Убийство в лабиринте - Robert van Gulik

– Сейчас я объясню вам, что я имею в виду. Я исхожу из той предпосылки, что Да Шоу-цзянь был человеком мудрым и проницательным. Он не мог не понимать, что его старший сын Да Кей – человек злой и весьма ревнивый по отношению к своему младшему сводному брату. Пока не родился Да Шань, Да Кей долгие годы считал себя единственным наследником. Поэтому перед кончиной наместник попытался защитить свою вдову и младшего сына от козней старшего. Наместник знал, что если он поделит наследство поровну между сыновьями, не говоря уже о том, что если лишит Да Кея наследства, тот наверняка попытается навредить ребенку, а может, просто убьет его и завладеет всем наследством. Поэтому наместник сделал вид, что лишает наследства Да Шаня.

Десятник Хун кивнул и значительно посмотрел на Дао Ганя.

– В то же самое время, – продолжал судья, – он зашифровал в картине сообщение о том, что большая часть его наследства должна принадлежать Да Шаню. Это очевидно из слов, которыми судья выразил свою последнюю волю. Он ясно определил, что свиток отходит к Да Шаню, а все «остальное» – к Да Кею, причем он не попытался уточнить, что это такое – «остальное». Таким образом, идея наместника состояла в том, что истинное завещание должно оставаться тайным, пока мальчик не станет юношей и не будет в состоянии войти во владение своей долей. Он надеялся, что лет через десять мудрый начальник уезда обнаружит секретное послание на свитке и восстановит Да Шаня в его правах.

– Ваша честь, – перебил судью Дао Гань, – о том, что такое распоряжение было дано, мы знаем исключительно со слов госпожи Да. По мне, так документ доказывает неопровержимо, что Да Шань – незаконнорожденный. Наместник был человек добрый и снисходительный: он не хотел, чтобы Да Кей мстил за зло, нанесенное его отцу. В то же время он желал, чтобы тайное рано или поздно стало явным. Вот почему он спрятал документ в этой рамке. Для того чтобы мудрый начальник не дал возможность вдове выступить с иском против Да Кея.

Судья внимательно выслушал доводы Дао Ганя и спросил:

– Как же вы объясните тогда, что вдова пыталась с такой настойчивостью раскрыть тайну свитка?

– Женщины, – ответствовал Дао Гань, – часто склонны переоценивать влияние, которое они имеют на любящего мужчину. Я уверен: госпожа Да надеялась, что старый наместник в своей щедрости спрятал где-то в свитке денежное распоряжение или указание на то, где хранится некоторая сумма, возмещающая утерянную ею долю собственности.

Судья покачал головой.

– То, что ты говоришь, – заметил он удовлетворительно, – звучит довольно логично, но это не в духе покойного наместника. Я убежден, что найденное тобой завещание – подделка, сфабрикованная Да Кеем. Я предполагаю, что наместник спрятал в свиток какой-то не слишком значительный документ, чтобы направить Да Кея по ложному следу. Как я уже сказал, всерьез для наместника такой ход был бы слишком грубым. Кроме этого ложного ключа картина должна содержать еще истинный, скрытый гораздо более хитроумным образом. Поскольку наместник опасался, что Да Кей заподозрит в свитке какую-то тайну и уничтожит его, он спрятал в подкладку документ, который Да Кей не мог не обнаружить, с целью отвлечь его внимание от поиска подлинного сообщения. Госпожа Да сказала мне, что Да Кей продержал свиток у себя около недели. За это время он, несомненно, нашел документ и заменил его на это подложное завещание, чтобы обезопасить себя в будущем.

Дао Гань кивнул и сказал:

– Согласен, ваша честь, что и это предположение весьма убедительно. Но мое все-таки гораздо проще.

– Не составит особого труда, – заметил десятник Хун, – отыскать образец почерка наместника Да. К несчастью, на самом свитке он использовал древний стиль, поэтому с этой надписью текст документа сравнивать нельзя.

Судья Ди молвил задумчиво:

– В любом случае я намеревался нанести визит Да Кею. Сегодня я это сделаю и постараюсь раздобыть образец обычного почерка наместника и его подписи. Доставь туда мою карточку, Хун, и сообщи о моем визите.

После этих слов сыщики встали и покинули кабинет.

Когда они пересекали двор, Хун сказал:

– Ма Жун, тебе сейчас необходим чайник горячего, крепкого чая. Давай ненадолго задержимся в казарме: я просто не могу покинуть управу, пока не приведу тебя в чувство.

Ма Жун возражать не стал.

В казарме они обнаружили старосту Фана, который, сидя за столом, вел серьезную беседу со своим сыном. Увидев трех вошедших сыщиков, он немедленно встал и предложил им сесть.

Когда вошедшие уселись, десятник попросил служителя принести крепкого чая.

После непродолжительной беседы на общие темы староста Фан сказал:

– Когда вы вошли, я как раз обсуждал с моим сыном, где нам искать мою старшую дочь.

Десятник Хун отхлебнул чаю и сказал неторопливо:

– Я не хотел бы говорить на тему, которая для вас может оказаться неприятной, староста. Наперекор всему, я чувствую, что не стоит пренебрегать и той гипотезой, что у Белой Орхидеи есть тайный любовник, с которым она и сбежала.

Фан отрицательно покачал головой.

– Эта девушка, – сказал он, – не такая, как моя младшая дочь, Черная Орхидея. Черная Орхидея – очень упорная, независимая. Она знала точно, чего она хочет, когда была ростом еще не выше моего колена, а кроме того, знала и как этого добиться. Ей следовало бы родиться мальчишкой. Старшая дочь, напротив, была всегда спокойной и покорной, нрава мягкого и податливого. Я заверяю вас, что ей бы и в голову не пришло завести любовника, не говоря уже о том, чтобы сбежать с ним!

– Если это так, – заметил Дао Гань, – то, боюсь, мы должны приготовиться к самому худшему. Не мог ли какой-нибудь гнусный сводник похитить ее, а затем продать в веселый дом?

Фан грустно покачал головой.

– Да, – сказал он, – возможно, вы правы. Я тоже склоняюсь к мнению, что нам следует прочесать веселые кварталы. В нашем городе таких имеется два. Один из них, на Северной улице, расположен в северо-западном углу города. Девицы в нем – в основном из варварских племен, и квартал этот процветал в те времена, когда дорога на запад еще лежала через Ланьфан. Теперь наступили не лучшие дни для них, и дома эти в основном посещают отбросы общества. Другой, расположенный на Южной улице, состоит, по большей части, из дорогих заведений. Девушки там с разных краев Поднебесной, и есть даже образованные. Они ничем не хуже гейш и певичек больших городов.

Дао Гань теребил три длинных волоска на левой щеке.

– Должен сказать, – заметил он, – что начать следует именно с Северной улицы. Из сообщенного вами я заключаю, что на Южной улице вряд ли занимаются похищениями. Заведения такого уровня стараются ладить с законом; девиц они получают исключительно законным образом.

Ма Жун положил свою ручищу на плечо старосты.

– Как только наш судья разберется с убийством генерала Дина, – успокоил он, – я попрошу, чтобы поиски вашей старшей дочери были возложены на Дао Ганя и меня. Если кто-то и в силах найти ее, так это наш старый лис, особенно если я буду делать за него всю черную работу!

Фан поблагодарил Ма Жуна со слезами в глазах.

В этот момент в двери вошла Черная Орхидея в скромной одежде служанки.

– Как тебе служится, моя девочка? – спросил Ма Жун.

Черная Орхидея не обратила на его слова никакого внимания. Она низко поклонилась отцу и молвила:

– Я должна сообщить важные сведения его превосходительству, отец. Не соблаговолите ли вы проводить меня к нему?

Фан поднялся и извинился за прерванную беседу. Десятник Хун пошел доставлять карточку судьи Да Кею, а староста Фан с дочерью, перейдя двор, сами оказались у судьи.

Они застали судью Ди одного в кабинете, погруженного в глубокую задумчивость.

Подняв глаза и увидев Фана с дочерью, судья просиял. Он кивнул в ответ на их поклоны, а затем нетерпеливо спросил:

– Дитя мое, расскажи мне, подробно и не торопясь, все, что тебе удалось узнать в усадьбе Динов.

– Не может быть никаких сомнений, ваша честь, – начала Черная Орхидея, – что старый генерал очень опасался за свою жизнь. Служанки в усадьбе Динов сказали мне, что всю пищу в доме давали сначала попробовать собаке – боялись отравителей. И парадный и черный ход держали запертыми сутки напролет; слуги роптали, когда приходилось отпирать и запирать их для каждого посетителя и торговца, что являлись в усадьбу. Да и сами слуги все время были под подозрением у генерала, а молодой хозяин без конца мучил их расспросами. Никто из слуг больше нескольких месяцев не задерживался.

– Опиши всех домочадцев! – повелел судья.

– Старшая госпожа генерала умерла несколько лет назад, и в доме теперь заправляет вторая жена. Ей все время кажется, что с ней обходятся недостаточно почтительно, и вообще нрава она не простого. Третья жена – толстая, ленивая и невежественная, но зато ей нетрудно угодить. Четвертая еще очень молода; генерал купил ее уже здесь, в Ланьфане. По-моему, она из числа тех женщин, что очень нравятся мужчинам. Но, когда она переодевалась, я заметила, что у нее на левой груди – уродливая бородавка. Эта особа день-деньской вертится перед зеркалом, если не выклянчивает деньги на наряды у второй госпожи. Молодой господин Дин живет со своей женой в маленьком отдельном флигеле с двориком. Детей у них нет. Жена не слишком хороша собой и на несколько лет старше мужа. Правда, говорят, что она образованная и прочла много книг. Молодой хозяин несколько раз заводил с ней речь о том, чтобы взять вторую жену, но она так и не дала согласия. Поэтому он вовсю ухлестывает за молоденькими служанками, но без особого успеха. Поскольку никто за работу в этой усадьбе не держится, служанки не боятся гнева молодого хозяина. Этим утром, убирая в кабинете молодого Дина, я немного порылась в его бумагах.