Генералиссимус князь Суворов - Александр Петрушевский

Артиллерии Суворов предъявляет требование меткости, скорого заряжания и особенно соответственного выбора позиции, на что и предоставляет ей полную свободу. По этому поводу он говорит в приказе 25 июня: «Пушки в деле действуют сами но себе, и хотя артиллеристов скорому заряжанию и пальбе примерами весьма приучать, но паче того знанию батарейного места, которое состоит в привычном свидении равнины, разве малого полевого возвышения расстоянию. Натверживать в память артиллеристам непрестанно, чтоб в истинном действии стреляли редко, но весьма цельно; знали бы качества их орудия и заряда; напрасно не стреляли б».

Во всех родах оружия, Суворов требует строевых упражнений с применением к разного рода местности и совокупного маневрирования. Во главе всего поставлено «жестокое

и поспешное нападение»; «удары простые, но поспешные и храбрые». Это его альфа и омега.

Прошло слишком пять лет со времени назначения Суворова командиром Суздальского полка; пять военных лет мирного времени. Осенью 1768 года сказан полку военный поход; после учебного курса наступал боевой экзамен.

Глава IV. Польская конфедератская война: Ланцкорона; 1768—1771.

Польша; постепенное её падение и современное состояние. — Барская конфедерация. — Форсированный марш Суворова к Смоленску; поход оттуда к Варшаве; поиски; бой под Ореховым. — Назначение Суворова начальником люблинского района; характер войны. — Производство в генералы; столкновения; неприятности с начальником; борьба с самовольством и грабительством. — Дюмурье; удачное начало его действий; спешное движение Суворова; неудачный штурм ланцкоронского замка; погоня за конфедератами; вторичное движение к Кракову; неуспех под Тынцем; победа при Ланцкороне, — Осуждение образа действий Суворова; объяснение. — Преследование Пулавского

Конституция Польского государства, получившая полное развитие в последний период его существования, зародилась давно. В удельное время началось усиливаться значение дворянства, при Казимире Великом получило определенную форму и затем продолжало быстро расти. С той поры внутренняя история Польши состоит в непрерывной цепи захватов дворянства из сферы королевской власти. Оставляя в удел народу тяжкое иго, шляхта добивалась для самой себя вольности, какая может существовать только в абстрактном понятии, и результатом таких усилий явилось liberum veto, дающее право одному члену представительного учреждения парализовать решение всех остальных. Всякая законодательная власть была как бы уничтожена; в государственные сеймы внесено зерно ничем неустранимого раздора, и в течение ста лет 47 сеймов разошлись без всякого толка. Наступила эпоха падения, нравы испортились. распространилось религиозное неверие и легкомыслие; пронырства, подкупы, женские милости сделались рычагами государственных дел. До полного хаоса недоставало одного, — иноземного влияния. За этим дело не стало; соседние государи держали на жалованье своих приверженцев, имели свои партии, травили их одну на другую. Хроническая смута укоренилась; Польша быстро двигалась по наклонной плоскости книзу.

Польское дворянство добивалось и добилось такого объема прав, который перешагнул пределы свободы и сделался своеволием. Этот близорукий, преступный эгоизм подточил и внутреннюю силу государства, и внешнее его значение, низведя то и другое до полного ничтожества. A соседи тем временем формировались, росли и крепли в смысле государственных организмов. Польша, могла уцелеть лишь на каком-нибудь отделенном от всего мира острове, без соседей, без посторонних влияний и происков, но в семье государств ей грозила неизбежная гибель. Некоторые из Поляков схватились под конец за ум, но уже было поздно: в политике несвоевременность есть грех непоправимый. Падение Польши стало уже неминуемым; она дошла до него своей собственной виной, которою соседи только воспользовались. При другой обстановке дело произошло бы может быть несколько иначе, но результат был бы тот же, ибо исчезновение государства с лица земли не может быть последствием одних причин внешних. Напротив, задержка катастрофы, препятствие к ней заключалось не в Польше, а именно в её соседях, ревниво следивших друг за другом; Польша была уже добычей, трудность заключалась лишь в дележе.

В эпоху, к которой мы подошли, разложение Польши было полное: король с одним призраком власти; могущественные магнаты, ставившие свою волю выше и короля, и закона; фанатическое духовенство с огромным влиянием и с самым узким взглядом на государство и на религию в государстве. Народа не существовало, он был исключительно рабочей силой, не имел никаких прав, находился под вечным гнетом; сословие горожан, ничтожное и презренное, равнялось нулю. Внутренняя рознь дошла до апогея; король был против магнатов, магнаты против короля и шляхты, шляхта против короля и магнатов; духовенство дробилось отчасти по этим партиям и упорно стояло против всего некатолического. Партии и их интересы перекрещивались в разных направлениях, везде царил мелочной дух, себялюбие отождествлялось с патриотизмом. Только великий государь мог бы лавировать с успехом между такими подводными камнями, но его в Польше не было. Станислав Понятовский, достигший польского престола при поддержке Русского правительства, при некоторых своих достоинствах отличался отсутствием характера, т.е. не имел качества, которое именно и было ему необходимо в трудную эпоху его царствования. Он постоянно колебался, никогда не решал раз навсегда и мало-помалу потерял доверие всех. Он не в силах был предотвратить взрыва, ибо не управлял событиями, а события им правили. В настоящем же случае двигателем событий явился религиозный фанатизм - слепая, антигосударственная сила, справиться с которою было бы не в мочь и человеку покрупнее.

Была пора, когда католичеству грозила в Польше серьезная опасность и церковная реформация приобрела себе между Поляками огромное число влиятельных приверженцев. Диссиденты (разномыслящие в вере) добились почти полной равноправности с католиками, по потом течением событий и собственными своими ошибками из равноправных спустились до степени терпимых. Дело не остановилось и на этом; пошли обиды, притеснения, угнетения. При Станиславе Понятовском диссиденты потребовали удовлетворения своих жалоб и были поддержаны Россией и Пруссией. В Варшаве собрался сейм. Люди благоразумные и умеренные были не прочь уступить, но фанатики не соглашались, разражались огненными речами и тормозили ход прений. Русский посланник, князь Репнин, приказал ночью арестовать четырех из них, самых ярых и влиятельных, и отправил в Россию. Противники диссидентов примолкли или разбежались, и закон, восстановлявший прежние права не-католиков, прошел.