Побег аферистки - Любовь Овсянникова

— Очень приятно, — хором ответили они, когда новенькая пациентка, войдя сюда, поздоровалась и назвала свое имя; вслед за этим ее тут принялись обследовать откровенными прилипчивыми взглядами без слов.

Сколько в воцарившемся молчании было деликатности! А воспитанности! Старожилы палаты, конечно, слышали об аварии и об амнезии и просто горели желанием поглядеть, воочию, на такой редкий случай, так что деликатность и воспитанность им дорого обходились. Это сравнимо только с ценой свободы для заключенной в клетке певчей птицы. Женщинам от чрезмерного сердоболия даже хотелось внести свою лепту в восстановление памяти больной и вписать свои имена в анналы этого дела.

Минут через десять, едва девушка успела освоиться в новой палате, к ней впустили Тамару Михайловну, незамедлительно приехавшую после уроков на зов подруги.

— Та-анечка! — Тамара Михайловна переступила порог палаты и решительно направилась именно к травмированной девушке, удивив ее этим сначала. Но потом она поняла, что по возрасту больше остальных походит на роль той девушки, которую коллеги знали до пластической операции. Так вот, учительница могла проявить элементарную вежливость. Или нет? Или она узнала свою подругу? — Как ты себя чувствуешь, Танечка?

— Узнала? — несмело пролепетала больная. — Скажи честно, Тамара.

— Конечно, хотя ты и изменилась, — Тамара Михайловна деловито взяла свободный стул, пододвинула ближе к своей знакомой и села. Посмотрела с обязательным в таких случаях вниманием, принялась констатировать: — Похудела, кажется, стала меньше ростом. В толпе не заметила бы. И голос немного изменился. Но чему тут удивляться — ты же для того и оперировалась. Столько болеть, так похудеешь, конечно, и охрипнешь! Но в общем и целом, если присмотреться, то это ты, я вижу, — оптимистично сказала посетительница. — А ты меня узнала? А то ведь говорят, что ты… это…

Татьяна стыдливо улыбнулась, неуверенно махнула рукой, дескать, случается.

— Ничего странного. Конечно, что-то во мне изменилось, ведь многие изменения были запланированы, это ты правильно сказала. А потом в такую передрягу я попала, что не приведи Господи. Позже расскажу подробнее, не сейчас. Если честно, то… набиралась смелости для встречи. Забыла больше, чем помню.

— Все восстановится…

— Вот говорю с тобой… а кажется, что это не ты. Бред просто…

— Да ты не тушуйся! Я все понимаю. Преодолеем, Танюша. Вместе все преодолеем.

— Надеюсь. Меня не это беспокоит. Тамара, помоги в одном деле, — девушка поколебалась, вдруг ей показалось, что не к тому человеку она обратилась. Но вот сомнение отступило, и она решилась продолжать: — Ты знаешь, что в этой аварии погибла еще одна девушка?

— Слышала.

— Почему-то я знаю, что она, как и я, — сирота. Ее некому похоронить. Не могу я допустить, чтобы ее предали земле без батюшки, без креста, не отпели душу. Понимаешь?

— А кто она тебе?

Татьяна напряженно задумалась, словно прислушивалась — не тот ли это момент, когда сознание пронзают внезапные озарения. Затем отрицательно покачала головой.

— Ничего больше не помню. А может, ничего больше и не знала, — она с минуту помолчала. Потом вздохнула и продолжила: — Помоги, похорони ее по-человечески на нашем кладбище. Пусть хоть я буду посещать ее могилу, носить цветы. Ведь она меня прикрыла и этим спасла. Понимаешь?

— Даже так?

— Именно так. Меня толкнуло трубой уже тогда, когда она упала на мои колени, — Татьяна приложила руку ко лбу, прикрыла глаза, вспоминая. — Было так… Она упала на мои колени… И я тут же инстинктивно отклонилась от нее в сторону, прянула вправо, к дверце. Ну-у, я увернулась от проявившейся на этой девушке гибели! — рассказчица интонационно подчеркнула слово «гибели».

Говорила она медленно, словно не вспоминала, а комментировала картины, прокручиваемые ее восстановительным воображением, и будто с трудом находила каждое нужное слово. И будто несла суровую ответственность за все сказанное.

— Да ты не волнуйся, Тань…

— Это произошло мгновенно, но это помогло мне почуять опасность и среагировать на нее — я не просто увернулась. Я отклонилась. И естественно, при этом моя голова ушла вниз, словно я нагнулась набок. Вот что важно… — я… я отклонилась и нагнулась! Проникшие в кабину трубы прошли выше и остались в стороне, слева от меня. А меня все равно что-то зацепило… Н-не знаю. Но разве без этой девушки я выжила бы?

— У тебя всегда была хорошая интуиция, Танюша. И отличная реакция! Ты помнишь, как ловила подачи в волейболе?

Рассказчица подняла руку, помахала ею, вроде просила не мешать воспоминаниям. Тамара Михайловна притихла.

— Сначала мне казалось, что я опасность ощутила кожей, словно это был какой-то слабый толчок ветерка. Ну-у… и поэтому, придя в сознание или погружаясь в беспамятство, по инерции выволокла рядом сидящую девушку из машины — куда-то тащила ее, отдаляла от опасного места. Я тогда с уверенностью знала, что моя задача была спасти ее. А теперь точно так же знаю — закрыла она меня собой, я это тут же поняла и старалась отплатить ей взаимностью.

— Тебе не полезно волноваться… — робко произнесла Тамара Михайловна. — Я о тебе волнуюсь. Может, позже расскажешь остальное.

Татьяна покивала головой, соглашаясь.

— Да, собственно, это все, — она спокойнее и более открыто глянула на посетительницу; в глазах стоял уже не вопрос, а отсвет несомненного понимания, что ее просьба будет исполнена: — На вот, возьми на расходы денег, — Татьяна потянулась к сумочке, достала кошелек, подала подруге пачку купюр. — Этого хватит?

Тамара Михайловна сосчитала деньги, деловито вздохнула.

— Хватит, даже с избытком.

— Закажи поминки, пообедайте там, вспомните доброго и искреннего человека.

— Как же ее звали-то? Кого батюшке отпевать?

— Если бы я знала… Назови, как придумаешь, Бог разберется.

— Пусть будет Галина, как мою маму звали. А?

— Хорошо, — согласилась Татьяна. — А вот тебе мои часы.

— Зачем?

— Это опознавательный знак. У нее на руке должны быть точно такие же, только циферблат белый, а не черный. А еще у нее снесено лицо, и на бирке, какие привязывают к мертвецам, есть дата аварии. Тебе она известна. Что еще надо? Ага, вот технический паспорт на часы, здесь номер, по которому можно точно определить их после того, как совпадут внешние признаки.

— Неужели в морге напутают?

— Ну… это на всякий случай, для гарантии. Теперь такое время…

— Сама я не управлюсь, Таня, — грустно покачала головой Тамара Михайловна. — Надо же похлопотать, чтобы мне ее отдали и чтобы оформить все юридически. А это не так просто, когда ты не знаешь даже имени человека. А тем временем кто-то должен позаботиться на месте о яме, гробе, других необходимых вещах. Кого здесь позовешь, когда она чужая?

— Я все продумала, — Татьяна не хотела, чтобы этот разговор выглядел как просьба. Ведь с ее стороны это была обязанность перед погибшей, а со стороны ее подруг — обязанность перед нею. Правда, если бы она была на ногах, тогда все безоговорочно пришли бы к ней и помогали, а так… — Позови ко мне… Гришу, — решилась Татьяна выговорить это имя вслух. — Пусть завтра приедет, прямо утром постарается. Я с ним поговорю, он не откажет.

Воцарилась неловкая тишина. Тамара Михайловна посмотрела по сторонам, затем вынула из сумки целлофановый пакет с фруктами, угостила женщин, украдкой наблюдавших за беседой, и остаток положила на Татьянину тумбочку.

— Спешила утром, не приготовила ничего домашнего, извини. Как вас здесь кормят?

— Терпимо, — как-то суетливо промолвила Татьяна, явно размышляя о другом или готовясь к другому в разговоре. Так оно и оказалось, когда она продолжила: — Относительно моей памяти…

— Да выбрось из головы! — начала успокаивать ее подруга.

— Нет, Тамара, ты не понимаешь, как мне сложно. Ведь вот я смотрю на тебя и вижу совсем незнакомого человека. Можешь это понять? Я не знаю тебя. Я даже не знаю, на «ты» мы были с тобой или на «вы». Грустно, но очень нечетко помню только твои стихи, то, что они волновали мою душу, когда ты их читала. И все.

— Как же ты говорила сейчас со мной? — ошеломленно уставилась на больную посетительница.

— А я схитрила, чтобы ты не заметила моего недостатка.

— Как?

— А позвала тебя сама. И значит, знала, кто должен ко мне прийти.

— И правда!

— Тамара, — деловито наклонилась к ней Татьяна. — Моя память восстановится нескоро. Может, и не восстановится совсем и мне придется сызнова изучать мир, в котором я жила раньше. Может, с моей стороны эта бесцеремонность, но я и здесь полагаюсь на тебя.

— Полагайся, дорогая. Мы с тобой были на «ты», мы были подругами, тебя интуиция не подвела. Общими усилиями все осилим. Что я должна делать?