Сказки Освии. Два брата (СИ) - Бондарь Татьяна Николаевна

Осмотрев мои ноги, Мэлли заохала. В открытых мозолях и ранах на ступнях грязь пробыла слишком долго, и они воспалились.

В дверь постучали, и вошел герцог. Он послушал ворчание няни, подошел и спросил разрешения осмотреть мои ноги. Мне, наверное, было бы стыдно согласиться в обычном состоянии, но чай уже начал действовать, и я не возражала.

— Необходимо обработать, — Рональд остался недоволен осмотром, и по его просьбе няня принесла небольшую бутылочку из матового коричневого стекла.

Мне была знакома эта бутылочка. В таких хранили настойку очередки. Она была первым лекарством от плохих ран, которые могли привести к заражению крови. Правда, пользовались ею только по необходимости. На это были три причины.

Первая — настойка ужасно воняла, но это были пустяки, в хорошо проветриваемом помещении от нее даже могло не стошнить.

Вторая — боль от настойки была ужасной. Она проникала очень глубоко в рану и спаивала кожу, восстанавливая до нормального состояния за час. Но даже это было не главной причиной, по которой люди избегали использовать очередку.

Главная же, третья причина состояла в том, что на этот самый час, пока лекарство полностью не выветривалось из организма, жертва его воздействия начинала говорить все, что ей приходило в голову, нисколько не задумываясь о последствиях, а когда действие лекарства прекращалось — благополучно забывала, что вытворяла. Тут и начинались настоящие проблемы. Настойка разрушила не одну семью, а кое-кого даже довела до виселицы. Поэтому использование очередки негласно считалось негуманным, применялось в основном тюремщиками из-за своей третьей особенности и студентами, которым было все равно, какую дрянь пить. Кроме них, к слову, употреблять очередку внутрь никто не осмеливался. Здравомыслящие люди, если уж им все-таки доводилось прибегнуть к такому коварному средству, просто капали его на раны.

Несмотря на действие мальвы, я протестующе задергалась и завопила:

— Нет! Только не это! Мне нельзя!

— Ты предпочтешь умереть от заражения крови? — строго спросил мой мучитель.

— Да! — честно сказала я.

Я бы отбивалась до последнего, но мальва окончательно победила во мне личность, и я уснула. Последнее, что я запомнила, — ужасную вонь, заполняющую комнату.

Я проснулась и долго лежала, глядя в потолок. Моя комната выглядела как-то иначе. Куда-то пропали бархатные шторы, карниз валялся на полу. Я пыталась понять, сколько проспала и что произошло, но память упорно не хотела отдавать пережитое. У нее, как у липкой грязи, приходилось отвоевывать воспоминания о прошедшей ночи, и она туго и неохотно возвращала их, остановившись совсем на моменте, когда Рональд капнул очередку на мою израненную ногу. Я резко села в кровати. Надо было узнать, жив ли Альберт, но уже через секунду я откинулась обратно на подушки. Кот спал рядом. Вид у него был неважный: куска хвоста не хватало, на боку шерсть была продрана дорожкой, будто след от старого пореза, и он говорил лучше слов, что Альберта тоже лечили вчера очередкой. Он снова был рыжим, пушистым и мирно дышал у меня под боком. Это было главным.

Тут меня занял новый вопрос: как штора, упав с карниза, перебралась на кровать и так плотно обмотала меня? На короткое время я успокоила себя мыслью, что использовала ее как одеяло, но нехорошее предчувствие холодком засквозило по спине. Надо было вставать, выяснять, что приключилось, но я оттягивала этот момент и еще долго валялась в кровати, изучая лепнину на потолке. Только жуткий голод сумел оторвать меня от этого увлекательного занятия.

Я заставила себя подняться. На мне не было никакой одежды, штора плотно окутывала мои абсолютно голые выпуклости. Это настораживало еще больше. Я косо глянула на кота. Он спал, крепко и безмятежно, даже не пытаясь подглядывать. Я решила поискать ответы у няни Мэлли, а заодно выпросить у нее что-нибудь вкусненькое.

Одевшись в самое простое платье, я вышла в коридор. Чутье подсказывало мне, что Рональда стоит обходить сегодня стороной, но, как назло, я наткнулась на него за первым же поворотом. Он поздоровался со мной, почему-то не поднимая глаз. Какое-то новое чувство я прочитала в его спектре. Только через минуту, когда он уже скрылся в одной из комнат, я с удивлением догадалась, что это было смущение, ранее ему незнакомое. И тут я поняла, что настойка очередки стерла из моей памяти какие-то очень яркие события.

Няня Мэлли косо глянула в мою сторону, и сосредоточилась на протирании посуды. Ей тоже было неловко. Я села на стул. Аппетит у меня пропал.

— Няня, — серьезно сказала я. — Мне надо знать, что я вчера натворила!

Няня замялась, начала что-то бормотать себе под нос и суетиться.

— Я не уйду, пока ты мне все не расскажешь! — настоятельно потребовала я.

Няня, похоже, посчитала, что рассказать все-таки надо, вздохнула и поведала мне о забытой части дня.

После того как мне обработали раны, которые казались герцогу и Мэлли подозрительными, я проснулась от боли. Немного поорав, не больше пяти минут, я вскочила и полезла целоваться к герцогу, приговаривая при этом, что я его спасу, что расколдую и Альберта, и его самого, и флегматичного слугу и всех-всех-всех.

Потом из соседней комнаты прибежал такой же, как и я, отмытый и «подлеченный» кот. Мы бросились в объятия друг другу и принялись плакать от радости встречи. Ему, своему лучшему другу, я в остром приступе обиды возмущенно орала жалобы на бездушного герцога Рональда. Кот поддакивал и кивал, одобряя каждый мой недовольный возглас.

— Он притащил меня в свой дом непонятно зачем! Требует любви, а сам трусливо прячется по комнатам и замуж, как порядочный герцог, не зовет! Бесчувственное бревно! — обиженно рявкнула я герцогу в лицо.

Кот громко посочувствовал мне, использовав неприличное слово, и подтвердил, что именно таким бревном его брат и является.

Потом мы внезапно вспомнили с ним на пару, что он-то меня замуж звал, и пришли к выводу, что откладывать свадьбу и дальше глупо. Кот дурным голосом стал звать священника, его вопли разлетались на полкоролевства. Мои были слышны в чуть меньшем радиусе.

Священник не шел. Несмотря на все уговоры со стороны няни и Рональда, мы продолжали буйствовать и требовать, чтобы нас немедленно поженили. Апофеозом нашего временного помешательства стало то, что Альберт пригрозил сжечь библиотеку брата, если тот немедленно нас не поженит. Рональд понял, что мы не уймемся, и решил нам подыграть. Он сказал, что, как герцог, имеет право скреплять и расторгать браки.

«Так что же ты молчал!» — икнул кот, и отправил меня надевать подвенечное платье. Сам он переодеваться не пошел, заявив Рональду: «Я и так самый красивый и даже котом девушкам нравлюсь больше, чем ты».

Поднявшись к себе, я поняла, что весь гардероб, щедро предоставленный мне герцогом, просто жалок и убог и что в свой самый особенный день жизни я непременно должна облачиться в шторы. Чтобы не заставлять жениха ждать, я просто дернула за конец полотна посильней и схлопотала карнизом по голове. Это придало мне новые силы, сняв халат, под которым ничего не было, я замоталась в добытую собственным трудом штору (и не нужны мне никакие подачки от герцога, я сама уже почти герцогиня!) и гордо зашагала вниз на кухню, где и должна была проходить церемония. Штора все время разматывалась, и из-под нее выскальзывали разные части тела, но я добралась до цели, и мы с котом торжественно встали перед герцогом.

Отступать Рональду было некуда, и он начал церемонию, взяв, правда, вместо положенной для нее книги кулинарную. Мы, счастливые влюбленные, не заметили подмены и продолжили слушать его речь, блаженно улыбаясь. К счастью, час к этому времени прошел, и под слова «тушить на медленном огне в течение трех часов» два тела рухнули к ногам Рональда, словно мертвые, а он облегченно вздохнул.

К концу рассказа няни Мэлли я была красной, как спелый помидор, и сидела, обхватив голову руками.

— Я же говорила, лучше смерть, — только и смогла сказать я. — Как мне теперь Рональду в глаза смотреть?