Внук Персея. Мой дедушка – Истребитель - Генри Олди

Биант в очередной раз приложился к меху. Торговец не соврал: голова шла кругом, шум воды отдалился. В ушах стоял мелодичный перезвон – тысяча серебряных колокольчиков.

– Славное вино. Тебе нравится, Дионис? Да, я о брате. Я про него всё знаю. Всё-всё! Как про себя. Честно! Мы, наверное, не одними телами срослись. Нас разделили, а я про него всё равно… Что говорит, что думает… А он про меня – нет! Вот потеха! Провидец, а про меня – ничегошеньки…

Биант хихикнул, подмигнув алтарю.

– Я клятву дал. Что никому, ни словечка. Если он напроказит, или сопрет что-нибудь… Ни единому человеку! Никогда. А сейчас… Нельзя же так!

Он ударил кулаком по алтарю, рассадив в кровь костяшки пальцев.

– Я обещал – никому из людей. А ты не человек. Тебе можно. Ему сказали: хочешь город? Два города? Отрави Персея! Пусть тот умом тронется, или сдохнет, как собака. Меламп добрый, он согласился. Он мне город хочет, и жену новую… Он думает, ты обрадуешься. Вы же с Персеем – враги. А я думаю: ну и что? Если так, за твоей спиной… Все решат – это ты Персея с ума свел. А это не ты, это Меламп…

Биант допил вино.

– Не казни моего брата. Останови, и хватит. Иначе это будет недостойное дело! Бог? – рази врага сам. А так нельзя. Хорошо, Дионис? Ну правда ведь, хорошо? Ты же принял мою жертву…

Речь его перешла в бессвязное бормотание. Вскоре Биант уже спал. Во сне он играл с пухлым малышом. Руки малыша обвивали змеи. И шею. Биант узнал их – змеенышей, выкормленных Мелампом, племянников-сирот.

«Ты любишь змей?» – спросил он.

Мальчик засмеялся вместо ответа.

Жертвенник Реи, Матери Богов, был залит вином и кровью. Биант спал, пристроив голову на алтаре. Он улыбался во сне. Знал: все будет правильно. Правильно и достойно.

10

– …В Тиринф? Зачем? Пусть остается.

Мальчик затаил дыхание, боясь пропустить хоть слово. Что скажет дедушка? Как назло, Персей не спешил с ответом. Поднял сумку, качнул, проверяя тяжесть – словно жребий взвешивал.

– Будет моим гостем, – продолжал ванакт. – Вместе с Кефалом. Пока ты спасаешь нас от Вакховой напасти…

– Что ему делать в Аргосе?

– Твой внук приехал любоваться атлетами. Вернете женщин – устроим состязания. В честь, так сказать…

Уши Амфитриона пылали огнем. Как на стадионе, где он чуть не бросился на дедушку с кулаками. Мальчик с обожанием, как щенок на хозяина, смотрел на ванакта Анаксагора. Вот кто мудрый и справедливый! Будь Анаксагор его дедом, он бы ни за что… Вдогон жаркой волной ударил стыд. Что, согласен продать дедушку? За жалкую подачку? И ты еще корил тех, кто изменяет Персею за милость Косматого…

– Я вернусь домой!

Голос сорвался, «пустил петуха».

– Хорошо, – дед будто не услышал. – Ты прав, Анаксагор. Пусть остается.

И обернулся к Горгонам, выстроившимся у стены. Рядом переминались с ноги на ногу аргивяне-загонщики.

– Все в сборе?

– Все, – из-под портика объявился Меламп.

Мальчик пригляделся: тень целителя падала назад, как у остальных. Впрочем, солнце светило в лицо Мелампу, из-за чего тот щурился.

– Но я не всем доверяю. Здесь есть человек, способный расстроить наши планы.

– Кто?

В ответ Меламп указал на хмурого Эхиона.

– Я доверяю спарту, – отмахнулся Персей. – Этого достаточно.

– Если б мы шли убивать вакханок – я б и слова не сказал…

– Продолжай.

Сын Зевса изучал фессалийца, как охотник – диковинного зверя. Взять шкуру в качестве трофея? Или пусть живет? Левый глаз Персея косил больше обычного.

– У спарта, – Меламп казался огорченным, словно его вынудили публично раскрыть чужую тайну, – личные счеты с Косматым. Ты слышал, как менады растерзали Пенфея Фиванца? Тот не принял Косматого и погиб от рук собственной матери. Как звали твою жену, спарт?

– Агава, – спокойно откликнулся Эхион. – Агава, дочь Кадма. Пенфей был нашим сыном. А Косматый был племянником моей жены. Что еще ты хочешь знать? Имя моего отца? Так у меня не было отца.

– Агава принесла в Фивы голову сына, уверенная, что убила льва. На следующий день ты оставил город. Это правда?

Эхион кивнул.

– Все, что у тебя осталось – месть. Мститель – скверный лекарь.

– Ты сам сказал: мы идем не убивать, – Персей снизошел до объяснений. – Эхион не ослушается моего приказа.

– У тебя не было случая проверить. До сих пор вы только убивали. Эхион – спарт, он не прощает. Драконья кровь! Если месть ударит ему в голову…

– По-твоему, драконья кровь жарче человеческой? Я тоже не прощаю. Горгоны подобны мне, фессалиец. У них, – Персей ткнул пальцем в кормчего с Тритоном, – Косматый утопил всю команду. Спартак мстит за своего вождя. И за сына, разорванного в клочья. Здесь все такие, кого ни возьми. Каждый – ненависть. И каждый знает, что мой приказ – закон.

Во дворе повисла мертвая тишина. Даже птицы смолкли.

– Эхион идет со мной. Или я остаюсь в Аргосе.

– Я не знал, – Меламп склонил голову. – Будь по-твоему.

Он обернулся к ванакту.

– Молодые оргиасты готовы? Хорошо. Я забираю их. Встречу назначаю у Сикиона, близ источника. Я жду вас с вакханками.

Провожая дедушку взглядом, Амфитрион до слез жалел, что слишком мал. Пусть не в Горгоны – хотя бы в загонщики!

11

– А я говорю, он их всех убьет!

– О-о! О-о-о…

– Он их всегда убивает. Режет, не задумываясь. Сестры, матери – в каждой он видит безумие, а значит, Косматого. Для него Косматый и Горгона слились воедино. Он по сей день убивает ее, Горгону Медузу, а думает, что вакханок. Не правда ли, меткое наблюдение?

– О-о! О-о…

Со стороны могло показаться, что Кефал не просто согласен с массажистом. Юноша так стонал и вздыхал, будто каждое слово проникало ему в душу. Никто из педотрибов [58] Фокиды и Аттики, чьи руки трудились над телом Кефала, и в подметки не годился аргосскому умельцу. Сходить в баню кривого Гелена юноше подсказал Амфитрион. Сейчас, чувствуя себя на Елисейских полях [59], Кефал недоумевал, откуда внук Персея, совсем еще желторотик, так хорошо осведомлен о банных радостях Аргоса. Наверное, дед надоумил…

– И что, нельзя было договориться?

– М-м…

– Вот в Орхомене договорились. Мой господин слыхал про Орхомен?

– А-а… – Кефал навострил уши. – Ы-ы?

– Учредили праздник в честь Косматого. Милый такой праздник, безобидный. Назвали Агрионией…

Побуждение к дикости, отметил юноша. Хорошо назвали, по-доброму.

Утром Кефал изнывал от жалости к самому себе. Хотелось в загонщики. Охотник до мозга костей, юноша всем сердцем стремился в горы, к Персею. Но Убийца Горгоны наотрез отказался брать Кефала с собой. Дескать, обещал присматривать, а не тащить в пасть дракону. Случись что, отец Кефала не простит. Все, спор окончен.

– Трех местных красоток назначают дочерьми бедняги Миния. Те садятся вечерком под окошком святилища. Вечерок поздний, дело к полуночи. Прядут, судачат, чешут язычки. Сетуют, что искали Косматого и не нашли. Тонкий намек, да? Придя к выводу, что бог наслаждается обществом муз, девицы начинают загадывать друг другу загадки. «Ах, что бы ты сделала, душечка, став женой ванакта?» Тут из храма выбегает жрец с мечом. Девицы – врассыпную…

– О-о…

– Вот и я говорю: о! И все довольны. Правда, если жрец кого догонит, то убьет. С другой стороны, бегать надо лучше. Если ты – жирная, тяжелая на ногу корова, зачем тебе жить? Лично я люблю бойких… О, какая кожа! Какая гладкая кожа! Я умащу моего господина мятой и майораном. Для вспыльчивых добавим лаванды…

Блаженство куда-то делось. Лежа на животе, лицом вниз, Кефал чувствовал себя неприятно беззащитным. Он попытался извернуться, желая внимательней рассмотреть болтливого массажиста. Тот пресек бунт на корню:

– Лежи смирно! – меж лопатками затрещало. – Не мешай мне делать тугое подвижным… Так вот, Персей! Лекарь буйных вакханок? Ха! Мудрее послать хорька для спасения мышей. Учредили бы праздник, и дело с концом…

Беспокойство усилилось. У слухов – быстрые крылья, но вряд ли идея Мелампа уже стала достоянием сплетников. Как мятежный титан противится хватке Бриарея-Сторукого, Кефал вывернул голову, скосил глаз на массажиста – и окаменел. Сейчас юношу не размял бы и циклоп. Бородища веником, плечи горой, грива спутанных волос – над Кефалом трудился косматый дядька, с которым фокидец имел счастье беседовать на морском берегу.

– Не бойся, Головастик, – сказал лже-массажист. – Я не причиню тебе зла.

Тело не слушалось. Мрамор, бронза; окоченевший труп.

– Вдохни. Выдохни. Задержи дыхание…

Ладони, тяжкие как утесы, надавили на спину. Ниже, ниже; до поясницы. Остатки воздуха с шипением покинули грудь Кефала. Сладостный хруст пробежал вдоль хребта. Блаженство странным образом мешалось с ужасом. Дернись юноша невпопад, и Косматый с легкостью свернул бы ему шею. Но если не свернул до сих пор, дал живым уйти с берега…

Если же он бог, то свернутая шея – не самое страшное.