Краткая история российских стрессов. Модели коллективного и личного поведения в России за 300 лет - Яков Моисеевич Миркин

«К 1811 г. французская империя с ее вассальными государствами насчитывала 71 млн чел. (из 172 млн, населявших Европу)».[168] Вперед на Индию! Вот его прямая речь, если верить мемуарам: «Вообразите, что Москва взята, Россия повержена, царь усмирен или пал жертвой дворцового заговора, тогда можно основать новый, зависимый от Франции трон. И скажите, разве для великой французской армии… не открыт путь к Гангу, разве не достаточно одного туше французской шпаги, чтобы на всей территории Индии рухнула эта пирамида английского меркантилизма?»[169]

Когда-нибудь эта ненасытность закончится? Бонапарт предлагал Павлу I (1800) и Александру I (1807–1808) проекты совместных военных экспедиций в Индию.[170] А для чего египетская война 1798–1800 гг.? Чтобы создать плацдарм для похода в Индию. «Странствуя по египетским пустыням, он полушутя… высказывал… сожаление, что слишком поздно родился и уже никак не может, подобно Александру Македонскому, тоже завоевавшему Египет, провозгласить себя богом или божьим сыном… Европа мала и… настоящие великие дела совершать… лучше всего на Востоке».[171]

Он грабил под лозунгом «война должна сама себя кормить».[172] Итоги войн (октябрь 1806 г. — октябрь 1808 г.): контрибуции — 311,7 млн фр., налоги с вассальных территорий — 79,7 млн фр. Франция получила от Пруссии разных ресурсов на600 млн фр. Расходы на Великую Армию — 212,9 млн фр., доходы — 248,5 млн фр.[173] Отличная прибыль! Личное состояние Наполеона к 1812 г. — 300 млн фр. золотом.[174] С учетом инфляции за 200 лет — многомиллиардные суммы.

У французов своя точка зрения на императора. Он модернизировал Францию. Всегда есть место безрассудной любви. Но упорство Наполеона в новых захватах, в новой крови — каждый год — наталкивают на мысль о том, что его постоянно сжигало маниакальное, безотчетное, неугасимое желание — найти новую жертву. Ни стыда, ни чувства вины, ни раскаяния — лишь огромное наслаждение от войны, самой по себе.

Уходя из Москвы в 1812 г., он дал приказ взорвать Кремль. Зачем? Приказ мстительный, бесполезный! «21 октября начались кремлевские взрывы, от которых в Москве затряслась земля. Взлетели на воздух здание Арсенала, часть кремлевской стены, начались пожары в Грановитой палате, в соборах, разрушены были частично Никольская башня и башни, выходящие в сторону реки, загорелись было соборы. Взрывы были такой страшной силы, что рушились стены построек не только в ограде Кремля, но и за Кремлем… Иван Великий уцелел случайно… Кремль и площадь возле Кремля после каждого взрыва долго оглашались воплями и стонами израненных, полузадавленных, насмерть перепуганных людей».[175]

Что же это за человек? «Одного я бил, другого царапал, и все меня боялись. Больше всего приходилось от меня терпеть… брату… Я его бил и кусал».[176] Угрюмый, замкнутый в малом возрасте, «быстро и надолго раздражался, не искал ни с кем сближения, смотрел на всех без почтения, без приязни и без сочувствия, очень в себе уверенный».[177] Феноменальная память, «способен работать день и ночь»,[178] спал по 4–6 часов, жестокий, беспощадный — «полная бестрепетность и быстрая решимость, с которой Бонапарт пошел на такое до тех пор не употреблявшееся средство, как стрельба из пушек среди города в самую гущу толпы».[179] Всегда готовый к насилию, «большие батальоны всегда правы».[180] И какой нарциссизм! «Подвластные мне народы Италии… должны помнить, что в одном моем мизинце больше ума, чем во всех их головах, вместе взятых».[181]

«Низкорослый… никогда не отличавшийся физической силой, нервный, подверженный каким-то похожим на эпилепсию припадкам».[182] А еще — судорогам, приступам бессознательного состояния, припадкам ярости, когда катался по полу, все бил и ломал.[183] «Он порой впадал в обморочное или полуобморочное состояние».[184] Во время сражений — «приступы непреодолимой сонливости».[185] В 1810-х как будто стремился к смерти, замаскированному самоубийству, намеренно подставляя себя под огонь. Пытался покончить с собой, приняв яд (1814).[186]

В то же время — создал сверхцентрализованное государство, все подчинил себе, гений, или, скорее, злой гений в тактике, стратегии и дипломатии. Объявил себя императором и сам возложил — во время пышнейшей коронации — корону себе на голову, выхватив ее из рук папы римского! Никому не отдал!

«Я хотел обеспечить за Францией господство над всем светом… Следовало призвать все население целиком к оружию».[187] Господство над всем светом? Все население к оружию? «Через три года я буду господином всего света» (1811).[188] Зачем? «Он так… отождествил себя с Францией, что у него… было готово оправдание всему тому, что он делал; благо Франции, величие Франции, безопасность Франции».[189] Франция — это я?

Фигуры, подобные Наполеону, возникали не один раз. Уверенный в своем величии, замыкающий все на себя эгоцентрист, присваивающий себе всю власть, одержимый только собой — и расходующий свой народ как просто ресурс. Живущий в иллюзорном мире. «Он сам создавал себе иллюзии», «ни у одного человека разум и суждение не обманывались до такой степени, не были в такой мере доступны ошибке, не являлись в такой мере жертвой… воображения и собственной страсти».[190]

Кажется, что он просто не мог иначе. Науке известен тип диктатора — «удачливого психопата». Или, еще хуже, социопата, скрывающегося под маской гения, человека из «черной триады» психологии — нарциссизм, макиавеллизм, психопатия. Двести лет после Наполеона дали много стран и много имен тех, кто тоже был наполеоном, но не в специально устроенном для этого месте, а в реальности. Они были, есть и будут. Тяга к власти, наслаждение от того, чтобы пригнуть, распять, ложное величие — в монументальности, в войнах и убийствах, слава — черная слава, все это по-прежнему живая ткань истории.

Россия получила от Наполеона сполна.

1861. Воодушевлять. Александр II[191]

Есть времена дремоты, а есть — скорейших перемен, когда общество приходит в движение. Не страна, а взрыв энергии. И всегда есть автор — тот, кто в эпицентре решений, чья подвижность, яркость и власть создают перевороты во всем. Середина XIX в. удивительно близка нам. Общество — усталая, напряженная вертикаль. Пыльный плац. То же брожение в идеях, кто — в багряно-венценосное, кто — в англо-франко-германское, а кто — в социализм. И все тот же нарастающий разрыв в технологиях с Западом. Сильное давление из-за рубежа на границы, на ценности, на способы жить.

За всем этим — крайняя нужда в авторе перемен. И он появился. Причем высочайший, самый первый, сам государь