Пески веков - Питер Миллер

Мой дядя Отто? Он получил портрет на обложке «Тайм».

После чего, все, кто оказывался близко от него, скажем, в нескольких милях, могли понять, что у него горе. Некоторые считали, что это потому, что он не получил денег; другие — из-за того, что его великое открытие стало средством убийства людей.

Вздор! Все из-за флейты! Вот что оказалось настоящим гвоздем в стуле его жизни. Бедный дядя Отто. Он так любил свою флейту. Всегда носил ее с собой, готовый продемонстрировать по первой просьбе. Когда он ел, она лежала рядом со столом в специальном ящичке, когда спал — была рядом. По утрам по воскресеньям физические лаборатории университета заполнялись ужасными звуками музыки под неумелым мысленным управлением: дядя Отто исполнял какую-нибудь слезливую немецкую песню.

Беда в том, что ни один изготовитель не желал к ней прикоснуться. Как только стало известно о ее существовании, союз музыкантов пригрозил, что ни один инструмент во всей стране не прозвучит; многочисленные компании по организации развлечений призвали своих лоббистов и выстроили в ряды для немедленных действий, даже старый Пьетро Фаранини сунул свою дирижерскую палочку за ухо и начал делать пылкие заявления для газет о надвигающейся смерти искусства.

Дядя Отто так и не пришел в себя.

Он говорил:

— Вчера у меня исчезла последняя надежда. «Консолидейтид» сообщила, что будет в мою честь банкет давать. Кто знает, сказал я себе. Может, они мою флейту будут покупать. — Когда мой дядя волнуется, порядок слов в его речи меняется от английского к немецкому.

Его слова заинтересовали меня.

— А в чем дело? — спросил я. — Тысяча гигантских флейт, размещенных в ключевых точках вражеской территории, будут исполнять коммерческие мелодии так громко, что…

— Тише! Тише! — Дядя со звуком пистолетного выстрела опустил кулак на мой стол, пластиковый календарь испуганно подпрыгнул и упал. — И ты насмехаешься? Где твое уважение?

— Простите, дядя Отто.

— Тогда слушай. Я пошел на банкет, и там произносились речи об эффекте Шлеммельмайера и о том, как приручить энергию мозга. И когда я думал, что они мою флейту будут покупать, они дали мне это!

Он достал что-то похожее на двухтысячедолларовую золотую монету и швырнул в меня. Я уклонился.

Если бы она попала в окно, конечно, разбила бы его и угодила в какого-нибудь прохожего, но она ударилась в стену. Я подобрал ее. По весу ясно было, что она только покрыта золотом. На одной стороне надпись «Медаль Элиаса Бенкрофта Саффорда» — большими буквами и «доктору Отто Шлеммельмайеру за его вклад в науку» — маленькими. На другой стороне профиль, очевидно, не моего дяди Отто. Вообще не похоже даже на профиль собаки, скорее на свинью.

— Это, — объявил дядя Отто, — Элиас Бенкрофт Саффорд, председатель правления «Консолидейтид Армз».

Он продолжал:

— Как только я понял, что к чему, я встал и очень вежливо сказал: «Джентльмены, чтоб вам подохнуть, не сходя с места!» и вышел.

— И ходили всю ночь по улицам, — продолжил я за него, — и пришли сюда, даже не переодевшись. Вы все еще в смокинге.

Дядя Отто вытянул руку и посмотрел на рукав.

— В смокинге? — спросил он.

— В смокинге! — повторил я.

Его длинное, с мощными челюстями, лицо покраснело пятнами, и он взревел:

— Я прихожу сюда с делом первостепенной важности, а ты только и болтаешь, что о смокинге. И это мой собственный племянник!

Я дал огню прогореть. Дядя Отто гений нашей семьи, поэтому мы, умственно отсталые, его не трогаем. Ну, разве только не даем ему упасть в канализацию или выпасть из окна.

Я спросил:

— И чем же я могу вам быть полезен, дядя Отто?

Я постарался, чтобы звучало это по-деловому старался установить отношения: адвокат-клиент.

Он немного подождал и ответил:

— Мне нужны деньги.

Ну, он не в то место пришел. Я сказал:

— Дядя, как раз сейчас у меня не…

— Не твои, — сказал он.

Я почувствовал себя лучше.

— Я открыл новый эффект Шлеммельмайера, лучший. Но о нем не будет публикаций в научных журналах. Мой большой рот на замке. Эффект принадлежит только мне. — Говоря, он дирижировал невидимым оркестром.

— Благодаря этому эффекту, — продолжал он, — я заработаю много денег и открою собственную фабрику флейт.

— Хорошо, — солгал я, думая о фабрике.

— Но не знаю как.

— Плохо. — Я солгал, по-прежнему думая о фабрике.

— Беда в том, что у меня слишком гениальный мозг. Я создаю концепции, недоступные обычным людям. Но, Гарри, я не могу придумать, как заработать деньги. Этого таланта у меня нет.

— Плохо, — сказал я и на этот раз не солгал.

— Поэтому я пришел к тебе как к юристу.

Я испустил умоляющий смешок.

— Я пришел к тебе, — продолжал он, — чтобы ты помог мне своим искаженным, лживым, пронырливым, бесчестным умом юриста.

Я внимательно выслушал этот неожиданный комплимент и ответил:

— Я вас тоже люблю, дядя Отто.

Он, должно быть, понял сарказм, потому что побагровел от гнева и заорал:

— Не будь таким обидчивым! Будь как я — терпеливым, все понимающим, добродушным, тупая башка! Кто говорит о тебе как о человеке? Как человек ты дубина, глупая копф! Но как юрист ты должен быть мошенником. Все это знают.

Я вздохнул. Меня предупреждали, что случаются неудачные дни.

— В чем заключается ваш новый эффект, дядя Отто? — спросил я.

Он ответил:

— Я могу уходить назад во времени и извлекать предметы из прошлого.

Я действовал быстро. Левой рукой достал из жилетного кармана часы и беспокойно посмотрел на них. Правой потянулся к телефону.

— Да, дядя, — сердечно сказал я, — я только что вспомнил об очень важном свидании, на которое уже опаздываю. Всегда рад вас видеть. Боюсь, что сейчас должен с вами попрощаться. Да, сэр, увидеться с вами — удовольствие, большое удовольствие. Ну, до свиданья. Да, сэр…

Поднять телефонную трубку я не смог. Я ее поднимал, да, но руки дяди Отто прижимала ее книзу. И спорить невозможно. Я вам говорил, что дядя был в гейдельбергской команде борцов в 32 году?

Он мягко (для себя) взял меня за локоть, и я обнаружил, что стою. И тем самым экономлю силы.

— В мою лабораторию пошли, — сказал он.

И в его лабораторию мы пошли. И так как у меня не было ни ножа, ни желания отрезать левую руку по плечо, я в его лабораторию пошел тоже…

Лаборатория моего дяди Отто вдоль по коридору и за углом в университетском здании. Со времени открытия эффекта Шлеммельмайера его освободили от всех занятий и предоставили самому себе. И лаборатория об этом свидетельствовала.