Работы Фрейда по технике психоанализа. - Жак Лакан

Вы можете заметить мне: "Мы же не глаз, что это за болтающийся глаз, которым выморочите нам голову?"

Коробка означает ваше собственное тело. Букет — блуждающие инстинкты и желания, объекты желания. А что же такое котел? Он вполне может быть корой головного мозга. Почему бы и нет? Это вполне любопытная версия, мы поговорим о ней в другой раз.

Посреди всего этого ваш глаз не может свободно перемещаться, положение его зафиксировано в качестве маленького аппендикса, раздражителя коры головного мозга. Но зачем тогда я говорю вам, что он перемещается и в зависимости от его положения механизм то срабатывает, то нет?

В данном случае глаз, как это часто бывает, является символом субъекта.

Вся наука основывается на сведении субъекта к глазу и поэтому она может приобрести для вас конкретные очертания, стать объективированной — мы остановимся на этом в другой раз. По поводу теории инстинктов, некто в прошлые годы предложил одно замечательное построение, самое парадоксальное из известных мне — построение, которое инстинкты овеществляло. В конце концов не устоял ни один из них, и в этом смысле подобная демонстрация оказалась полезной. Чтобы хоть на мгновение свести себя к глазу, нам потребовалось бы занять позицию ученого, который может постановить, что он является лишь глазом, и повесить табличку на дверь: "Экспериментатора не беспокоить'1". В жизни же все происходит иначе, поскольку мы не являемся только глазом. Итак, что же в данном случае означает глаз?

А означает он то, что в отношениях между реальным и символическим и в результате возникающего в результате этих отношений мира все зависит от положения субъекта. Положение же субъекта — как должны уже были вас научить мои бесконечные повторения — главным образом определяется его местом в мире символического или, иначе говоря, в мире речи. Данное место является тем, от чего зависит, имеет ли он право или же ему запрещено называть себя именем "Педро". Согласно тому или иному случаю он попадает или нет в поле конуса.

Вам трудно, конечно, все это переварить, но если вы хотите понять, что я буду говорить дальше, вам без этого не обойтись.

Текст Мелани Кляйн нам следует воспринимать как он есть как отчет о некотором опыте.

Перед нами мальчик в возрасте около 4 лет, чей уровень развития, как мы читаем, соответствует 15–18 месяцам. Что хотят этим сказать? Каким образом это было определено? Что служит здесь мерилом? Как правило, такие уточнения бывают опущены. Понятие аффективного развития, соответствующего 15–18 месяцам, остается еще более размытым, чем изображение букета в нашем опыте.

Словарный запас ребенка очень ограничен, более того — неправилен. Мальчик искажает слова и по большей части неверно их употребляет, хотя порой можно понять, что ему известен их смысл. Мелани Кляйн настаивает на самом поразительном факте — у этого ребенка нет желания дать себя понять, он не стремится к общению, а единственной деятельностью, отмеченной более или менее игровым характером является издавание звуков и получение удовольствия от звуков без значения, от шума.

Мальчик все же обладает чем-то от языка — иначе бы Мелани Кляйн не смогла понимать его. Он располагает некоторыми элементами символического аппарата. С другой стороны, Мелани Кляйн, с первого, столь важного, контакта с ребенком характеризует его поведение как апатию, безразличие. Он не настолько уж дезориентирован. Он не производит впечатления идиота, вовсе нет. Мелани Кляйн отличает его от всех невротических детей, виденных ею ранее, замечая, что он не проявляет, даже в скрытой форме, ни видимого беспокойства, как это происходит у невротиков, ни резких перемен настроения, ни зажатости, натянутости, застенчивости. Все это не ускользнуло бы ни от кого, кто имеет соответствующий терапевтический опыт. Мальчик ведет себя так, как будто ничего не происходит. Он смотрит на Мелани Кляйн так же, как смотрел бы на мебель.

Я подчеркиваю эти детали, чтобы оттенить однообразный характер реальности для него. Все для него в равной степени реально и одинаково безразлично.

Вот где начинается недоумение г-жи Желинье.

Мир ребенка, говорит Мелани Кляйн, продуцируется исходя из содержащего — тела матери — и содержимого этого тела. В ходе развития инстинктивных отношений с привилегированным объектом, которым является мать, ребенку приходится осуществить ряд отношений воображаемой инкорпорации (ощущение включения постороннего тела в свое собственное). Он может кусать, поглощать тело матери. Стиль такой инкорпорации характеризуется разрушительностью.

В этом материнском теле ребенок ожидает встретить ряд объектов, которые сами по себе обладают определенным единством, хотя и являются включенными и которые могут быть опасны для него. Почему опасных? — ровно по той же причине, по какой и он опасен для таких объектов. Тут весьма уместно заметить, что в зеркале он наделяет их теми же разрушительными способностями, носителем которых, как он чувствует, является он сам. И в качестве таковых, он будет подчеркивать их внешний характер по отношению к первым ограничениям собственного Я и отбросит их как плохие объекты, опасные, ка-ка.

Такие объекты, конечно же, будут экстериоризированы, изолированы от этого первого универсального содержащего (вместилища), от этой первой целокупности, которой является фантазматический образ тела матери — всеобъемлющее царство первой детской реальности. Но в его представлении они тем не менее всегда будут сохранять тот оттенок зловредности, которым было отмечено первое к ним отношение. Вот почему он их ре-интроецирует и перенесет свой интерес на другие, менее опасные объекты. Например, он составит так называемое уравнение: фекалии — моча. Различные более нейтральные объекты внешнего мира будут рассматриваться как эквиваленты первых и будут связаны с ними уравнениями — я подчеркиваю — воображаемыми. Соответственно, символическое уравнение, вскрываемое нами между такими объектами, возникает в чередующемся механизме удаления и интроекции, проекции (выбрасывания) и поглощения (абсорбции), то есть в воображаемой игре.

Как раз такую игру я и попытался символически представить в моей схеме воображаемыми включениями реальных объектов или, наоборот, захватом воображаемых объектов внутрь реальной оболочки.

У Дика мы прекрасно видим, если можно так сказать, наметки перевоплощения внешнего мира в воображаемое. Такое перевоплощение уже готово обнаружиться, но оно еще только готовится.

Дик играет с вместилищем и содержанием. Он уже, разумеется, овеществил в некоторых объектах, например, в маленьком поезде, определенные тенденции и даже личности — себя самого в качестве маленького поезда по отношению к своему отцу, большому поезду. Впрочем, количество значимых для него объектов, что удивительно, крайне невелико и ограничивается тем минимумом знаков, который позволяет выразить внутреннее и внешнее пространство, содержимое и вместилище. Так, черное пространство сразу же приравнивается ко внутреннему пространству тела матери, в котором он скрывается. Однако, чего здесь нет, так это свободной игры, соединения между различными, воображаемыми и реальными, формами объектов.

Вот как получается, что когда он скрывается в пустом и темном внутреннем пространстве материнского тела, то объектов там не бывает, к большому удивлению г-жи Желинье. Это происходит по очень простой причине — в его случае букет и ваза не могут быть там в одно и то же время. Вот где ключ к пониманию.

Недоумение г-жи Желинье основано на том факте, что для Мелани Кляйн все находится в одной плоскости одинаковой реальности — unrealreality, как она выражается, — что действительно не позволяет понять разрозненность различных sets первичных объектов. Дело в том, что у Мелани Кляйн нет ни теории воображаемого, ни теории эго. Ввести такие понятия и усвоить себе, что в той мере как одна часть действительности становится воображаемой, другая является реальной, и наоборот в той мере как одна является реальностью, другая оказывается воображаемой, — предстоит нам. Отсюда ясно, почему в начале никак не может быть завершено сопряжение различных частей, sets.

Мы имеем здесь дело с зеркальным отношением.

Назовем это плоскостью проекции. Но как обозначить коррелят проекции? Тут необходимо найти другое слово, нежели "интроекция". В том значении, в котором мы используем его в анализе, слово "интроекция" не противоположно проекции. Как вы заметите, оно используется лишь тогда, когда речь идет о символической интроекции, и ему всегда сопутствует указание на символический регистр. Интроекция всегда является интроекцией речи другого, что подразумевает измерение, совершенно отличное от измерения проекции. Опираясь на такое различие, вы можете провести разделение между тем, что является функцией эго и относится к порядку регистра дуального отношения, и тем, что является функцией сверх-я. Не случайно в аналитической теории их разделяют и считают, что сверх-я, подлинное сверх-я, является вторичной интроекцией по отношению к функции идеального эго.