У Никитских ворот. Литературно-художественный альманах №2(2) 2017 г. - Альманах Российский колокол
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Знаете, сегодня еще бабки все решают, – заметил я с усмешкой бывалого циника. – Рублики, а еще лучше доляры – капуста зеленая-зеленая. Взращивать эту капусту – вот главный талант нынче.
– Это правда, – согласился он. – От этого еще горше. Жалко только, что годочки-то бегуть. Жизня-то несется, как лифт, и без остановки. Верить бы только, что все наверх, все на небо, а там, глядишь, и продолжишь свои… мытарства. Ну, ходите: ваши белые…
В красивом старинном особняке вдруг запикал радиоприемник. Этот резкий звук через раскрытые окна ворвался в тихую улочку, в задремавший было старый каштановый парк.
– Ну вот, два часа, перерыв закончился, – всполошился мой собеседник и стал поспешно складывать свои шашечки. – Господи, как надоел мне этот дом с мезонином! Скучнейшее здание, не находите? Сейчас Александра Леонтьевна меня встретит: «Опаздываете, Жаворонков!» Она все время мою фамилию вот так вот редактирует. Никак не может смириться, что я просто Жаворонок. А о том, что Ангел, уж и говорить нечего.
Говоря это, очкарик вскочил и передразнил, нет, талантливо сыграл, видимо, очень крупную и солидную начальствующую даму и, подняв указательный палец, подытожил:
– Женщина у штурвала власти – это сплошное плаванье в шторм. Вот удивительно, меня почему-то все исключительно по фамилии называют. Даже жена. Жаворонок да Жаворонок.
Он поднялся, встал и я.
– Вы уж простите меня за эту неожиданную и назойливую исповедь.
– Ну что вы, – промямлил я, неизвестно от чего смущаясь.
– Лифт! – многозначительно произнес он и снова потряс над головой указательным пальцем. – Лифт! Кого-то вверх поднял, кого-то неумолимо опускает вниз, а кто-то между этажами застрял и тарабанит, что есть силы тарабанит… – он положил шашки в карман пиджака и уже было повернулся, чтобы уйти, но, все еще глядя мне в глаза, говорил:
– Я сделал интересный вывод: счастья не дождешься, когда ждешь, и не найдешь там, где ищешь, но его надо всегда ждать и всюду искать. И вот оно приходит, когда уже устанешь ждать, искать, когда потеряешь всякую надежду. Короче, нужно жить и работать. Всего вам доброго. Будьте здоровы! – и он повернулся, чтобы направиться в свой старинный особняк.
Мне захотелось как-то ободрить его, и я почти выкрикнул:
– Вы стихи пишите! У вас наверняка здорово получится.
– А я и пишу, – ответил он серьезно и просто. – Только уж это для себя. Только для себя. По ночам. А, может, для сына, коли он будет. Очень хочу. А уж интересно ли ему будет читать потом… Это уж опять случай покажет. Прощайте.
Он отвернулся, только сделал шаг, как на него с лаем набросилась собачонка – смешной безобидный мопс на длиннющем поводке. Выгуливавшая его в парке хозяйка тут же поспешила этот поводок укоротить:
– Ленчик, фу! Фу, Ленчик!
Посмеиваясь, Ангел Федорович вернулся ко мне:
– Надо же, именно на меня набросился. И имя у него, в отличие от меня, простое человеческое…
– Вы резво шагнули в его сторону, вот он и затявкал, – пожал я плечами.
– Э-э, нет, все в этой жизни неспроста…
– Вы же только что утверждали – все случайно.
Жаворонок на секунду опустил голову и вдруг взглянул на меня так, будто тумблер какой включил, и зажег глаза свои так, что свет их даже в солнечный день не потерялся:
– А хотите импровизацию?
– То есть, – не понял я.
– Стихи! Тут же, мигом! Тему! Тему давайте!..
– Тему? Господи, какую же тему?..
– Да скорее же: мне на рабочее место пора!
– Ну, хорошо, тему так тему. Вот хоть этот пес, что вас облаял…
– Есть! Отлично! – Ангел на секунду закрыл глаза и тут же начал:
Бежит ко мне, смешно болтая ухом,
Виляя бойко на раскрытую ладонь…
Я попытался возразить:
– Он вовсе не вилял, а как раз наоборот. Да и вилять там особо нечем. Это же мопс, хвост – крючок жалкий…
– Не мешайте! – взвизгнул Жаворонок. – Художник имеет право на домысел. Это не копия! Это подлинник, – он воздел кверху руку, и мне даже показалось, что кончики пальцев его коснулись кроны каштана. – Это акт! Его величество творческий акт!
Мне показалось, что он немножко того… немножко ку-ку. И я даже с опаской огляделся, не собирается ли вокруг нас народ. Слава богу, дама с мопсом удалялась, и ее Ленчик бодро потявкивал на новых встречных и поперечных.
Ангел Федорович Жаворонок вновь взметнул свои руки-крылья:
Бежит ко мне, смешно болтая ухом,
Виляя бойко на раскрытую ладонь,
А на цепи скулит и припадает брюхом
Дворняга-матъ: не тронь его, не тронь!
Куда бежишь ты, глупый кругляшок?
Что тычешься своим сопливым носом?
Чуть поманил тебя – и я уже дружок,
Который камнем ни за что не бросит…
Ах, псина милая, да я и сам таков:
Айда вприпрыжку за друзьями!
Все не отучат нас, щенков,
О стенку разбиваться лбами.
Пойми, малыш, жизнь впереди собачья:
Хвост подожмешь, и вырастут клыки,
Слюнявя раны после битвы брачной,
Помянешь мать и взвоешь от тоски.
Помянешь, как она предупреждала,
Всплакнешь о том, что не ценил ни в грош,
И удивишься: ах, как детства мало…
И лучше мамы друга не найдешь.
Он замолчал. Молчал и я. Вдруг он будто сдулся, как-то ссутулился, из ангела превратился снова в маленького жаворонка.
– Ну, как? – выдохнул он.
– Нормально, – промямлил я, уже боясь его нечаянно обидеть. – Я в стихах-то не очень. Грустно, конечно…
– Грустно, значит, есть чувство, атмосфера, – нетерпеливо перебил он меня. – Уже кое-что. Как утверждал Роден, искусство – это, прежде всего, чувство, – он помолчал и вдруг безнадежно махнул рукой. – A-а… Все это ерунда, наивно, ну, короче, слишком по-детски. Хм-м, мама в меня очень верила…
Ангел Федорович отвернулся и быстро пошел прочь.
Жаворонок. Он и в самом деле был похож на птичку. Но какую-то пощипанную, нахохлившуюся, которой пока не до песен и полетов. У него острый носик, круглые глазки. Он быстро и едва заметно заикаясь говорит. Голова втянута в плечи, от этого вид у него какой-то испуганный. Да, что-то не верится, что этот «жаворонок» поднимается высоко в небо и поет вдохновенно по утрам. Вообще, эта птичка скорее похожа на изрядно потрепанного воробья. Вон как быстро перебирает ножками. По-моему, он немного шизо…
Жаворонок
