В лагере Робинзонов - Лябиба Фаизовна Ихсанова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Хамит торопит:
— Скорее!
А я злюсь: он-то один идет, а я с теленком. Если бы это собака была, она бы от нас не отстала, еще и вперед убежала бы. А теленок не спеша перебирает тонкими ножками, дышит мне прямо в ухо. Ему на кружок не нужно, вот он и не спешит.
— Может мне вперед бежать, а? — спросил Хамит.— Опоздаем.
— Успеем,— успокоил я его.
И вдруг... ни Хамита, ни теленка, ни звезд над головой... Я качусь куда-то, как с высокой горы. Что-то бьет меня по бокам, по голове... Наконец остановился. Чувствую, что лежу, свернувшись калачиком. Руки, ноги вроде бы целы, но за какое место ни возьмись — все болит.
Как-то раз, давно уже, я на спор в одних трусах забрался в кусты можжевельника. Вот тогда так же все болело. По-моему, на мне тогда живого места не осталось. Вот и теперь так же. Нет, пожалуй, хуже: во рту песок, мелкие камешки. Я насилу отплевался. Потом сел и стал думать, что же со мной случилось? С горы сорвался? Да нет, гора тут не такая крутая, чтобы с нее кубарем катиться. Может быть, это волчья нора? Тоже не подходит: уж больно долго я летел. Да и волков у нас нет. Тогда, может быть, пещера? Вот это, пожалуй, правильно.
Вот ведь как в жизни бывает! Сколько раз мечтал попасть в пещеру, а попал — и сам не рад. Чему радоваться? Лежу как побитый, теленок пропал, И Хамит тоже пропал.
Может, он наверху остался? Я хотел крикнуть, по во рту еще столько песку и глины было, что пришлось опять отплевываться. Наконец все-таки крикнул:
— Хамит! Эй, Хамит, где ты?
Никакого ответа. Значит, бросил он меня, побежал на кружок. Тоже друг называется. А теленка, интересно, взял он или так на горе и бросил?
— Хамит!— крикнул я еще раз и посмотрел вверх. А там ни звездочки, ни огонька — ничего. У меня, я говорил уже, глаза как у кошки: в темноте я все вижу. А тут будто завязали мне глаза — ничего не видно.
Мне даже страшно стало. Я закрыл веки, пощупал глаза. Вроде все на месте, но ничего не вижу. Может, ослеп? Так и останусь слепым, как дядя Сафар? Но он-то герой, на войне потерял зрение. А я в яму свалился как дурак. И дернул меня черт идти короткой дорогой! Там и днем-то не больно пройдешь. Недаром говорят: поспешишь — людей насмешишь. Насмешил... Хорошенький смех — слепым остался. А может быть и глухим? Я прислушался. Такая жуткая тишина стояла вокруг, что я чуть не разревелся от страха. Там, наверху, никогда не бывает такой тишины. Там то машина где-нибудь пробежит, то трактор тихонько заворчит на далеком поле, то застучит насос на Голубом озере. А тут полная тишина. Я еще прислушался. И вдруг, откуда-то снизу, еле-еле донесся до меня не то голос, не то стон. Может это Хамит? Еще ниже, чем я пролетел?
— Эй, Хамит, где ты? — крикнул я и чуть-чуть подвинулся.
И тут все зашумело вокруг, будто крупа посыпалась. Я поехал куда-то ниже, ниже. Со всех сторон катятся вместе со мной камешки, ползет песок... Я хотел уцепиться за что-нибудь, но кругом, как водопад, шумным потоком несся вниз один густой песок. Как он не засыпал меня, просто не знаю. Повезло.
«Кончится это когда-нибудь?»— успел я подумать и в то же мгновение уткнулся во что-то теплое. Пощупал — вроде человек. Только засыпанный наполовину.
— Хамит, ты? — спросил я почему-то шепотом.— Живой?
Мне никто не ответил, но в подземной тишине я услышал дыхание. Значит, жив Хамит. Ура!
Я поскорее стал разгребать песок вокруг него. Вдруг он чихнул, вздохнул протяжно и сказал:
— Зажги свет, Шаукат, посмотри, голова у меня не разбита?
— Какой свет? Откуда у меня свет?
— А что, у тебя фонарика нет?
Ох и дурак же я! Целый год не расстаюсь с фонариком, а когда он действительно понадобился, я про него забыл начисто. Чем с ума сходить от страха да раздумывать, ослеп я или не ослеп, давно бы зажечь фонарик.
А может быть это и лучше, что я о нем забыл? Когда понесло меня вниз с песчаным водопадом, уронил бы со страху и еще бы хуже получилось.
Я осторожно ощупал все кругом, понял, что падать дальше некуда, достал фонарик и нажал кнопку.
Хамит сидел на песке. Я взглянул на него и мне стало страшно. Над бровью у него была небольшая ранка, вся черная от прилипшего песка. По виску на шею стекала тоненькая струйка крови. Одна щека тоже была в песке. Должно быть, когда он лежал засыпанный, щека намокла от крови и песок прилип к ней.
Я рукавом стер песок у него со щеки, потом дал ему фонарик и прямо пальцами стал очищать рану. Хамит морщился от каждого прикосновения, тихонько стонал, но в общем держался молодцом.
— Надо бы перевязать,— сказал я,— да только чем?
— А ты от моей рубашки низ оторви,— посоветовал Хамит.
Но оказалось, что это не так-то просто оторвать кусок рубашки, В книжках я сколько раз читал: «разорвал рубашку и перевязал рану». Я сам попробовал — ничего не выходит. Ножа нет, а руками, сколько мы ни старались, ничего не получилось. Крепкая рубашка оказалась, не рвется. Наконец я догадался: взял острый камешек, прорезал маленькую дырочку, а там, как говорится, само пошло.
Оторвал узкую полоску, скатал ее как бинт и перевязал голову Хамита.Он как игрушечный заяц стал: одно ухо завязано, а другое торчит.
Посидели мы с ним, помолчали. Потом я спросил:
— Что дальше что делать будем? А, Хамит? Выбираться надо отсюда. А как?
— Это подумать нужно...
Если дожидаться, пока Хамит придумает что-нибудь, это год пройдет. А мне хотелось поскорее выбраться. Я еще думал, что мы и на кружок успеем. Пришли бы, рассказали, где были. Вот бы удивились все. И дядя Кадыр удивился бы...
— Ладно,— сказал я,— ты сиди думай и отдыхай. А я на разведку пойду.
— Только далеко не уходи.
Он остался сидеть, а я пошел, светя фонариком во все стороны.
Ничего хорошего я не увидел. Справа — крутая каменная стена. И слева такая же, и впереди. И под ногами голый камень,
