Дневник немецкого солдата. Военные будни на Восточном фронте. 1941 – 1943 - Гельмут Пабст

25 сентября 1942 года. Все точно так же, как было в прошлом году, когда мы стояли перед населенным пунктом Белый, когда соорудили свое первое убежище в стене и сложили трубу из торфяных кирпичей. С того времени мы кое в чем преуспели: мы вставили одну в другую несколько консервных банок, а также сняли выхлопную трубу с подбитого русского бомбардировщика. Но размеры очага оставались теми же: один штык лопаты в ширину, один в высоту и два в глубину. Сначала всегда дымит труба. Потом земля подсыхает, дрова начинают потрескивать, и мы предаемся воспоминаниям: «Обратный путь… да… ты помнишь?..»

Сегодня я вернулся на батарею. У входа в землянку сидел Шмук над ведром варящейся картошки. Я взял пару картофелин, очистил их от тонкой кожуры. Они были чудесными и горячими, но я почувствовал это только после того, как перед тем совершил прогулку. Я понял, какое это наслаждение есть картошку. Я был полностью удовлетворен, и мне опять пришло в голову, насколько мы стали ценить маленькие радости.

Я снова исполняю обязанности передового наблюдателя. Я должен был сменить кого-то дальше на правом фланге, и новый приказ застал меня, когда я уже был в пути. Мы совсем мало прошли в ту ночь со своей экипировкой и снаряжением, а шагать было не очень-то легко с грузом за спиной и с еще одним на груди, в резиновых сапогах, как в ластах ныряльщиков, по грязи и лужам через этот хилый кустарник, где все время приходится следить за тем, чтобы не потерять верное направление.

Но каждая дорога где-нибудь да кончается. Позицию удерживает баварская часть. Огневой рубеж тянется через голую местность. Узкая и достаточно сухая на холмах линия, но в низинах она заполнена водой, приходится хлюпать по грязной воде.

Пулеметные огневые точки выдвинуты вперед, как маленькие бастионы. Они держат под обстрелом впередилежащую местность, усеянную ложбинами с кустарником. Повсюду – подбитые танки. Такое впечатление, будто наша позиция была неким волнорезом, укрощающим волну, как выброшенную на берег гигантскую армаду. Здесь, на холме, позиция хорошо оборудована. Есть водоотводные канавы; грязь задерживается, а вода становится достаточно чистой для того, чтобы умываться и мыть котелки. Короткие траншеи ведут к уборным и мусорным ямам. Ход сообщения связывает нас с тылом. Единственная неприятность в том, что из-за высокого уровня воды блиндажи неглубокие. Приходится ходить пригнувшись, укрываясь за выступом траншеи, если хочешь уберечься от пули. В одном окопе – два человека, и один может только переползать через другого. Сидеть прямо невозможно. Ни наверху, ни внизу, пи даже по бокам нет ни метра свободного пространства. Каждое движение становится целой процедурой.

Пол устлан соломой. Вот и все, что у нас есть помимо узкой полки, где мы складываем свой провиант, а также ниши для телефона. Я переместил планшет и бинокль за спину; все остальное – спереди. Холодно. Мы поместили свечку между двумя консервными банками из-под сельди, чтобы подогреть в кружке чай. Когда ложимся спать, мы натягиваем на голову одеяло и согреваем друг друга.

Я обошел позицию. Светило солнце. В укромном уголке первый пулеметный расчет занимался тем, что ловил вшей и соскребал ножом грязь с шинелей. Время от времени стрелял миномет. Один из солдат попал под снаряд. Из крови стала образовываться темная лужа, а он лежал и стонал. Его товарищи держали ему голову, осторожно поднося к его губам кружку. Один из них говорил с раненым так, как мать говорит со своим ребенком: «Попей – тебе полегчает, не беспокойся – за тобой сейчас придут – сразу же придут, Альфред, моментально». В сумерках я стоял в траншее, проверяя радиосвязь. Что-то было не в порядке. Я покрутил настройку немного и вдруг поймал на коротких волнах германскую радиостанцию. Комвзвода проходил мимо, и мы дали ему послушать. Оперетта. Как странно было ее слышать…

Едва только стемнело, мы начали строить новую землянку. Медленно всходила лупа. Ломкая трава хрустела под ногами. Оружие заиндевело. Во время паузы я прогулялся к фельдфебелю Рату, выполнявшему обязанности передового наблюдателя справа от меня. Он только что вернулся из отпуска, и мне хотелось узнать, стоит ли еще Франкфурт на своем месте. Я также хотел услышать рассказ о том, как он чуть было не приземлился в лагере противника несколько дней назад.

«Это было довольно просто, – сказал он мне. – Вот я уже приближался, двигаясь вдоль линии редкого кустарника. Но попал не на нужную мне линию, а на ту, которая идет через болотистую низину и оканчивается в районе боевых действий. Там не было траншеи, и я не видел никакого болота, но видел несколько блиндажей. Я уже шел к своему собственному, когда кто-то меня окликнул. Я не смог понять, что мне сказали, голос звучал как-то смешно. Я сказал: «В чем дело?» А он сказал: «Бради, бради». Черт, подумал я, «брат, брат»? Это что-то не то. Я быстро развернулся. В десяти метрах от меня кто-то из продовольственного фургона спросил меня: «Прикажете двигаться дальше?» Ну что ты скажешь… Когда мы были уже метрах в пятидесяти от этого места, я сказал своим людям: «Вы, глупые болваны, не видели, что ли, что это были русские?» Иван не сделал ни одного выстрела; это было невероятно. Но потом они растревожили нашу собственную траншею, и пара пулеметов открыла огонь. Я бросился на землю и продолжал звать до тех пор, пока кто-то не крикнул: «Эй!» Наконец мы добрались до траншеи, но какое-то время они, негодники, не хотели верить, что мы немцы».

Я стоял у первого пулемета, в ожидании артподготовки, которая должна предшествовать нашей атаке. Операция началась минута в минуту. Вскоре после этого появилась эскадрилья пикирующих бомбардировщиков. Земля покрылась взрывами снарядов всех калибров; темный серо-белый дым поднимался темно-лиловым облаком, медленно уплывая в западном направлении.

Прямо напротив солнца поднялись грибообразные облака от следующих разрывов. Один за другим они поднимались, принимая причудливые очертания – то в виде капустного стебля, то в виде кончиков струй, то – сжатого кулака. Все время пикирующие бомбардировщики ныряли в дым, и через окуляры видны были огромные комья земли, взлетающие в воздух. Огневой вал устремился вперед к тыловым районам противника.

Сначала видно было отдельных людей, а затем группы отступающих назад. Но были еще желтые вспышки, вырывающиеся из стволов танковых орудий, и вновь и вновь облако на востоке, которое свидетельствовало о том, что ведется настильный ракетный огонь. Наши батареи отвечали интенсивным заградительным огнем. К вечеру мы достигли цели, и неприятель явно сник.

Моя смена прибыла с парой повозок, груженных бревнами. Было так спокойно, что мы могли доехать прямо до землянки. Все поздоровались за руку. Подпорки и доски были свалены быстро и спокойно, и скоро повозки опять удалились и растаяли, как привидения, в лунном свете. В четыре мы повесили плащ-палатку перед входом и зажгли первый огонь в печке. В 4.30 поплелись обратно, еле передвигая отяжелевшие ноги, смертельно уставшие.

2 октября 1942 года. Передовой наблюдатель доложил о двух попаданиях из тяжелых минометов. Блиндаж так сильно поврежден, что им уже нельзя пользоваться. Жертв нет. Вся наша работа пошла насмарку. Ладно, построим новую землянку.

Вечер. В будущем месяце мне предстоит жить в этом блиндаже одному. То есть когда я опять вернусь на батарею. Я рад. Я так счастлив, когда в одиночестве. Этим утром Эду разбудил меня просто потому, что хотел поболтать, а я был таким уставшим. Вечером парии подсаживаются, чтобы рассказать о своих проблемах. Иногда мне тактично приходится избавляться от них. У меня так много дел, а когда работы немного, иногда хочется почитать книгу. Нельзя же все время отдавать разговорам. Я хочу самому себе сделать бутерброд из хлеба с маргарином и поразмышлять. Большинство людей, кажется, не разделяют со мной эту потребность побыть одному, но одиночество никогда не было мне в тягость.

В любом случае я фактически не бываю одинок. Есть печка, которая поет на свой лад. А наверху среди досок живет мышь. Они – мои друзья, с которыми я разговариваю.

Сегодня закончено возведение нового блиндажа передового наблюдательного поста, уже готового к заселению, что, вероятно, подтверждает новость о неизбежном продвижении, с которой прибыла смена, доставившая последний груз досок для второго настила крыши.

Мы умудрились мирно провести последние три дня. Ничего особенного не происходило. Пожалуй, мы даже и запаха пороха не ощущали. Как бы то ни было, наша траншея глубока. Что касается типов, подползающих ночью с автоматами, и горизонтального пулеметного огня, то это все – «комариные укусы». Мы к ним привыкли и почти не слышим. Легкая противотанковая пушка русских разбила вдребезги одну из наших пулеметных огневых позиций, и траншею обдало землей, выбитой из бруствера. Но, поскольку сам пулемет находится там только ночью, мы посмеялись. Жаль, что я был в соседнем секторе, пристреливая цель по дальности, а то бы я ему показал, этому маленькому выскочке. Однако на следующий день я открыл по ней интенсивный огонь, и она замолкла. Тут не требовалось большого артиллерийского искусства; мы находились на расстоянии всего в четыреста метров друг от друга. Но это был впечатляющий момент, потому что русские видели меня, и я доставил им много хлопот. К счастью, мне уже была отдана команда для стрельбы, и в оставшуюся часть дня они уже больше не обнаруживали никаких признаков своего присутствия.