Ислам и Запад - Бернард Луис

Другим поучительным примером является слово сийаса. В современном арабском оно означает «политика». Этимологически оно связано с древним словом со значением «конь» и восходит к глаголу саса — «ухаживать за лошадьми». Активное причастие от этого глагола, саис, конюх, проникло через Индию в английский язык в форме syce[45]. Картина, разумеется, вырисовывается достаточно знакомая. Английское government («правительство») происходит от греческого слова со значением «руль» и указывает на связь представлений о лидерстве и власти с мореходством. Образ государства-ко-рабля и лидера-рулевого обычен среди морских народов, так же как среди сухопутных естественны ассоциации с коневодством, ведущие по аналогии от управления лошадьми к управлению людьми, то есть к управлению государством, правлению и политике. Таково обычное значение арабского слова сийаса и соответствующих заимствований в персидском, турецком и других исламских языках.

Но всегда ли сийаса означало «политика»? Если верить словарям, то да. Обратимся, однако, к знаменитому тексту XIII века, книге «Фахри» иракского историка Ибн ат-Тикта-ки, где написано: «Сийаса есть главное орудие царя, на которое он полагается, дабы предотвратить кровопролитие, защитить добродетель, отвести зло, подавить злодеев и предупредить преступления, ведущие к мятежу и смуте».

Многовато для политики, даже принимая во внимание локальные особенности политического стиля и словоупотребления. На самом деле в то время и в том регионе слово сийаса означало вовсе не «политика», а «наказание». Между политикой и наказанием, конечно, существует связь, но все-таки это не синонимы. В позднесреднековом исламе сийаса, как правило, означало «наказание», точнее дискреционное наказание, налагаемое правителем по своему усмотрению, в отличие от судебного наказания, определяемого мусульманским священным правом. Часто это слово употреблялось в специализированном значении «телесное наказание», а также «смертная казнь». Если мы вновь обратимся к отрывку из Ибн ат-Тиктаки и интерпретируем слово сийаса не как «политика», а как «строгое дискреционное наказание», то список целей, достижению которых призвана служить сийаса, покажется куда более оправданным.

Вот еще один пример опять-таки простого слова, понятия 'абд. 'Абд по-арабски означает «раб»; слово это происходит от корня со значением «служить» и встречается в теофорных именах, таких как Абдаллах («раб Бога»), благодаря которым и приобрело широкую известность; в других именах слово «Бог» заменяется каким-либо из божественных эпитетов: Абд ал-Карим, Абд ал-Хамид и пр. Однако в классическом арабском 'абд несколько раз меняло оттенки значения. Вначале оно обозначало просто раба без указания на происхождение, потом приобрело специализированное значение «чернокожий раб», тогда как белых рабов называли по-другому, и, наконец, стало означать просто «чернокожий» независимо от статуса. В старых словарях эта эволюция значения не отражена, но она четко устанавливается на основании позднеклассических текстов и современного разговорного словоупотребления[46].

Можно привести множество других примеров неверного понимания, происходящего от невнимания к историческим изменениям и локальным особенностям. Такие слова, как аскар, джайш, джупд переводятся в словарях одинаково — «войско», однако они далеко не синонимы, и в разное время в разных местах имели различные значения. Хороший исторический словарь поведал бы нам, как, почему и где употреблялось каждое из этих слов, да вот словаря такого, увы, не существует.

Еще один источник непонимания — неумение четко разграничить разные понятия. Об арабском часто говорят (в основном те, кто не имеет о нем ни малейшего представления), что это язык расплывчатый и цветистый, а арабские тексты многословны, нечетки и высокопарны. Подобное описание классического арабского ни в коей мере не соответствует действительности. Заблуждение такого рода возникает вследствие неспособности читателя понять текст и может отчасти объясняться проецированием в прошлое специфических особенностей узуса некоторых современных носителей языка. Но классический арабский — точное и надежное средство передачи мыслей. Да, он богат поэзией и красноречием, искусствами, изощряясь в которых, люди не всегда могут точно сказать, что они имеют в виду, и не всегда могут иметь в виду именно то, что говорят, но это только одна его сторона. Арабский язык необычайно ясен и четок, а в качестве средства философского и научного общения с ним вплоть до нового времени мог сравниться только греческий. Отдельные писатели, разумеется, бывают расплывчаты и неточны, но переводчику лучше исходить из посылки, что оная расплывчатость — результат его собственного невежества или непонимания, чем относить ее на счет небрежности автора или его неумения подобрать нужные слова.

Неверный перевод может стать следствием того, что переводчик не сумел распознать какое-либо техническое или специализированное значение обычного арабского слова. Подобные ошибки часты в переводах текстов, повествующих о средневековой исламской администрации, словарь который до сих пор изучен недостаточно. Примером может служить первый французский перевод капитального средневекового юридического трактата, в котором арабское слово канун передается как «le maintien des lois[47]»[48]. По-арабски канун и в самом деле означает «закон», а также некоторые специализированные виды законов или постановлений. Однако, особенно в Ираке и на востоке арабского мира, оно обозначало и один из видов кадастрово-фискального описания и именно в этом смысле и употребляется в интересующем нас тексте, так что в переводе допущена весьма серьезная неточность.

Сходные проблемы могут возникнуть при переводе практически любого классического арабского текста, который может попасться под руку. Любой ученый, овладевший одной из областей арабской специальной литературы, может посрамить любого переводчика, осмелившегося сунуться в его вотчину. В частности, поэтому у нас так мало широкомасштабных переводов, а большинство тех, что имеются, делают новички, до которых еще не дошло, насколько их занятие рискованно.

Иногда причина непонимания состоит в том, что переводчик не распознает изменение социального контекста того или иного термина и скрытые аллюзии, которые тот может содержать. Шииты часто именуют Омейядов и их сторонников ал-мухиллун. Это слово представляет собой активное причастие от глагола ахалла— разрешать или, точнее, признавать правомерным. Употребляемое мятежниками как бранное по отношению к правительству, оно ставит в тупик современных ученых, пытающихся его передать самыми разными способами. Скажем, один современный автор, детально изучавший раннеисламский период, перевел его как «еретики»[49], что, даже если не касаться вопроса о близости к оригиналу, вызывает большие сомнения по другим основаниям. На самом деле упомянутая идиома представляет собой намек на истребление омейядским войском в битве при Кербеле потомков Пророка. Мухиллун — это те, кто одобряет или оправдывает именно этот акт, то есть те, кто считает правомерным пролитие крови родичей Пророка, а именно династия Омейядов и ее сторонники.

Иногда значение слова расширяется или модифицируется благодаря его использованию в качестве эвфемизма. Так, несколько различных слов используется для обращения к евнухам или их обозначения, ибо их состояние слишком омерзительно, чтобы называть его прямо. Иногда евнуха называют устад — словом, которое применяется также к мастерам-ремесленникам, кучерам и учителям; чаще его именуют хадим, что обычно означает «слуга» и именно в таком качестве фигурирует в султанском титуле Хадим ал-Харамайи, слуга или служитель двух священных городов, Мекки и Медины. Были времена, когда почти каждый евнух был слугой, а многие слуги мужского пола были евнухами, но тем не менее эти два термина никогда не были идентичными, так что возможностей ошибиться здесь сколько угодно.

До сих пор мы рассматривали в основном примеры упущений, когда переводчик оказывается не в состоянии передать выраженный в оригинале важный оттенок значения. Зачастую происходит прямо противоположное: переводчик более или менее правильно понимает текст, но, пытаясь донести его до читателя, вносит в перевод неоправданные дополнения, не находящие подтверждения в оригинале.

Самой обычной формой дополнения к тексту является неявная ложная аналогия, когда к арабскому словосочетанию подбирается то, что переводчик считает английским эквивалентом. Так, кади-л кудат иногда переводят «lord chief justice» (верховный судья), а сахиб ад-дафтар — «chancellor of the exchequer» (канцлер казначейства). Такие ошибки наиболее характерны для британских колониальных переводчиков Викторианской эпохи, но встречаются повсюду. Более близкий к нам пример тенденциозной (возможно, нарочито тенденциозной) трактовки — перевод слова Халифа (халиф) словосочетанием «Президент республики».