Париже. И сейчас, когда случай нас вот так неожиданно свел, я решил, что вам небезынтересно будет поговорить о своем муже.

— О моем муже? — У меня застучало в ушах. Сам факт того, что он упоминает об Александре, был невероятен. — Да что вы о нем знаете?

— Я могу дать ему дельный совет.

— Зачем?

— Затем, что в деле, которым он занимается в столице, есть и моя заинтересованность.

Заметив, что я крайне насторожена, он усмехнулся:

— Полноте! Не дуйтесь. Что нам теперь делить? Все в прошлом. Дело чисто политическое, так что можете спрятать иголки.

— Политическое дело, — повторила я насмешливо. — Вы еще не достаточно насиделись в тюрьме? Вам так понравилось в Сен-Пелажи, что вы снова ищете интриг?

Он закурил сигару, поднесенную официантом. Взгляд его обратился к танцующим, он проследил за Эме, которая в достаточном отдалении от нас галопировала с Гара. Потом, стряхнув пепел с сигары, признал:

— Черт возьми, милочка, вы хорошо осведомлены. Наверное, наш общий друг Талейран снабжает вас нужными сведениями?

— Вы не очень бахвалитесь, записывая Мориса в друзья? — съязвила я, пропуская мимо ушей это его «милочка». Разве в обращении было дело? — Он друг первого консула, а вы, как известно, в опале у нынешнего режима.

Клавьер пожал плечами.

— Друг, недруг… Это все так быстро меняется нынче, мадам. Однако вы не вполне представляете себе картину мира, и я вас кое-чем удивлю. Нашему общему другу, — он сказал это подчеркнуто настойчиво, — да, именно так… нашему общему другу я обязан тем, что был не расстрелян этим корсиканцем, а только арестован. Так что связи с Талейраном у меня вполне дружеские, можете мне верить.

— Каким же образом Морис вас спас? — спросила я недоверчиво.

— Да вот так, представьте. Спас запиской. Когда 25 января я возвращался вечером домой, дворецкий передал мне письмо, написанное карандашом. Записку оставили с рекомендацией не позволить мне пройти в дом, пока я не прочту ее… Талейран предупредил меня, что мне грозит полная конфискация, высылка, возможно, даже расстрел. Ну, благодаря такому предупреждению я решил переночевать в другом месте… где успел подготовиться к аресту и почистить свои дела. Вы же слышали, что после проверки моих счетов ровно ничего не нашли, сколько бы Бонапарт ни бесновался.

Легким жестом прикоснувшись к левой стороне груди, Клавьер вкрадчиво добавил:

— А записку я храню здесь, у сердца. На всякий случай.

Я внимательно смотрела на него. Вид у Клавьера был крайне респектабельный, свежий, если не сказать лощеный, и самоуверенный. Одет он был с иголочки, как всегда: молочного оттенка сюртук, великолепный, хорошо повязанный галстук гранатового цвета с умопомрачительной бриллиантовой булавкой, высокие, предназначенные для верховой езды сапоги а ля рюсс[18] из мягчайшей шоколадной замши.

Изящные запонки из весьма модного нынче сердоликового камня украшали шелковую сорочку у запястий… Прическа у него была другая, а ля Тит[19], но светлые волосы были завиты очень искусно. В общем, и эта одежда, и эта прическа ему очень шли, и он выглядел даже лучше, чем обычно. Во всяком случае, он нисколько не походил на затравленного, побитого обстоятельствами врага Консулата.

«Возможно, это Тереза так о нем заботится, ведь он вроде бы сейчас начал жить семейной жизнью, — предположила я мысленно. — Впрочем, что за вздор! Тереза — ха, образец вкуса!» Мне было известно, что эта львица моды однажды явилась в Оперу в натуральной тигровой шкуре, перехваченной золотым поясом и доходящей едва ли до колен, с колчаном, усыпанном бриллиантами, за спиной, — тут можно было говорить о чем угодно, только не о хорошем вкусе.

— Да, у меня все хорошо, — заявил он, заметив мое пристальное внимание. — И успокойтесь, я не собираюсь вливаться в ваши ряды и лично поднимать белое знамя. Я лишь хочу осложнить корсиканцу жизнь, только и всего. Раз уж вы повстречались мне, я кое-что передам вашему супругу, ведь иного способа повлиять на