После Шоколадной Войны - Роберт Кормер

В ту ночь ему снились дикие сны, и были ли они снами, или просто сгустком мыслей и эмоций, всплывающих из его подсознания, когда он неудобно лежал в постели и беспокойно ворочался с боку на бок? Картинки всплывали перед глазами: Лаура, ее красивые, полные губы, накрашенные помадой цвета кетчупа… машина у края пропасти… гильотина, со свистом слетающая на кочан капусты, вдруг превращающийся в человеческую шею, и брызги крови, разлетающиеся по комнате вместо листьев. Запах крови, ударивший ему в ноздри — пахнет ли кровь вообще?.. Его беспомощность в машине и образы в ярком луче фонаря, задыхающаяся Лаура и ее крик… Грубые руки, придавившие его к земле и запихавшие его под машину… полуботинки с болтающимися шнурками…

Полуботинки?

Полуботинки он видел отчетливо. Исцарапанные и изрезанные, словно кто-то по ним несколько раз прошелся ножом.

И болтающаяся пряжка на одном из них, висящая на нитках, поблекшая медь, которая никогда не полировалась.

Сон лопнул, словно он сорвался с качелей и изо всех сил ударился о землю. Он сидел на кровати. Голова болела. Он взглянул на электронный будильник, на нем высвечивались цифры «2: 31». Откинув одеяло, он протер лоб, будто бы можно было стереть рукой боль, словно надпись с классной доски. Это был сон? Полуботинки были не из сна, даже если он видел их во сне, то почему они заставили его проснуться? Они были настоящими и не являлись плодом его усталости, расстройства или разочарования. Они вырвались из реальностей его памяти.

Это была память:

Когда неизвестно кто скрутил и придавил его к земле, в то время как еще кто-то напал на Лауру, и затем его голова была уже около кромки переднего колеса, в нескольких дюймах от его глаз были порванные полуботинки на ногах того, кто держал его под машиной.

Глядя в ночь широко раскрытыми глазами, словно его веки были расперты зубочистками (что-то такое он видел в кинофильме про Конг-Фу), он знал, что его подсознание раскрыто.

Это — ключ.

Это больше, чем ключ.

Часть того, что он смог увидеть, поможет ему безошибочно найти одного из тех, кто тем вечером напал на них около Пропасти. Он увидел, как разоблачает этого ублюдка, вынуждая его признаться, и узнаёт о других, вовлеченных в эту акцию, когда в это время перед его глазами предстала Лаура, ее глаза, сияющие с восторгом и любовью.

Он лежал, глубоко дыша, в истощении, словно только что завершил рискованную миссию, избежав тысячи ловушек, спасая свою жизнь… Он провалился в глубокий сон, в котором целая армия в расхлестанных и изрезанных полуботинках топтала его тело на протяжении всей ночи.

Когда зазвонил телефон, то Картер тут же поспешил ответить, трубка моментально оказалась у него руке. За последние несколько дней он стал нервным и возбужденным, периодически оглядываясь через плечо, чтобы убедиться в том, что за ним никто не следит (что чуть не превратилось в паранойю). Обычно Картер всегда был спокоен и никогда не нервничал, и даже перед самым началом футбольного матча он мог на пару минут задремать, а ночью он тут же засыпал, как только его голова касалась подушки. Однако в последние дни его замучила бессонница. Ему казалось, что над ним висит черная туча, готовая в любой момент разорваться и обрушить на его голову множество бед. И как только раздался телефонный звонок, он повел себя так, словно ему был брошен вызов.

— Алло, — он легко бросил слово, словно у него было замечательное настроение.

В трубке было тихо, но ощущалось и чье-то присутствие на том конце линии — чье-то еле слышное спокойное дыхание.

— Алло, — снова повторил он, стараясь, чтобы в его голосе не слышалась осторожность. — Что, неправильно набран номер, приятель? — здорово: бойко и смело. Но капелька пота оставила холодную дорожку, протянувшуюся от его промежности до пятки.

Это еще не все.

Картер подумал, что черт со всей этой бравадой, и решил повесить трубку.

Тот, кто ему звонил, удачно выбрал момент, чтобы начать говорить именно тогда, когда Картер собрался оторвать трубку от уха.

— Зачем ты это сделал, Картер?

— Сделал что? — автоматически спросил он, хотя его нутро застонало. Арчи хорошо знал, что это сделал он.

— Ты знаешь…

— Нет, я не знаю, — продолжил он, не допуская ничего, и просто упражняясь в контроле над собственным голосом, для его ушей звучащим забавно.

— Не хочу тебе все это пережевывать, — задребезжал голос в трубке.

Был ли это голос Арчи, он не был уверен. Арчи был неплохим актером и подражателем. Картер был хорошо знаком с этим по встречам и собраниям «Виджилса».

— Смотри, я не знаю, о чем ты говоришь.

— Тебе станет намного легче, если ты признаешься, Картер.

— Признаюсь в чем?

Голос в трубке притих, а затем начал хихикать. Непристойный смех зазнайки, произнесшего по телефону нечто неприличное.

— Фактически, мы не нуждаемся в твоем признании, но оно могло бы чуть-чуть освободить твою совесть, и ты бы почувствовал себя лучше, и твой сон стал бы спокойней…

Картер аж подпрыгнул, приказывая себе взять себя в руки. Он знал тактику Арчи. Он знал, как Арчи гордился своей интуицией и проницательностью, стреляя словом в темноту и попадая в яблочко. Как и сейчас, когда он предположил, что Картер плохо спит по ночам. Надо было быть осторожным. Не дать ему высказаться, уйдя от разговора.

— Ты все еще слушаешь, Картер, и что ты об этом думаешь?

— Думаю о чем? — переспросил Картер с уже командным тоном. Он успокоился, почувствовав, что он уже готов говорить по телефону. Словно сидя в окружении ему было нужно провести отвлекающий, обманный маневр, чтобы оценить силы противника — ударить и отступить.

— О, Картер, Картер… — вдруг с сочувствием и с полным пониманием в голосе.

— И что же это за «О, Картер, Картер»-дерьмо? — грубо ответил Картер почувствовав себя лучше.

— Что, несчастный ублюдок, ты не видишь? Если не ты сделал это, то не спешил бы повесить трубку. Господь с тобой, Картер, ты не прав, написав все это.

Картер знал, что, говоря по телефону, он, так или иначе, шел в западню. Он должен был повесить трубку сразу и сделать это прямо сейчас, но не смог.

— Смотри, — сказал Картер. — Я знаю, кто ты, и знаю, что ты пытаешься сделать. Запугать. Арчи, я тысячу раз видел, как ты это проделываешь. Но на этот раз не сработает. Я не писал того письма. У тебя нет никаких доказательств, и не будет, потому что я этого не делал.

На другом конце линии установилась тишина.

И затем смех.

Картер приказал себе: «Повесь трубку. Повесь, пока ты на шаг впереди его».

Но он этого не сделал и на этот раз. Его остановил смех, в котором было что-то не дающее выбраться ему из западни.

— Ты — жалкий членосос, Картер. Никто не упоминал письма, и никто о нем не знает…

В голове у Картера бешено запрыгали мысли. Он знал о совершенной им фатальной ошибке, и ему придется пойти на попятную.

— На встрече «Виджилса», когда отменился визит епископа… — начал он.

— Письмо не было упомянуто. Никто не знает о нем, Картер, кроме Брата Лайна, Арчи Костелло и парня, который его написал — тебя, Картер.

Картер попытался сдержать вырывающийся из него стон.

— Ты заплатишь за это, Картер, — теперь этот голос был знаком, теперь это был Грозный Арчи Костелло. — Жалкий предатель. Мне жаль тебя, Картер…

Картер открыл рот, чтобы оправдаться и сказать Арчи все, что он о нем думает…

Но связь прервалась.

И среди звуков прерывистого тона он услышал эхо отвратительного, инсинуированного голоса: «Мне жаль тебя, Картер…»

Брат Лайн тянется к пакету, лежащему перед ним на столе, который несколькими минутами раньше был доставлен специальной почтой. Его кабинет залит полуденным солнцем.

Брат Лайн с любопытством осматривает пакет, осторожно ощупывая его руками. Внутри лежит нечто размером с коробку из-под обуви, завернутое в красивую оберточную бумагу и перевязанное белой тесьмой. На почтовой наклейке напечатаны его имя и адрес «Тринити». Синей, шариковой ручкой в левом верхнем углу написано имя отправителя: Дэвид Керони.

И это важно, чтобы Брат Лайн знал, от кого этот пакет, что необходимо для дальнейшего осуществления плана.

Озадаченно нахмурившись, но при этом, приятно удивившись, он вспоминает о Керони — тихом, стеснительном, ранимом ученике, редко смотрящем кому-либо в глаза. Брат Лайн достает из кармана свой старый, добрый и испытанный красный швейцарский нож и перерезает тугую тесьму, и, звонко лопаясь, она извивается, словно смертельно раненная змея. Осторожно и не торопясь, чтобы не порвать бумагу, разворачивает пакет — он скрупулезен в своих действиях, точен и никогда не совершает лишних движений.

Он удаляет оберточную бумагу…