Актеры советского кино - Ирина А. Кравченко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Отношения с Ларисой, которая стала второй женой брата, начались, когда он вел в Свердловске театральные кружки, один из них — в техникуме, где девушка училась. Если у Толи возникала привязанность, женщина не могла оставаться его любовницей — только женой. И никаких увлечений на стороне, это шло от отца.
Жизнь потихоньку устраивалась. Но Толе хотелось серьезной актерской работы, которой в Свердловске для него не было. Когда Сагальчик позвал его сыграть главную роль в „Борисе Годунове“ в новосибирском театре „Красный факел“, брат, не раздумывая, сорвался в другой город, прихватив беременную Ларису. Поселились в гостинице. В Новосибирске родилась Лариса-маленькая. Квартиру получили, обустроились, а тут Сагальчик добился постановки пьесы полузапретного тогда Леонида Андреева „Тот, кто получает пощечины“ в таллинском Русском театре и предложил Толе: „Едем!“ Толя, конечно, за ним. Вошел я к нему в номер гостиницы — сушатся на веревках пеленки, распашонки. Лариса нянчит ребенка. Общежитская, коммунальная обстановка. Но я отправился в театр на спектакль — и был поражен!
Играл Толя, как всегда, необыкновенно, к тому же выделывал на сцене кульбиты. Если работа требовала, откуда что бралось? Научился скакать на лошади, а когда Тарковский, приступая к съемкам „Сталкера“, предупредил, что Толе предстоит сесть за руль, сдал на права (а режиссер вместо машины придумал дрезину). В Таллине же, играя в упомянутом спектакле Тота, раскачивался на качелях и прыгал с них. Сагальчик во время репетиции придумал прыжок „винтом“, брат посмотрел вниз, увидел, что высоко, — и прыгнул с трехметровых антресолей. Повторял полет в спектаклях, пока не подвернул ногу.
Труппа и публика хорошо приняли Толю, театр собирался дать ему квартиру. Но неугомонный Сагальчик предложил поработать в Ленинграде, а брат очень любил этот город, мечтал в нем обосноваться и согласился. В Театре имени Ленсовета сыграл несколько ролей, в том числе в „Варшавской мелодии“ с Алисой Фрейндлих. Поселился в общежитии, необычно обставил комнату. Придя к нему на новоселье, Алиса Бруновна с мужем Игорем Владимировым изумились — какая мебель! Толя раскрыл секрет: купил вольтеровские кресла в комиссионке за смешные деньги и отреставрировал. Везде умел обустроиться, а кочевал он много — ради того, чтобы играть.
Несмотря на то, что „Андрея Рублева“ в те годы мало кто видел, Толю уже знали режиссеры и приглашали работать. А после успеха на Каннском кинофестивале в 1969 году, где эта картина Тарковского, которую показывали вне конкурса, получила приз, ее выпустили в прокат, хоть и ограниченный. И пошли предложения Толе сниматься от самых известных мастеров».
Евгения Симонова:
«С некоторых пор Толина актерская биография складывалась фантастически, и сыгранные роли придавали ему внутренней силы».
«Друг Горацио»
Со съемок у Тарковского началась дружба Солоницына с Александром Кайдановским — необычная, напоминающая встречу двух персонажей в пьесе, когда присутствие одного высвечивает что-то в другом.
Евгения Симонова:
«Толя был одним из тех людей, которых Саша любил глубоко и верно, а он мало кого любил».
У двух больших актеров была сходная манера игры: минимум средств, несколько красок, которые, как на картинах Рембрандта, смешивались так, что ткань роли начинала мерцать и дышать. При этом, хоть Солоницын и утверждал, что «киноигра — это высшая, идеальная бессмыслица», он, как и Кайдановский, не выключал «головной регистр», по привычке — у обоих этот «регистр» был слишком хорошо развит, недаром они слыли философами, книжниками.
Николай Бурляев:
«На съемках в „Андрее Рублеве“, а проходили они во Владимире и Суздале, Анатолий иногда брал чемоданчик и уходил один. Возвращался с книгами, они громоздились горами в его номере».
Алексей Солоницын:
«Заядлый книгочей, Толя в молодости каждый вечер выучивал по стихотворению и, во время работы в свердловском театре, когда не было ролей, выступал с концертами перед студентами. Спрашивал, что ребята хотят услышать, из зала выкрикивали название, и Толя читал наизусть, поражая воображение собравшихся».
Сергей Соловьев, режиссер:
«Мы с Кайдановским пошли в консерваторию, а там внизу есть киоск, где продают разную литературу. Пока я сдавал одежду в гардероб, он отправился к киоску, подхожу — стоит и читает книжку, от киоска не отходя. Смотрю — учебник по психиатрии. Оторвать Сашу от учебника по психиатрии было невозможно, мы не пошли на первое отделение концерта. Причем он все стоял и читал».
Обладая способностью видеть мир под особым углом зрения, каждый из них оказался помечен странной меткой: у Кайдановского, когда он смотрел в сторону, на белке глаза виднелось красное пятно, у Солоницына же один глаз мог бегать, в то время как другой оставался неподвижным. Роднило их даже то, что оба сыграли Гамлета, только один в начале своего театрального пути, а другой в конце.
Но на этом сходство заканчивалось. Кайдановский как актер был уверен в себе, а отстаивая свою точку зрения, мог подраться с режиссером или уехать со съемок. Солоницын же, когда ему не нравилось что-то в трактовке роли, максимум, на что был способен, так это махнуть рукой, побродить немного в одиночестве, а потом все равно отдать себя на волю режиссерскую.
Алексей Солоницын:
«Герасимов пригласил его на роль, не похожую на другие в Толиной биографии. Сергей Аполлинариевич говорил, что, как его фильма „У озера“ не было бы без Наталии Белохвостиковой и Василия Шукшина, так и „Любить человека“ не состоялся бы без Солоницына. Толе предстояло показать личность одухотворенную, интеллектуальную, архитектора, который проектирует совершенно новые дома. Но брат думал, соглашаться или нет. Андрей Арсеньевич говорил ему: „Будь моя воля, я бы тебе ни у кого больше не разрешил сниматься — только у меня“. И был прав, хотя Толя работал с замечательными режиссерами, большинство из которых были близки по духу Тарковскому. И Герасимова уважал, любил его кино, но оно было далеко от него из-за прямолинейности, что ли, отличавшей эти фильмы. Все решил приход в гости к Сергею Аполлинариевичу. Он показал фотографию некоего мужчины. „Это вы в какой-то роли?“ — спросил Толя. „Нет, это мой отец“.
